45. Двойники. Коробка двойников

           45. Двойник Коробкина или Коробка двойников

В Серебряном веке на перекрестке набережной Фонтанки и Чернышева переулка в Вольной философской ассоциации (Вольфилле) Андрей Белый, он же Борис Николаевич Бугаев читал адептам курс лекций о символизме.

Прозаик, поэт, антропософ – гений с чертами безумия или (и) безумец с даром гениальности.

Автор самого великого романа о Петербурге, может быть, одного из четырех самых великих романов ХХ столетия (Кафка, Джойс, Пруст и Белый). «Читал лекции» – слабо сказано, это были не то богослужения, не то сеансы черной магии, безо всякого ее разоблачения: он заговаривал аудиторию многочасовыми, невнятными, но блистательными монологами: витийствовал, пританцовывал, а руки летали в воздухе.

Ирина Одоевцева называла сии действа небесным чистописанием, Георгий Иванов – словесным балетом, а Марина Цветаева – метанием поэтического бисера.

Мог уболтать собеседника, если не до смерти, то до потери сознания: два человека натурально упали в обморок, слушая его, причем, такие закаленные эрудиты, как Сергей Соловьев и Владислав Ходасевич.

И не здесь ли, в Вольфилле, несясь после лекции по залам, в поисках выхода, Белый умудрился «вбежать» в зеркало.  Как описывает это очевидец: «Натолкнувшись с размаху на себя самого, Белый отступил, дав дорогу своему отражению, и прошипел раздраженно: какой неприятный субъект!»

История, в каком-то смысле, предсказывающая печальное (хоть и блестящее) – хрупко-стеклянное будущее Белого, до конца жизни остававшегося в сложных отношениях (а то и в кровной распре) с самим собою.

В другой раз Борис Николаевич, увидав знакомого, идущего ему навстречу, протянул руку, намереваясь поздороваться – но по дороге забыл о своем намерении и остановился, в растерянности, с протянутой рукой. Словно ожидал, что мир, который есть философское отражение человека, тоже протянет ему свою руку. Но вселенная-двойник не спешила приветствовать поэта.

Страдалец настойчиво искал в окружающих кого-то, кто идеально, зеркально соответствовал бы ему, кто мог бы его адекватно понять и без оговорок принять – отсюда все его многочасовые глаголания. Искал и не находил – оттого как бы все время и проваливался куда-то в иное существование, в параллельную реальность.

Михаил Чехов свидетельствовал, что однажды Белый, как и герой его романа «Москва», профессор Коробкин, водрузил себе на голову в прихожей вместо шапки живого кота. Просто какие-то Воландовские проказы, «коровьевские штучки»! «И дальше было точь-в-точь как в романе – стоящие около душились от смеха, а он, не смеясь, как-то криво им всем подмигнувши, почти со слезами в глазах громко вскрикнул: «Забавная-с шутка-с, да-с!» – и побежал катышом прямