Воины в белом. Часть 12

В Ленинград он прибыл двое суток спустя, приземлившись на военном аэродроме и чуть было не поцеловав землю, как только спустился с шаткого трапа ДС-30, который, являясь по сути самолетом грузовым, как это было заведено в Дальневосточном военном округе, при необходимости брал на борт пассажиров, если направление их движения совпадало с путевой картой самолета. Начальник аэродрома Благовещенска был фактически близким другом главного врача госпиталя, как, собственно и весь остальной командный состав дислоцированных в округе частей и соединений, а потому с радостью согласился подбросить Валеру до Ленинграда, куда как раз отправлялся грузовой борт с военной почтой и кое-какими безделушками, которые требовалось перебросить от греха подальше, чтобы в случае какой-нибудь заварушке на границе ни не дай Бог не попали в китайские руки. Что это за безделушки Валера настойчиво посоветовали не интересоваться, и он не интересовался, тем более, что сам экипаж самолета оказался милейшей компанией, которая приняла его на борт как родного, забыв, правда, предупредить, что в виду грузового назначения самолета, летавшего еще со времен войны и полученного в свое время СССР по ленд-лизу из США, отопление  салоне, конечно, присутствует, но носит, скажем так, ограниченный и слабо выраженный характер. А поскольку полет проходил на высоте примерно в десять километров, то в первые же часы полета Валера начал очень тепло вспоминать тот толстый свитер, который столь легкомысленно выложил из своего чемодана в оставшемся под крылом Благовещенске. Однако летчики и правда оказались ребятами компанейскими, а посему, поняв, что старлей медицинской службы явно не осознает, чем отличается их самолет от пассажирского и потому имеет реальные шансы замерзнуть к едрене матери, пока они долетят даже до первого аэродрома дозаправки, быстро снабдили Валеру неизвестно откуда взявшимся овчинным тулупом, а в дополнение к этому четвертью отменного самогона. По причине нахождения под впечатлением от такого гостеприимства, Валера, обалдевший от крепости самогона, оказавшегося не просто самогоном, а чачей, которую родственники прислали штурману из родной Абхазии, и угретый тулупом, к моменту первой посадки уже вырубился, блаженно ощущая, как по его жилам разливается тепло изнутри, дополняясь овчинным уютом снаружи, а когда проснулся, самолет снова висел в воздухе, а пилот со штурманом на смеси грузинского и русского языков эмоционально обсуждали, женщины какой национальности, абхазкой или русской, красивее, лучшие хозяйки, лучшие жены, лучшие матери и просто лучшие. Второй пилот в это время, ловил на военной бортовой радиостанции зарубежную музыку, которая перемежалась на средних волнах с советским радиовещанием, а бортмеханик, казалось, основную часть времени посвящал тихим молитвам, чтобы эта воздушная богадельня не развалилась при попадании в очередной турбулентный поток. Управлению самолетом, который сквозь штормовое небо несся по специально для него выделенному коридору, внимание уделялось обоими пилотами примерно одинаковое и периодичное. Воздушные трассы в то время были значительно менее оживленными, чем пятьдесят лет спустя, когда Валера вспомнил этот полет, лежа на госпитальной койке, так что вероятность столкновения с коллегами в воздухе была почти минимальной, а что касается мелькавших за иллюминаторами молний и бьющего в стекла ливня, то настроение всего экипажа можно было вполне подвести под понятие фатализма в том плане, что если уже этот самолет не развалился до сих пор, то и буря ему не помеха. А если его час пришел, то и идеально синее небо его не спасет. Поэтому, когда самолет попадал в очередной воздушный вихрь и начинал трястись и дребезжать словно старая кастрюля, экипаж реагировал дружным смехом, обсуждая какая именно часть может отвалиться вот прямо сейчас, а какая чуть позже. Валера, очарованный их презрением к опасности, тем не менее не нашел в себе сил разделить это достойное уважения чувство, а потому после очередного пируэта, когда самолет круто ушел в пике, а потом столь же резво рванул вверх, пригубил остатки самогона и снова погрузился в сон, очнувшись только когда шасси коснулось бетонной полосы ленинградского аэродрома. Был час ночи, он был почти трезв, замучен перелетом, не имевший понятия, в каком именно направлении находится академия, но тем не менее он был живой и на земле. И от сочетания этих двух фактов его настроение поднялось настолько, что он даже раздавил остатки чачи вместе с пилотами, которым предстояло торчать на этом аэродроме почти сутки, что начисто исключало трезвый образ наземной жизни, после чего в их же кубрике и заночевал, ибо аэродром оказался режимным и без разрешения коменданта, которого не было на месте по причине ночного времени суток с него никого не выпускали.
-Итак ,– ведущий специалист московского центра кардиохирургии профессор Александр Николаевич Бакулев обвел взглядом расположенную амфитеатром аудиторию, в которой собралась молодая поросль советской военной медицины. Большинство из вас уже имеют определенный опыт в кардиологической либо же торакальной хирургии и, уверен, горят желанием поспорить со мной на тему того или иного операционного метода, который я вам буду тут преподавать. Я знаю это точно, потому что в вашем возрасте, а именно в районе двадцати с небольшим, я тоже был уверен, что открыл уйму нового в хирургии, которое до того оставалось незамеченным моими старшими наставниками по причине окостенения их мозгов, – по аудитории прокатилась волна тихого смеха, было видно, что в данном описании многие слушатели безошибочно узнавали себя и свои размышления.
-  Я не буду говорить вам, что вы не имеете права на свое мнение, более того, я надеюсь, что со временем каждый из вас сможет сделать в нашей профессии что-то, чего не смог или не успел сделать я. Однако во избежание возможных споров и конфликтов хочу сразу прояснить одну вещь. Вы не на своем рабочем месте. На самом деле вы в моей церкви. И те операции, на которых вы будете присутствовать – это не лечебный процесс, а литургия. Моя религия не прощает ничего. Вообще ничего и никому, включая меня. То, что вы узнаете за время обучения в этих стенах, станет фундаментом, на котором можно будет возвести все, что угодно: от красоты до безобразия. Зависеть это будет от вашего желания и главное от ваших возможностей. Но сам фундамент при этом обсуждению не подлежит. Здесь вы слушаете и запоминаете. Пробуете и учитесь. И возможно, когда-нибудь, когда кто-то из вас сделает очередной шаг вперед в направлении кардиохирургии, мы увидимся снова. И тогда уже я буду учиться у вас. Вопросы есть?
 Вопросов не последовало.
-За эти дни тут я узнал больше, чем за три месяца работы в нашем задрипанном госпитале.
-А вы заметили, какие у Углова руки? У него словно каждый сустав двигается сам по себе. В жизни не смогу повторить столь отточенные движения.
-А как Хачикян вслепую нащупал желчный, разорванный камнем? Да я там даже направление связок не мог увидеть, пока он не извлек сам пузырь.
-Нет, что ни говорите, а интереснее всего на занятиях по нейрохирургии. Все-таки самая не исследованная область человеческого организма. Вы представляете, что чувствует тот, кто работает в мозге живого человека, рискуя каждым неточным движением необратимо изменить его личность? Если бы Елизаров не существовал, его бы следовало выдумать. Как он лихо управился с опухолью на внутренней оболочке. 
Шла вторая неделя учебы на курсах повышения квалификации. Обычно к этому времени все учащиеся уже успевают разбиться на группы по способностям и интересам и в дальнейшем на занятия и с них передвигаются в примерно в постоянном составе. Сейчас одна такая группа, в которой оказался и Валера, шествовала через летний сад к общежитию ВМА, на ходу обсуждая прошедшие занятия и полученные за это время новые знания. Был теплый осенний вечер, рядом несла свои воды Нева, воздух был чистым и свежим, а фигурные фонари, освещавшие улицу, придавали ей уютный и одновременно таинственный вид, бросая ажурные тени на асфальт, отчего он казался таким же подвижным, как могучая река рядом с дорогой. Все эти дни Валера буквально наслаждался жизнью. Причем делал это и во время учебы, и во время отдыха от нее, хотя на последнее времени оставалось очень немного. Объем материала, который предстояло освоить молодым офицерам, был по истине огромным. Преподававшие им специалисты были высшими мастерами своего дела, а потому не знали пощады ни к себе, ни к другим. Операции следовали одна за другой, прерываясь на конференции и тематические лекции и часто бывало, что за один учебный день курсанты по очереди осваивали технику удаления желчного пузыря по Хачикяну, внутримозговую операцию удаления опухоли по Елизарову, а следом за этим резекцию легкого по Углову, во время которой производилось удаление уже начавшей раскидывать в средостении метастазы опухоли, после чего им предстояло участвовать в резекции перикардиальной сумки по Бакулеву у больного с выпотным перикардитом, который на деле оказывался часто результатом такой же опухоли, поселившейся в легких, которую на предыдущей операции у другого пациента удалял Углов. Объемы информации и темпы ее освоения были столь грандиозными, что большинство слушателей курсов, даже вернувшись в общежитие ,продолжали корпеть над учебниками, пособиями конспектами, приходя периодически в ужас от предвкушения сдачи контрольных зачетов по окончании учебы. Сам Валера предпочитал теоретической подготовке практику, а потому часто оставался после занятий в операционных залах академии, присутствуя, а при удачном случае и ассистируя выдающимся хирургам если не с мировыми, о уж точно со всесоюзными именами. Почти сразу вокруг него образовалась команда таких же практиков, которые мало писали конспектов, но зато торчали в академии до того момента, когда их чуть ли не принудительно начинали отправлять в общагу по причине необходимости отдыха даже для столь молодых и упрямых организмов. В таких случаях недовыясненные на практических занятиях вопросы продолжали обсуждаться по ходу движения к общежитию, а часто и после прибытия на место, где в одной из комнат быстро собирался настоящий заочный консилиум, если в течении учебного дня курсанты познакомились хотя бы с одним неординарным случаем. Валера обожал такие своеобразные мозговые штурмы, поскольку ценны они были не самими идеями, большинство из которых утром с улыбкой похеривалось преподавательским составом как невыполнимые или просто ошибочные,  а в самом стремлении молодых врачей к всестороннему анализу проблемы и стремлении выйти за рамки схемы, которое порой приводило молодые умы к весьма интересным выводам. Одним из таких выводов стало обсуждение Валерой с Федором Григорьевичем Угловым техники анестезии народностей, проживающих в разных географических и климатических районах СССР в связи с различиями их нервной и эндокринной систем. Информация, полученная им от отца, упала на благодатную почву, поэтому, получив в распоряжение мощный лабораторный и научный потенциал ВМА, Валера одним из первых провел там самостоятельное научное исследование вопроса, в результате чего у него родилось оригинальное предложение в области проведения местной  анестезиологиипри торакальных и иных операциях, включая обезболивание при родовспоможении жительницам северных районов СССР. Суть его сводилась к следующему: поскольку у северных народов практически отсутствует способность печени к синтезу алкогольдегидрогеназы, особого фермента,  способного расщеплять алкоголь на воду и углекислоту, то их организм будет крайне неустойчив к действию этанола, в связи с чем при проведении умеренно травматичных операций в растворы местной анестезии стоит попробовать добавлять пятипроцентный раствор этилового спирта, что позволит усилить обезболивающий эффект, сделать его более длительным, а кроме того благоприятно воздействует на психоэмоциональное состояние пациентов в послеоперационный период.
-Интересно, очень интересно – Углов внимательно изучал его записи, улыбаясь краешком губ и чуть покачивая головой, то ли в знак удивления, то ли снисхождения к молодому пытливому уму – Вы правы, Валерий Васильевич, присоединение этанола может оказать рассчитанный вами эффект. Но из чего выведена концентрация именно в пять процентов? Почему не три, не десять?
-Я опирался на исследования американских акушеров, которые уже несколько лет применяют именно такую процентную концентрацию для приостановки схваток при стремительных родах.
-А где вы взяли эту информацию? Насколько я знаю, в СССР работы американских специалистов не публикуются в широком доступе.
-Верно, в обычном доступе их нет. Но в читальном зале академии с ними можно ознакомиться на английском языке в американских акушерских и хирургических журналах. Пятипроцентная концентрация установлена опытным путем, как наиболее оптимальная для расслабления мускулатуры и отключения болевых рецепторов при сохранении дыхания и сердечной деятельности.
-Хм – Углов откинулся на спинку кресла и задумался – Вы сами пришли к этому методу? Вся идея полностью выведена вами самостоятельно?
-Нет – не без запинки признался Валера – Боюсь, что саму идею я услышал от отца. Во время своего отпуска я ездил домой и там провел не один день в его больнице.
-Я слышал о вашем отце – кивнул Углов.
-Слышали? Вы знакомы?
-Не близко. Во время войны он приезжал в Ленинград после снятия блокады. Мы встречались на конференции, но только один раз. – при этих словах взгляд преподавателя на несколько секунд ушел в глубины памяти, а губы его тронула слабая улыбка. Как часто бывает с людьми, пережившими большие испытания, то, что тяжелее всего переносилось в прошлом, с наибольшей ностальгией вспоминается в настоящем. – Так это он пришел к выводу о применимости этанола для усиления местной анестезии?
-Нет. К этому выводу пришел я сам. Он же разрабатывает идею о различиях гормонального фона народов, живущих в разных климатических регионах, в связи с чем считает, что необходимо отказаться от единой усредненной системы анестезии при проведении оперативных вмешательств, а вместо этого привлекать для разработки анестезиологических методов эндокринологов каждого конкретного региона. Он считает, что это позволит значительно снизить травматичность операций и позволит организму легче переносить анестезию. Я же решил развить его мысли применимо именно к местной анестезии, поскольку знаю, что именно ею вы пользовались до недавнего времени при проведении довольно сложных торакальных операций и поскольку сам я прибегал к анестезии по вашему методу при операции на сердце в нашем госпитале.
-Чем я могу помочь вам в вашем исследовании?
-Я бы просил вашего разрешения использовать лабораторию вашего института для дополнительных исследований в этой области, по сути мне нужно провести всего несколько тестов для подтверждения моих идей, а в случае успеха я бы просил вашего разрешения на опубликование результатов в журнале вашего медицинского института, где бы с великой благодарностью обозначил вас, как моего научного руководителя. Ведь по сути значительную часть техники местной анестезии я взял именно из ваших работ.
-Вот что я вам скажу молодой человек. Вы не против, если я воздержусь от обращения к вам по званию, все же я человек гражданский. Я переговорю с заведующим лабораторией нашего института, чтобы вам дали туда доступ до окончания курсов. Все же наш выпускник не должен чувствовать себя в своей альма матер чужим только потому, что ему посчастливилось благополучно дожить до окончания учебы. Однако, если ваши эксперименты увенчаются успехом, то я категорически против упоминания моего имени в ваших работах.
-Федор Григорьевич, но почему, ведь вы…
-Потому, молодой человек, что первый шаг в научный мир, а именно это вы собираетесь предпринять, стоит делать самостоятельно. Чтобы первая ваша победа была только ваша. И чтобы за поражение вам тоже некого было винить, кроме себя.
-Вы думаете, что мне грозит поражение?
Углов рассмеялся тихим грудным смехом, в результате чего его лицо сморщилось и стало напоминать лицо старого волшебника из детских сказок.
-Я думаю, вы на него обречены, если не перестанете постоянно об этом спрашивать. Потому что, если вы спросите того, кто знает и может меньше вас, то многие из них постараются уверить вас, что у вас ничего не получится. Просто из зависти. Из опасения, что вы обойдете их самих. А если будете постоянно спрашивать об этом тех, кто вам равен или превосходит вас, то рискуете чуть позже узнать, что все ваши идеи уже реализованы как раз теми, кого вы спрашивали. Поэтому, если вы нашли дорогу, по которой еще никто не ходил просто потому, что у одних не хватило ума ее найти, а у других не хватило смелости на нее ступить, то делайте первый шаг сами и никого ни о чем не спрашивайте. Когда вы по ней пройдете, никто не осудит вас, потому что успех спишет всё. А в случае неудачи ни у кого не будет шанса сказать вам что-нибудь типа – я же тебя предупреждал.
-Я понимаю.
-Тогда дерзайте, доктор Лазаров. Буду рад опубликовать результаты ваших исследований, если таковые будут удачными.
Окрыленный благословением корифея торакальной хирургии, Валера на следующую неделю поселился в лаборатории первого медицинского института, проводя там все свободное от лекций в ВМА время, нещадно экспериментируя на животных, от крыс до обезьян, а так же добровольно согласившихся пациентах, которые часто не могли устоять перед красноречивыми аргументами молодого врача, обещавшего им не только место в анналах хирургической истории, но еще и веселое настроение на протяжении всей операции. Заметьте, без последующего похмелья, что часто служило главным аргументом. Ибо несмотря на свои северо-восточные корни, данные пациенты являлись в плане любви к Бахусу часто более русскими, чем этнические русские, а потому идею выпить, не раскрывая рта и не страдая в дальнейшем от последствий воспринимали более чем положительно. К окончании курсов Валера имел больше десяти диагностически подтвержденных случаев использования слабого раствора этанола для усиления местной анестезии. Хотя данный метод с благословения Углова применялся только в стенах операционных самого института и только на малых операциях, клинический его успех был несомненен и вызвал интерес многих практикующих специалистов. Много лет спустя, когда Валера вспоминал те свои первые робкие шаги в мире анестезиологии, он с высоты многолетнего опыта и несравненно более сложных и совершенных препаратов поражался тому, насколько примитивным были лекарства и оборудование того времени и насколько смелыми подчас были решения молодых специалистов, умудрявшихся при той скудности знаний и медикаментозного обеспечения проводить операции, не уступающие по сложности многим нынешним. И ностальгическим сожалением осознавал, что несмотря на свои регалии в области медицины и накопленный опыт, сейчас он вряд ли бы решился на на подобные смелые шаги. Да, он многому научился, создал новые методы лечения хирургических патологий, освоил нанотехнологии и фармацевтику нового века, но той смелости, смелости сделать первый шаг в неизвестное в нем почти не осталось. Обретя груз знаний и умений, он что-то потерял по дороге.
Поздно ночью, когда почти все общежитие уже спало сном отличника, получившего очередную пятерку, Валера все еще сидел в комнате и, склонившись над столом размером с прикроватную тумбочку в свете маленькой настольной лампы дописывал свою первую в жизни научную статью под названием «Регионально обусловленные гуморальные особенности проведения местной анестезии на примере использования этанола при малых хирургических вмешательствах жителям северных районов СССР».   Тема получилась гораздо более сложная, чем он рассчитывал в начале и вовсе не ограничивалась только хирургией, поскольку для обоснования предложенного Валерой метода требовался и экскурс в историю медицины, и биохимические данные факультета патологической анатомии Первого мединститута Ленинграда и ВМА, подтверждающие доклады хирургов, проводящих те самые малые вмешательства с привлечением созданного Валерой метода, а так же многочисленные ссылки на зарубежный опыт, преимущественно в оперативном акушерстве с необходимостью привязать его к советской хирургии, в том числе, и особенно, к военно-полевой, поскольку данный метод отстаивался Валерой  именно как средство быстрой анестезии при ранениях военного времени, когда дефицит или непереносимость того или иного препарата можно компенсировать иными средствами, предварительно изучив географический анамнез данного пациента. Вывод был довольно смелый, поскольку, кроме неустойчивости северных жителей к этанолу, а так же его применимости для купирования схваток у рожениц при стремительных родах, иных объектов исследований у Валеры не было, однако он был уверен, что ферментативная и гормональная система людей различных регионов проживания просто обязаны отличаться, и если есть один пример, то должны быть и другие, надо только начать поиск. Если статью примут и одобрят наверху, то ему будет открыт путь к новым экспериментам. Когда он закончил писать, за окном уже начиналось утро. Было воскресенье, занятий сегодня не было, так что можно было несколько часов поспать. Именно несколько часов, поскольку после обеда Валеру ждали в одной из операционных ВМА, где высочайшим позволением ректора Академии, который таким образом поощрял наиболее упорных и способных студентов, ему было дозволено принять участие в первой в его жизни нейрохирургической операции. Оперировал сам Елизаров, случай по описаниям не относился к разряду тривиальных нейропатологий, а ради участия в таком действе Валера был готов пожертвовать не только сном, но и собственной невинностью, не лишись он ее раньше. 
Первым делом надо было заскочить в главное здание академии, чтобы получить допуск на операцию. Величавое здание с колонным въездом, окруженное садом пышных деревьев, впечатляло Валеру даже во времена его учебы в Первом мединституте. Теперь же, когда  на короткое время стал частью этой  организации, у него при каждом входе в Академию возникало примерно такое же ощущение, какое может возникнуть у монаха, ступившего на порог папского дворца в Ватикане. Внутри строгие люди в белых халатах, под которыми сплошь и рядом скрывались погоны старших офицеров, неторопливо двигались по коридорам, часто окруженные группами студентов, которые старались прояснить ту или иную не понятую в ходе лекции задачу, а многие спешили выразить преподавателю благодарность за прекрасно проведенное занятие. К последним чаще всего относились слушатели факультативных занятий, прибывшие сюда для дополнительного обучения по квалификационной специальности из гражданских вузов. Сами же курсанта Академии, которые мнили себя практически состоявшимися офицерами часто старались двигаться по коридорам ВМА с той же почтенностью, с которой ходили их педагоги, а многие при этом одновременно штудировали учебники и анатомические атласы, не натыкаясь на окружающие предметы и людей только благодаря чуду и интуитивному чутью. Получив заветный документ с печатью, Валера метнулся в корпус хирургического факультета. Корпусом факультет был весьма уловным, поскольку состоял из трех зданий, разбросанных на значительном удалении друг от друга, а собственно операциями занимались только в одном из них, которое по сути и являлось лечебным. Когда Валера, запыхавшись ворвался в отделение нейрохирургии, Елизаров встретил его холодным взглядом.
-Вы опоздали, молодой человек – произнес он, глядя на Валеру так, словно тот только что совершил все семь смертных грехов .Валера посмотрел на часы. Опоздание составляло всего три минуты, и он уже было открыл рот, чтобы об этом сказать, но натолкнулся на еще более холодные глаза старшего ассистента и с щелчком захлопнул рот.
-Никаких оправданий – произнес Елизаров – Мы в операционную. У вас есть семь минут, чтобы нас догнать, или можете вообще не показываться.
Так быстро Валера не переодевался даже по сигналу учебно-боевой тревоги в госпитале, когда в два часа ночи вылетал из объятий Алены, на ходу нащупывая одной рукой сапоги, в которые надо было впрыгнуть, а второй собственную голову, которая в связи с недосыпом категорически не собиралась следовать за телом хозяина.  Когда он вбежал в операционную, бригада была уже в сборе. Елизаров быстро, но внимательно осмотрел его с ног до головы, остался удовлетворен увиденным и коротко приказал:
-На галерку.
Валера послушно занял свое место сбоку стола, приняв из рук операционной  сестры операционные крючки, которыми ему предстояло расширять операционную рану на протяжении всего мероприятия.  И только тут он понял, что его смутило с момента входа в операционную. Хирургическая бригада вместе с ним составляла на одного человека больше, чем то было положено по штату. С самого начала он обратил внимание на врача, стоящего чуть поодаль от стола, решив, удивившись, почему тот не занимает своего операционного места возле пациента, котором анестезиолог как раз прилаживал наркозную маску.  Но только сейчас он, несмотря на маску, узнал его. Этот высокий лоб, который не мог скрыть даже хирургический колпак, эти круглые в тонкой оправе очки, из-за стекол которых смотрели темные пронзительные глаза, пальцы, больше напоминающие пальцы пианиста, нежели врача и тонкие черты лица, обтянутые марлей маски. Перед ним был Владимир Николаевич Шамов, создатель и начальник кафедры факультетской нейрохирургии ВМА, заместитель главного хирурга Красной армии, генерал-лейтенант медицинской службы, человек, о котором ходили легенды среди врачей, который в полевых условиях минувшей войны делал операции на головном мозге, извлекая из головы солдат осколки и пули, останавливая внутримозговые кровотечения, и возвращая надежду на полноценную жизнь тем, кто по мнению других врачей навсегда был обречен остаться слепым или парализованным из-за проникающих ранений головы. После объединении в начале 1956 года военно-медицинской и военно-морской медицинской академий в одну ВМА Шамов получил вторую генеральскую звезду и стал заместителем начальника Академии, фактически вторым после бога в стенах ВМА. Являясь относительно молодой медицинской наукой, нейрохирургия имела совсем короткую историю, и Шамов был одним из ее создателей. Он начинал работать еще с Алексеем Леонидовичем Поленовым, легендарным создателем кафедры нейрохирургии в Государственном травматологической институте, которая, появившись в 1924 в стране, измученно гражданской войной и разрухой, стала первым шагом на пути проникновения советских хирургов в оперативные тайны головного мозга. «Краткий курс хирургической невропатологии», вышедший в свет в 1935 году благодаря титаническим трудам Молоткова и Федорова, двух великих врачей, не побоявшихся вместе с Поленовым и Бабичем шагнуть в  область земли неведомой, являлся настольной книгой Шамова и говорили, что уже много лет он не читает ничего кроме специализированной литературы, советской и зарубежной, пребывая в постоянной уверенности, что чем больше он узнает, тем больше понимает, как мало он все еще знает. Будучи почти непререкаемым авторитетом в нейрохирургической области, Владимир Николаевич Шамов при этом всегда был подчеркнуто почтителен с коллегами – хирургами, никогда не говоря первым и предпочитая отмалчиваться на каждом консилиуме до тех пор, пока все, начиная с самого младшего не выскажут своего мнения. Многие считали, что делается это с целью не смущать молодых специалистов авторитетом мнения солидного врача, однако когда самому Шамову как-то задали вопрос, почему он придерживается именно такой тактики проведения консилиумов и конференций, он, мягко улыбнувшись, ответил:
-Я боюсь ошибиться. И своей ошибкой направить по ложному пути молодых врачей. Мы ведь идем все еще неведомой дорогой, и впереди идет не тот, кто больше всех знает, а просто тот, ко пошел по ней первым. Но впереди идущий тоже может ошибаться в выборе направления. Иногда ведь сзади видно больше.
Столь скромная позиция, отличавшая его во время теоретических обсуждений клинических вопросов, мгновенно исчезала во время операций, где его мнение являлось законом и никаких обсуждений в ходе самого процесса не допускалось, кроме тех случаев, когда Шамов, опять же тихим голосом и очень вежливо осведомлялся у стоящего рядом коллеги о его мнении по поводу того или иного клинического нюанса идущей операции.  Присутствие сегодня Шамова в операционной объяснялось интересным клиническим случаем, который представлял из себя распятый на столе больной. Монтажник-высотник, он несколько лет назад умудрился сверзиться с монтируемого им объекта, посылая, как в песне поется, с высоты всем привет на таком изощренном матерном жаргоне, что даже после его выхода из больницы большинство его коллег – строителей вспоминали некоторые особо залихватские обороты, услышанные ими за несколько секунд падения. Отделался он, как по началу казалось, легким испугом и несколькими переломами. В отношении головы дальше диагноза «Тупая травма, сотрясение головного мозга» дело не пошло. Однако через несколько месяцев монтажника начали беспокоить постоянные головные боли, которые становились все настойчивее, не снимались простыми порошками, которые ему прописывали в медпункте стройки и постепенно приняли строго локализованный в одной половине головы характер. Участковый врач склонялся к диагнозу мигрень, но, учитывая наличие в недавнем прошлом травмы, отправил на рентген, где обнаружили серьезную внутричерепную гематому. Уникальность случая была в том, что собралась она явно не сразу, поскольку проведенное рентгенологическое обследование сразу после травмы не показало внутричерепных изменений. Пока врачи совещались, что предпринять и гоняли больного по различным обследованиям, тот стал чувствовать посторонние запахи, слышать звуки, которых не могло быть рядом, а еще путать при разговоре обычные слова русского языка с изречениями на латыни или вообще не понятной абракадабре, при этом сам он был уверен, что говорит на простом русском языке и крайне удивлялся непонятливости окружающих. Обонятельные и слуховые галлюцинации еще как-то можно было объяснить, а вот лингвистические способности, открывшиеся у человека, который за всю жизнь закончил только Рабфак и даже писал в основном печатными буквами и не очень быстро, объяснения не находили. Проконсультировавшись с психиатрами, которые тоже не нашли патологии своего профиля, участковый врач обратился в районную больницу с просьбой госпитализировать данного больного в отделение травматологии, откуда его после первого же обследования отправили в Ленинград, поскольку состояние пациента стало стремительно ухудшаться, сопровождаясь нарушениями работы левой руки, слабостью и расшатанностью походки, что говорило о явном поражении мозжечковой зоны, а так же постоянными зрительными нарушениями в виде то возникающих алых кругов перед глазами, то полного исчезновения на короткое время зрения, а так же периодическими зрительными галлюцинациями, во время которых больно уверял, что видит существ, явно не принадлежащих к нашему миру. Из ленинградской больницы пациента быстро переправили на кафедру нейрохирургии Военно-Медицинской академии, так как, не считая нейрохирургического института под руководством Бурденко в Москве, других специалистов, обладавших достаточными знаниями в столь молодом разделе хирургии, в стране не было. Проведенный на кафедре консилиум пришел к заключению, что в черепе пациента скрывается нечто большее, чем просто внутричерепная гематома, хотя травма, безусловно, могла послужить стартовым механизмом для появившихся позже нарушений. Было решено оперировать. Елизаров вызвался проводить операцию, а сам Шамов настоял на своем присутствии в операционной на протяжении всей операции. В принципе это нарушало распорядок, поскольку, несмотря на должность, руководитель кафедры, как и любой другой посторонний, не имел права находиться в операционной, если он не принимал непосредственного участия в операции. Кроме того, присутствие начальства за спиной обычно никогда не действует успокаивающе на подчиненных, а потому оперирующие хирурги крайне не любят гостей подобного рода. Но в этот раз возражений не было. Случай и правда был не обычный, диагноз был неясен, и зоркий глаз в сочетании с опытом и талантом главного нейрохирурга был скорее в подмогу, чем в помеху. Однако для Валеры, который только начинал себя пробовать на тонком льду нейрохирургии, присутствие генерал-лейтенанта под боком не просто мешало, а вызывало крайне дискомфортные ощущения, поскольку потенциально могло стать первым шагом к окончанию его карьеры как военного врача в случае, если он допустит хоть малейшую неточность во время операции.
-Начинайте – услышал он приглушенный маской голос Шамова.
-Скальпель – Елизаров сделал венечный разрез, проведя скальпелем через середину обритого и густо смазанного йодом черепа, и Валера тут же крючками расширил края раны, открывая красную сеть кровеносных сосудов внешней оболочки, под которыми расходились к точкам крепления ножки височных мышц. Легким движением, напоминающим движения Амалии во время вскрытия покойника, Елизаров рассек правую мышцу, оголив височную зону, и следующим движением столь же быстро рассек сосудистую оболочку, покрывающую череп снаружи.  – Промыть. – струя антисептика из большого шприца ударила в обнаженный участок черепа, смывая сгустки крови и кусочки сосудистой оболочки, оголив молочно-белую черепную кость. – Трепан. – изогнутый инструмент для трепанации черепа представлял собой по виду сочетание стамески ножа для ритуального жертвоприношения индейцев Майя. Валера никогда не видел ни самих индейцев, ни их ритуальных ножей, но в его представлении этот ноже вряд ли выглядел бы более жутко. С массивной деревянной ручкой, треугольным острием и изогнутым лодочкой вдоль своей длины лезвием, этот инструмент идеально проходил для проделывания аккуратных круглых отверстий в черепных костях. Сейчас Елизаров, приставив его острием к белеющей в свете осветителей теменной кости и несколько раз, с силой нажимая, крутанул вокруг оси. Треугольник стали вошел в кость словно в масло, изогнутые грани лезвия, помогали острию вклиниваться в твердую кость, режущими поверхностями соскребая тонкую костную стружку при вращении трепана. Несколько оборотов инструмента, и в черепе пациента красовалось аккуратное круглое отверстие. Много лет спустя, когда Валере самому случалось проводить подобные операции, он не раз вспоминал, как удивился тогда, в тот первый раз, когда обнаружил, что Елизаров вместо уже входящего в нейрохирургию уверенными шагами трепанационного сверла использовал старый метод трепанации с помощью изогнутого трепана. Тогда ему показалось это признаком  закостеневшего мышления, которое противилось привлекать для операции новейшую технику, значительно упрощающую манипуляцию. И только, когда в полевых условиях ему пришлось делать свою первую самостоятельную трепанацию черепа, он понял мудрость старого хирурга. Хирургическое сверло, безусловно, экономило силы и время хирурга, мгновенно проделывая отверстия в выбранных зонах черепа, однако оно же таило опасность. При работе с мощной дрелью крайне трудно было рассчитать момент остановки движения, поскольку вращавшееся сверло имело свой инерциальный момент и даже после нажатия кнопки остановки продолжало двигаться какие-то миллисекунды. Время, казалось бы незначительное, но только в том случае, когда хирург точно знал, что именно он должен увидеть во вскрытом отделе черепа. В данном же случае, когда операция делалась фактически только по предположениям, любое, даже миллиметровое, излишнее движение сверлящей поверхности грозило обернуться непредсказуемыми последствиями, поскольку клиническая картина не укладывалась в простую гематому, а значит, вскрываемая зона могла удивить их любым образованием, задеть которое с учетом богатого кровоснабжения мозга означало смертный приговор для пациента. Тот факт, что без операции он был приговорен однозначно, картину никак не менял. Поэтому опытный хирург выбрал старый метод трепанации вручную, который использовали еще до революции. Метод, крайне сложный, поскольку требовал больших физических усилий от хирурга, но при этом позволявший точно контролировать скорость и глубину проникновения в полость черепа. Убрав трепан в сторону, Елизаров склонился над образовавшимся отверстием, внимательно рассматривая маленький ручеек розоватой жидкости, который вытек из него. Затем с помощью хирургической линейки отмерил расстояние от первого отверстия и снова приставил трепан к черепу. Так же появилось второе отверстие. Потом третье. Четвертое. Вместе они образовали правильный квадрат. Все это время Валера крючками растягивал операционную рану, каждый раз разворачивая ее так, чтобы Елизаров мог получить доступ к нужному ему району черепа.
-Как он? – это Шамов спрашивает анестезиолога. Он все еще стоит на некотором удалении от стола, чтобы не мешать хирургам, но Валера уже понимает, что он просто ждет, когда они откроют полость черепа.
-Сто на шестьдесят, пульс 100. Пока норма – подводит итог анестезиолог, чуть нажимая на ногтевые фаланги больного, которые после отпускания быстро принимают прежний розовый цвет.
Шамов кивает и продолжает наблюдать за операционной бригадой. Вот Елизаров достает тонкий и гибкий шпатель Подреза, который представляет собой по сути изогнутый проводник и вводит его в первое отверстие. Стальной прутик исчезает в трепанационном окне и через несколько секунд его кончик показывается из второго окна. Взглядом Елизаров показывает на шпатель и спрашивает Валеру:
-Справитесь?
Валера в замешательстве. По должности второго ассистента ему не положено больше, чем держать крючки, раздвигая края раны, но направление движения шпателя таково, что с его позиции удерживать его концы гораздо легче, чем с места первого ассистента. Он кивает и передает первому свои крючки, сведенными от долгого напряжения пальцами обхватывая тонкие усики шпателя, с трудом осознавая, что середина инструмента, который сейчас он держит в руках, находится в всего в нескольких миллиметрах от поверхности мозга. Вполне живого мозга, в котором по утверждении советских ученых и находится человеческое сознание, мракобесием церкви царской России называемое душой. Двигаясь по поверхности шпателя Елизаров медленно вводит в трепанационное отверстие тонкую гибкую пилу Джигли, которая по виду напоминает пилку для лобзика с тем единственным различием, что изготовлена из особого стального сплава и предназначена для распиливания не фанеры, а костей черепа. Шпатель Подреза служит своего рода страховкой, двигаясь по его поверхности в полости черепа, острая пила не сможет повредить своими зубцами мягкие ткани мозга и одновременно не сможет соскользнуть в намеченного пути. Спустя несколько мучительно долгих мгновений ее второй конец появляется из трепанационного отверстия, Елизаров захватывает ее двумя короткими зажимами и начинает водить ею туда-сюда, изнутри распиливая черепную кость. Все это время Валера страхует движения пилы, удерживая на месте шпатель. Глухой звук, идущий от движений пилы чем-то напоминает распиливания сухого дерева, если слушать его через толстый слой ваты в ушах. Наконец, раздается тихий хруст, и пила показывается на поверхности. В черепной кости зияет аккуратный пропил. Валера извлекает проводник и передает его первому ассистенту, вновь принимая крючки. Затем следует проведение шпателя, до второго отверстия, снова распил кости, потом до третьего, пока последняя оставшаяся целой сторона квадрата не распиливается изнутри, после чего аккуратный квадратный костный лоскут не извлекается наружу и не сбрасывается в лоток, заботливо подставленный медсестрой. Наружу с чавкающим звуком выливается маленький водопадик мутноватого оттенка жидкости. А следом появляется и причина всех выше описанных физических и, по видимому, психических отклонений, наблюдавшихся у пациента. Внушительных размеров сизо-багрового цвета глиома, то бишь мозговая опухоль, сгладившая борозды и извилины большого участка мозга, выталкиваемая собственным объемом, показалась из полости черепа. Покрытая паутинной оболочкой, она переливалась всеми цветами в свете мощных хирургических ламп.
-Вот вам и первопричина – произнес из-за их спин Шамов.- Ваше мнение? – обратился он к Елизарову. – Почему ее не увидели на рентгенографии, как вы считаете?
-Если честно, пока никак не считаю – покачал головой Елизаров – Столь большая опухоль, развившаяся в столь короткое время…странно, очень странно.
-Опухоль могли не диагностировать, приняв ее объем за объем внутричерепной гематомы – предположил Валера.
-Вы правы, коллега – кивнул Шамов – Но сама гематома-то откуда? На момент обследования после травмы у него внутричерепных кровоизлияний не было, это установлено однозначно.
-А если гематома не причина, а следствие? – предположил Елизаров.
-Кровотечение самой опухоли? – предположил Валера.
-Именно. До поры она росла спокойно, не задевая серьезных мозговых зон, а потом кровотечение резко увеличило занимаемый ею объем и вот тогда-то мы и получили всю известную нам по истории болезни клинику.
-В таком случае, это означает, что там внутри – Валера глазами показал на голову больного  - имеются разорванные сосуды, единственной преградой для дальнейшего кровотечения из которых является их пережатие самой резко увеличившейся опухолью.
-Если мы начнем ее удаление, это может открыть пережатые магистрали и дать обширный геморрагический инсульт прямо у нас на столе.  -  Елизаров поднял глаза на Шамова, но тот покачал головой.
-Это ваша операция, коллега, я просто зритель. И уж точно не критик при любом вашем решении.
Тогда Елизаров перевел взгляд на Валеру и первого ассистента.
-Ваши мнения, коллеги?
-Пятьдесят на пятьдесят – покачал головой ассистент – Удаление опухоли равно как и ее оставление в неприкосновенности одинаково рискованны. В первом случае обширным кровотечением, во втором дислокацией головного мозга в самое ближайшее время.
-Валерий Васильевич, что вы думаете? – Елизаров особенно поставил акцент на «вы».
-Если мы начнем удаление опухоли, то с большой вероятностью откроем разорванный сосуд, который есть шанс успеть пережать и прошить до критической потери крови. Небольшой, но есть. Если же мы оставим опухоль на месте, шансов у больного нет никаких. Я считаю, мы должны использовать даже самую малую возможность его спасения, поскольку альтернатива однозначно обрекает его на смерть.
Они снова втроем посмотрели на шаровидное опухолевое образование, куполом выпирающее из квадратного окна в черепе больного. Медленно и размеренно ходил, шипя вверх – вниз поршень аппарата искусственного дыхания, капала рубиновыми каплями кровь в инфузионной системе, многочисленные стрелки приборов анестезии чуть заметно подрагивали на цифрах. Операционная сестра замерла возле столика, выжидательно, но спокойно глядя на врачей. Ее холодные синие глаза медленно моргали в ожидании принятия докторами решения, а застывшие над хирургическим столиком изящные руки в латексных перчатках словно отдельно от тела парили над ровными рядами разложенными инструментами в готовности подать необходимый еще до озвучивания команды хирургом. Елизаров посмотрел на анестезиолога, тот кивнул.
-Все отлично. Последние пять минут вообще норма.
-Ну еще бы. – проворчал Елизаров – Мы же ему внутричерепное давление сняли, оно и стало нормой. Итак – он перевел взгляд на ассистентов – Начинаем резекцию глиомы. Лазаров.
-Я – откликнулся Валера.
-Вы будете контролировать сосуды, пока мы с Виктором Сергеевичем – он показал глазами на первого ассистента – будем проводить резекцию опухоли.
- Ларисочка, – он повернулся к операционной сестре. Приготовьте все необходимое для экстренного ушивания и электрокоагулятор.
-Хорошо, доктор, – операционная сестра быстро перетасовала на столе инструментарий, выделив отдельную группу, которая предназначалась для быстрого купирования кровотечения и прошивания сосудов. Вторая сестра подкатила к Валере маленький столик, на котором располагался электрический коагулятор, на тот случай, если кровоточащие сосуды будут настолько малы, что можно будет обойтись простым их прижиганием.
Валера несколько раз глубоко вдохнул, гадая, кто же его тянул за язык, когда он отстаивал необходимость удаления опухоли. Ведь, идя на эту операцию, он готовился в основном наблюдать и учиться, лишь вторично ассистируя именитому хирургу в области, навыки в которой у него были самые что ни на сеть скромные. Поскольку если вся хирургия и базировалась на точности движений и быстроте принятия решения, то нейрохирургия являлась апофеозом хирургического мастерства, ибо мельчайшая неточность, которая при иной области операции могла бы пройти незаметно, здесь грозила если не смертью, то необратимыми изменениями в личности и нервной системе пациента. Безусловно, Владимир Николаевич Шамов, продолжавший присутствовать молчаливым призраком у них за спинами, мог и имел полное право отстранить Валеру от дальнейшего участия в операции, встав на его, а то и на Елизарова, место, но тот продолжал молчать, лишь круглые стекла его очков тускло блестели, отражая свет осветителей.
Удаление мозговой опухоли – настоящая каторга для врачей даже конца двадцатого века. А тогда, на заре нейрохирургии, это напоминало хождение по минному полю. Для начала Елизаров отделил тело опухоли от остальной здоровой мозговой ткани. Располагаясь слева над височной областью, опухоль вполне могла захватывать и моторные участки, отвечающие за движения левой половины тела пациента, поэтому прежде всего требовалось определить, насколько глубоко она проходит в мозговую ткань, не задев при этом тонкостенные мозговые желудочки, полости которых сообщались с полостью спиномозговой оболочки, перекачивая ликвор из головного мозга в спинной и обратно. Сейчас одна из долей опухоли сдавливала стенку желудочка, отчего отток ликвора серьезно нарушался, что и вызывало сильнейшие головные боли. Медленно орудуя зондом, Елизаров обследует границы опухоли. Границы четкие, проращивания в окружающие ткани нет, что явно говорит о доброкачественности опухоли. Однако ее расположение впритык к слуховому нерву и двигательным центрам и без того представляет серьезную проблему. Первый же сделанный разрез вызывает обильное внутримозговое кровотечение. Валера подхватывает коагулятор и начинает судорожно прижигать многочисленные открытые капилляры. Работа просто ювелирной тонкости, поскольку одновременно надо избежать прижигания здоровой мозговой ткани. Елизаров продолжает иссякать шаровидное новообразование, отделяя его от здоровой ткани. Ассистент аккуратно оттягивает становящуюся все свободнее опухоль, Елизаров останавливается и поднимает глаза на Валеру. Валера склоняется над его участком и понимает причину беспокойства ведущего хирурга. Богатое кровоснабжение опухоли обуславливается тем, что питается она напрямую от правой мозговой артерии, точнее говоря, от ветви этого могучего мозгового сосуда. Поскольку опухоль, по сути, являлась родной тканью организма, то по мере ее роста росло и сосудистое русло, ее снабжающее.
-Я перевязываю, вы прошиваете, коллега – сказал Елизаров.- Вы – он обратился к первому ассистенту – продолжаете отсекать ее в сторону.
-А просто отвести? Она достаточно пластична.
-Не выйдет. Слишком сильное натяжение порвет сосуд. Скальпель переходит в руки первого ассистента, и тот продолжает отсечение опухоли от тканей мозга, по мере отделения все дальше отводя тело опухоли в сторону, обнажая все шире массивную ветвь мозговой артерии. Елизаров накладывает первый виток лигатуры, затем второй и третий. Каждый следующий накладывается выше предыдущего, все сильнее пережимая сосуд, пока, наконец, четвертый полностью не пережимает сосудистую стенку, прекращая доступ крови в тело опухоли. Первый ассистент в это время одновременно делает сразу три вещи: отводит тело опухоли, прижигает капилляры, начавшие кровоточить в местах отсечения, и фиксирует зажимом часть артерии, идущей от лигатуры к телу опухоли. Легким движением ножа Елизаров пересекает сосуд, и почти тут же Валера начинает прошивание, орудуя тонюсенькой иглой, в которой почти не различить волосок нити. Теперь они как в джунглях – каждый сам за себя. Разумеется, определение такое можно дать только условно, но тем не менее, пока Валера возится с прошиванием сосуда и его конечным прижиганием, Елизаров с ассистентом заканчивают процесс отделения тела опухоли от мозговой ткани и восстановление проходимости желудочка. Образовавшаяся после удаления опухоли полость быстро заполняется кровью, и снова Валера, едва наложивший последние швы на сосуды, перехватывает коагулятор, пока Елизаров отсосом убирает из полости кровь, стремясь обнажить кровоточащие сосуды.
-Моторика слева – докладывает операционная сестра.
Елизаров бросает взгляд на руку пациента и видит, как у того явно начинается судорожное подергивание пальцев. Довольно быстро сокращения мышц переходят на предплечье, а вот начали сокращаться и мышцы плеча.
-Черт, задели все-таки – бормочет он, быстро проводя ревизию операционной полости. Полость чистая, кровотечения нет. – Реланиум внутривенно. Подготовить тубокурарин и аналептики. Готовьте трахеостомический набор. – на последнем слове судороги у больного прекратились столь же стремительно, как и начались.
-Тонус норма – доложил анестезиолог.
-Что это было? – спросил Валера, уже готовый, переводить больного на ИВЛ с помощью трахеостомии.
-Верите или нет, коллега, но мы только что прошли по острию ножа и сделали это потрясающе изящно – улыбнулся под маской Елизаров. – Закрываем рану.
Позднее, когда они втроем курили на лестнице, Елизаров все же ответил на повторный вопрос Валеры.
-Видите ли, коллега, медицина до сих пор очень мало знает о мозге. Даже с его анатомией есть серьезные вопросы, а уж о физиологии и говорить на приходится. Нет, конечно, любой анатом даст вам полный расклад, что и за какие функции в мозге отвечает, но это, скорее, от малости знаний, чем от их полноты. Так вот то, что мы видели сегодня, стало доказательством того, как мало мы знаем. Скажите, может ли моторика периферических мышц проявляться у человека под глубоким наркозом?
-До сегодняшнего дня я был уверен, что нет. – ответил Валера, внимательно глядя на Елизарова через папиросный дым.
-Вот именно. И большинство думают так же. И в основном это большинство абсолютно право. Сама природа наркозной смеси блокирует посылку сигналов на сокращение от мозга к мышцам. Но мы-то имели дело, не просто с мозгом, а с  мозговой опухолью. Если хотите знать мое мнение, то эта опухоль привела к тому, что основные проводящие нервные импульсы магистрали оказались пережаты ею, что привело к образованию обходных нейронных цепочек. Организм, знаете ли, чудесная машина, способная приспособиться практически к любым изменениям. А мозг так особенно. Вот и получается, что для сохранения полноценного функционирования периферических мышц он создал пути в обход перекрытых опухолью. И вот их-то мы и задели, когда удаляли ее. Точно так же как не могли не задеть сосуды. С той лишь разницей, что сосуды видны.
-А почему же судороги так быстро прекратились?
-Видимо, прежние пути приняли на себя функцию проводников, освободившись от сдавливания, и произошло отключение альтернативной цепочки. Вот именно на время перехода функций от запасного проводника к основному и возникла патологическая мышечная активность.
-В таком случае, при каждой подобной операции всегда есть риск натолкнуться на подобные изменения нейронных цепей. А это дает почти неограниченный набор последствий.
-Верно – кивнул Елизаров.
-А вот эти его… - Валера помедлил  - языковые нарушения. Когда он якобы говорил на латыни.
-Он не якобы. Он точно на ней говорил – возразил Елизаров – Причем на довольно хорошей и при правильном произношении.
-Ну так вот я и хотел спросить. Вы как-то можете это объяснить? Ведь это же научный нонсенс.
-Знаете, коллега, – задумчиво ответил Елизаров – Есть одна лингвистическая теория. В общем, если брать самую суть, то все сводится к собакам.
-Не понял?
-Вы слышали, как собакам дают команды? Ну там сидеть, лежать и так далее.
-Да, конечно.
-А вы никогда не пробовали давать те же команды на другом языке?
-Эээ… - Валера растерялся от неожиданности вопроса – Нет. А зачем?
-А затем, что она почти наверняка точно выполнит те же самые команды, даже если вы произнесете их по-японски. Она улавливает голосовые колебания, которые соответствуют каждому приказу. Говорит ли это о том, что она понимает сам язык? Нет, не говорит. Но смысл до нее доходит точно.
-И какое отношение это имеет к нашему случаю?
-Это отношение выявляется в теории. Я бы с удовольствием назвал ее своей, но она принадлежит еще древнегреческому философу. Так вот тот философ утверждал, что человек рождается с точным знанием всех языков на свете. И одним из аргументов он приводил именно поведение собаки, которая понимает любой язык, несмотря на фонетические различия. Только по его мнению, при рождении, когда человек видит окружающий мир и криком хочет рассказать миру о своем великом знании, ангел хранитель ударяет его по устам. Чтобы он не выдал тайну и все забыл.
-Я не понимаю, профессор.
-Я хочу сказать, что тот философ мог оказаться по-своему прав. Нет, не в смысле ангела-хранителя, а в том плане, что человек, действительно может рождаться с неограниченными лингвистическими способностями, полученными благодаря генетической памяти не только от его прямых предков, но и от общего информационного поля человечества вообще.
-Вы, действительно, верите в такое поле? Это же антинаучно – удивился Валера.
-Не спешите с выводами, молодой человек, еще недавно генетика была признана совершенно антинаучной дисциплиной, а сегодня мы все знаем о генах как о само собой разумеющимся. И знаем, что они являются именно переносчиками информации, не так ли?
-Так – вынужден был признать Валера. – Но только по прямой линии.
-Ну не совсем – улыбнулся Елизаров, подкуривая вторую папиросу от первой – В нас так же информация, имеющая отношение к некоторым боковым ответвлениям нашего генеалогического древа. В нас присутствуют в некоторой степени наши кровные родственники в любом направлении.
-Возможно, но какое отношение это имеет к строителю, который внезапно заговорил по латыни?
-Вы представляете, сколько сейчас на земле населения?
-Ну…около трех миллиардов, мне кажется.
-Верно. А сколько их было, положим двести или триста лет назад?
-Думаю, на порядки меньше.
-Снова верно. А предки этого строителя существовали триста лет назад?
-Конечно. Иначе сегодня его бы не было на свете.
-А тысячу лет назад?
-Да.
-А две?
-Профессор, я не могу понять, к чему все это – нахмурился Валера – Понятно, что сам факт нашего существования сегодня доказывает наличие наших предков от времен первых человекоподобных обезьян. И что?
-А то, что фраза «Все люди – братья» имеет самое буквально значение, если задуматься о том, что чем меньше популяция, тем больше в ней переплетено родственных связей. Поэтому не удивительно, если у какого-то работяги, живущего сегодня среди нас, оооооочень дальний предок вполне мог говорить на латыни. И таких предков могло быть не одно поколение. И могли они быть не прямые, а из боковых ответвлений, но тем не менее оставившие самые что ни на есть четкие генетические отпечатки в его геноме.
-Вы хотите сказать, что из-за травмы у него открылись хранилища этой генетической информации, которые в здоровом состоянии находились в спящем виде?
-Ну…примерно так. Хотя, я думаю, что дело именно в самой опухоли, а не в тавме как таковой. Помнишь, я вам говорил об обходных нейронных цепях?
-Да, конечно.
-Ну так вот таких цепей – миллиарды. И мы ничего о них не знаем. возможно, какие-то из них отвечают за прямой доступ к закрытой генетической информации. Ведь известно, что мы используем свой мозг при самом хорошем раскладе не больше, чем на 10 процентов.
-Но профессор, это же означает, что фактически мы можем с помощью раскодирования этой информации получить единое общемировое общество! – глаза Валеры загорелись – И единый язык, основанный на совершенно иной фонетике. Если вы правы, это может стать прорывом в создании нового мира.
-Если я прав – кивнул Елизаров.
-А вы не уверены?
-Разумеется, нет – старшему хирургу начинал все больше нравиться, этот обуянный энтузиазмом молодой офицер – Может оказаться, что я вообще иду не в ту сторону, и дело, действительно, заключается в стоящем возле каждого младенца в момент его рождения ангеле-хранителе.
-Профессор… - Валера смутился и быстро огляделся вокруг, опасаясь, как бы такие крамольные речи не услышали чьи-либо посторонние уши. – Вы пытаетесь совместить в своей теории мракобесие и науку одновременно.
-Ага. – Елизаров кивнул и улыбнулся, сверкнув чертиками в глазах – Интересно, не правда ли?
Уже темнело, когда Валера вышел из лечебного корпуса и направился в общежитие. Длительная операция, а затем наблюдение за больным в течении нескольких часов так измотали его, что какое-то время он шел словно лошадь в стойло, слепо и бессознательно выбирая дорогу, пока не обнаружил себя стоящим на берегу Невы. Его руки сами собой опирались о массивный гранитный парапет Университетской набережной, а глаза блуждали по плавающим в сумерках величественных зданиях на том берегу Невы. Валера любил Ленинград. Любил потому, что здесь прошли те годы его жизни, которые многие люди считают потом лучшими. Годы учебы, первой большой любви, первой крепкой дружбы и первых настоящих врагов. Но сейчас, слушая каким-то подсознательным слухом тихое дыхание могучей реки Валера подумал, что несмотря на всю любовь к этому городу, он никогда не мог почувствовать себя его частью. Слишком много здесь было силы и величия. Слишком монументальными для него были здания и проспекты, а каждый камешек, уложенный в мостовую Невского проспекта нес в себе слишком много истории, как правило, тоже великой и монументальной. Этот город давил на него своим величием, предлагая много, но и требуя от его обитателя почти всего. С удивлением Валера понял, что всегда останется человеком маленького города. Каким была его малая родина. Каким был и Благовещенск. Города, в котором люди привыкли доверять друг другу порой просто из-за самого факта совместной жизни на довольно малом пространстве, да еще как правило в не особо дружеском окружении. В частности в Благовещенске такая характеристика окружения касалась одновременно диких зверей окружающих лесов и китайцев по ту сторону границы. Он еще раз вдохнул сырой воздух набережной и пошел дальше. Свернул на проспект Сталина, с улыбкой проводив взглядом последний трамвай, который вальяжно рассекал пространство посреди большого проспекта, задевая ветви рассаженных вдоль трамвайных путей деревьев. Благодаря столь оригинальной компоновке проспекта трамваи практически не мешали движению автотранспорта, а кроме того, скрытые от глаз густыми кронами деревьев, появлялись на остановках словно из ниоткуда, так как проследить за их движением в густой зеленой листве, особенно если они выезжали из-за поворота, было почти невозможно. Особенно днем, когда дребезжание вагонеток, скрывалось гулом огромного города. У пассажиров же, едущих по сталинскому проспекту благодаря густой растительности складывалось впечатление, что они проезжают через лесную чащу, а выйдя из вагона, они столь стремительно оказывались в центре городской жизни, что многие приезжие поначалу часто терялись. Миновав проспект, Валера вышел к гранитному зданию кинотеатра «Москва», пробежав взглядом по киноафишам, которые обещали показ любому сумевшему купить билет новых фильмов этого года: «Весна на заречной улице», «Сорок первый» и «Кортик». С улыбкой подумал, что Благовещенске сейчас могли бы убить только за о, чтобы получить билет хотя бы на одну такую премьеру, в то время, как здесь без особой толчеи можно было попасть по очереди на все три. Хотя и не обязательно именно в этот кинотеатр. «Москва», как и другие архитектурные символы Советского государства, поражал воображении размерами и оформлением. Просторное фойе, отделанное светлым мрамором и темным гранитом, напоминавшим вулканический камень, было украшено многочисленными фотографиями советский киноактеров, возле которых стайки смеющихся девчонок порой собирались, чтобы испустить дружный групповой вздох влюбленности при взгляде на Кадочникова или Харитонова, а юноши, споря и доказывая свою точку зрения, обсуждали не столько самих актеров, сколько их персонажи в разных фильмах, пытаясь обосновать, что конкретно данный актер в конкретно данном фильме сыграл намного лучше, чем его конкурент в другом фильме на ту же тему. В частности, не раз Валера слышал споры, которые доходили чуть ли не до драки, в каком именно кино такое качество, как мужская дружба и комсомольская честность лучше отражены при примерно одинаковой подборке ведущих актеров: в «Весне на заречной улице» или в «Верных друзьях». Чуть дальше, за поворотом, но все еще на территории того же шикарного фойе, располагался не менее шикарный буфет, в котором можно было не только утолить голод и жажду, мучившую тебя после марш-броска от общежития института до кинотеатра, поскольку ты, мол, не успел смыться последней лекции, а потом еще своей торопливостью вызвал подозрения у преподавателя, который решил придержать тебя на пять минут, чтобы выяснить, насколько ты понял те тридцать процентов из поданного им материала, которые ты вообще услышал с заднего ряда аудитории. В этом буфете еще можно было и пустить пыль в глаза девушкам, в компании которых студенческая братия приходила в кинотеатр, либо внимание которых надеялась обрести уже по прибытии  фойе. Последний случай требовал особенной сноровки, так как попытка угостить понравившуюся даму чем-то большим, чем мороженое или стакан лимонада, запросто могла быть истолкована как недостойное комсомольца бахвальство своим материальным достатком, после чего весь последующий сеанс студент проводил не в удовольствии от просмотра фильма, а в предвкушении разбора его поведения на местном партийном комитете утром следующего дня. Да еще и овеянный презрительными взглядами прекрасного пола, представительницы которого, собравшись кучкой, всячески демонстрировали, что их, как настоящих комсомолок, нельзя купить ни за мороженое, ни за десять. Хуже этого могло быть только наскакивание на даму, которая с улыбкой принимала предложение угостить ее чем-то крепче чая и где-то дальше фойе кинотеатра. Такие женщины редко встречались в дворцах типа «Москвы», но при их появлении почти весь мужской состав кинозрителей на секунды замирал, наблюдая колыхание их широких ярких юбок, из-под которых выглядывали обтянутые тонкими чулками лодыжки. А от мысли от направления стрелок на этих чулках многие студенты, да и те, у кого учеба осталась далеко позади, окончательно теряли голову минут этак на несколько. Аромат доступности, столь разительно отличавший этих женщин от остального большинства, действовал подобно дурману, и горе было тому, обуреваемому гормонами первокурснику, который решал завести с ними разговор до того, как старшие товарищи хватали его за руку и оттаскивали назад, иногда с видом раскрытия государственной тайны поясняя, что эта женщина из тех, кто «дает». Если какой-то особо наивный парень начинал уточнять, что такое «дает», многозначительные взгляды старших товарищей обычно вгоняли его секунд так через пять в такую краску, что весь остаток вечера он клялся себе целиком посвятить свою жизнь учебе и науке, и ни за что больше не приближаться к женскому полу до тех пор, пока не встретит ту единственную, с которой на всю жизнь. Как именно он ее встретит, не приближаяськ женщинам – такого вопроса в юных головах, окутанных смущением, обычно не возникало. И тем не менее эти стрелки на чулках…эти лодыжки из-под широкой юбки… Валера улыбнулся сам себе, перебирая воспоминания своей учебы, которая теперь казалась такой далекой. За прошедшие без малого полтора года он успел завести семью, обрести неплохой профессиональный опыт, познакомиться с великими в их профессии людьми, и в результате этого сейчас перед кинотеатром «Москва» стоял почти новый человек, который с подчеркнутой мудростью в глазах, свойственной совершенно не старым и еще более не мудрым людям, смотрел на молодые парочки, которые выходили с последнего сеанса.
-Товарщ старший лейтененант, ваши документы – услышал он голос за спиной и, развернувшись,обнаружил военный патруль в лице капитана и двух шифонерного телосложения сержантов.
Советская милиция старалась обходить военных стороной, отдавая их на растерзание внутренним военным органам правопорядка, представленным патрулями, бродившими по любому крупному городу СССР. Встреча с ними была для офицера столь же не приятна, как для гражданского человека просьба постового проследовать в отделение милиции, а для солдата срочной службы часто означала отправку на гауптвахту или лишение основного отпуска, в виду чего бойцы срочной службы обычно диалогу с патрулем предпочитали органиованное отступление в виде передвижения бегом в направлении ближайших дворов, в которых был шанс потеряться. Офицеру бегать было не положено, поэтому Валера достал из кителя удостоверение личности и протянул старшему патруля, гадая учует ли тот легкий аромат хорошего армянского коньяка, который до сих пор согревал его внутренности, несмотря на то, что был выпит в ординаторской вместе с Елизаровым и первым ассистентом больше двух часов назад. Несколько часов наблюдения за прооперированным пациентом позволили прийти к выводу, что в целом операция прошла успешно. Маторика конечностей и рефлексы нарушены не были, в сознание он пришел в расчетное время и на чистом русском языке попросил пить, не выказывая не малейшего желания говорить на латыни и иных мертвых языках. Все врачи операционной бригады радостно поздравили его с возвращением в мир живых после долгого пребывания под все еще не совершенным наркозом, столь же радостно сообщили, что пить ему пока нельзя, так как нарушенное операцией мозговое кровообращение может вызвать рвоту после попадания воды в желудок, и быстро удалились к заведующему кафедрой. Владимир Николаевич Шамов встретил их у себя в кабинете за рабочим столом, на котором царил столь образцовый порядок, что Валера ненароком вспомнил, как на курсе психиатрии старый преподаватель говорил им, что постоянное стремление человека к порядку, проявляющееся в тщательном раскладывании по местам мелочей, часто является одним из начальных симптомов маниакально-депрессивного психоза. Но с другой стороны, кто их них, их присутствовавших тут высших профессионалов хирургии, с одинаковой решимостью проникавших в желудок человека и его мозг, державших в руках живое сердце и зашивавших двигающиеся при дыхании легкие, не был маньяком? Разве без маниакального желания совершенства можно добиться в их профессии таких высот, разве можно без маниакальности достичь совершенства и начать спорить со смертью там, где раньше люди смиренно склоняли перед ней головы?
-И как? – спросил Шамов, отрываясь от записей, и глаза его сверкнули за стеклами очков. Хотя это ведь могло быть просто отражение света люстры, не так ли?
-В сознании, адекватен, показатели в норме . Елизаров докладывал коротко и быстро, зная нетерпеливость шефа. Считаю, что мы справились.
Губы Шамова тронула улыбка.
-Благодарю вас, коллеги.  Мы все сегодня многому научились. Отличная работа.
-Владимир Николаевич, разрешите просьбу – Елизаров несколько выступил вперед, словно беря всю ответственность на себя.
-Слушаю вас.
-Валерий Васильевич сегодня получил, так сказать, боевое крещение в нашей области хирургии. Думаю, коллеги, вы согласитесь со мной, что без его помощи нам было бы очень трудно справиться с задачей.
-Согласен – Шамов кинул быстрый взгляд на постепенно краснеющего от удовольствия Валеру и снова перевел его на старшего хирурга.
-Я знаю, как вы относитесь к алкоголю, но разрешите от лица нашей бригады налить старшему лейтенанту Лазарову сто грамм за успех. Так сказать боевые за удачу.
Улыбка заведующего кафедрой стала шире.
-Разрешаю. Только прошу вас ограничиться ста граммами. И если начальство вас застанет за этим занятием, можете свалить все на меня.
-Спасибо, Владимир Николаевич, разрешите идти?
-Идите, а вы, коллега, – он снова посмотрел на Валеру, – задержитесь на пять минут.
Старшие хирурги удивленно посмотрели друг на друга, но тем не менее молча вышли из кабинета. Валера подошел к столу генерала и замер.
-Я наблюдал за вами во время операции,– сказал Шамов. Вы мастерски владеете техникой сосудистых швов, что довольно удивительно для столь молодого специалиста.
-Спасибо, товарищ генерал, у меня с самого начала работы была богатая практика именно в этом направлении.
-Да, я знаю – кивнул Шамов – Перед тем, как разрешить вам ассистировать на этой операции, я связался с Благовещенским гарнизонным госпиталем и получи хорошие отзывы о вас. Но это детали. Я попросил вас задержаться, чтобы спросить, не хотите ли вы остаться у меня на кафедре для продолжения обучения именно со специализацией в нейрохирургии? Поверьте, я немногим делаю такое предложение.
Валера верил. Еще как верил. Предложение легендарного военного врача, который до сих пор шел по новому пути в хирургии и предлагал присоединиться к нему в этом движении, стоило многого. Возвращение в северную столицу, работа в центральном медицинском учреждении Советской Армии. Аж дух захватывало от возможностей карьерного роста для молодого офицера. И тем не менее… Тем не менее Валера понял, что единственным ответом может быть только отрицательный.
-Разрешите откровенно, товарищ генерал?
-Разумеется. И можно просто Владимир Николаевич, мы ж не на общественном собрании.
Валера посмотрел на висящий на спинке кресла генеральский китель с золотыми звездами и незаметно сглотнул.
-Владимир Николаевич, я должен отказаться.
Шамов кивнул, словно такого ответа он и ждал.
-Могу узнать причину? – спросил он.- Причем прошу столь же честно, как и просили.
-В Благовещенске у меня при меньшем аппаратном обеспечении и меньшей лечебной базе будет гораздо более богатый опыт самостоятельной работы, чем здесь. На данном этапе своего развития как хирурга  я ничего не смогу принести в Академию. В то же время, набравшись значительного практического опыта, я бы смог принести больше пользы совместной работе со старшими коллегами, чем это в моих силах сейчас.
Пока он говорил, Шамов медленно кивал, словно размышляя о своем, и Валера подумал, что он его вообще не слышит.
-Хорошо – сказал он, - будем считать, что вы не отказались.
-Но Владимир Николаевич… - опешил Валера.
-Не перебивать генерала.
-Виноват.
-Будем считать, что вы не отказались, а просто попросили дополнительное время на размышление. Когда вы сочтете, что обрели тот опыт, о котором сейчас мечтаете, мы, надеюсь, сможем вернуться к этому разговору. А пока вы свободны, товарищ старший лейтенант. А то там в ординаторской коньяк стынет. На зависть всему лечебному персоналу.
-Есть.
Валера развернулся через левое плечо и четким шагом вышел из кабинета.
Вопреки его ожиданиям никто в ординаторской не задал ему ни единого вопроса на тему его разговора с генералом. Логично рассудив, что все, что им нужно знать, они и так узнают, а большего, чем он сам хочет рассказать Валера все равно не расскажет, они воздержались от вопросов, зато сразу со входа сунули ему в руку стакан коньяка. Именно стакан, и вовсе не стограммовый.
-Ну, за первую удачу на нашем поприще, коллега. И Бог даст, не последнюю. – Елизаров чокнулся с ним, потом со старшим ассистентом и первым опрокинул свою рюмку. Именно рюмку, точно такую же, как и у второго хирурга. Валера проследил движение его горла, в которое ароматный напиток проскочил, не коснувшись стенок в виду своего малого количества, потом посмотрел на свой стакан и, понимая, что отказаться в данном случае означает безнадежно испортить о себе впечатление как о хирурге, тремя глотками выпил содержимое. По горлу прошел огненный вал, взорвавшись в желудке огнеметной струей, бьющей одновременно во все стороны, наполняющей жилы теплом и умиротворением. Медленно, почти через минуту, Валера втянул носом воздух и, соединившись с кислородом, остатки коньяка на корне языка создали совсем новый вкус, придавая содержимому легких аромат осеннего виноградника. Елизаров с хлопком опустил на его плечо руку, закаленную многолетними операциями в мирное и военное время.
-А теперь в кровать и десять часов крепкого сна. Пока обдумывание прошедшей операции не привело тебя к одной из двух возможных мыслей.
Понимая, что от него ждут этого вопроса, Валера спросил:
-Каких?
-Первая – это что ты натворил там много ошибок и потому ни на что не годишься, вторая – это что ты все сделал отлично и потому являешься талантливым хирургом.
-А я не являюсь? – озадаченно спросил Валера.
-Может, да, может, нет. Но длительное пребывание в голове врача любой из этих двух мыслей – это прямой путь к профессиональной катастрофе.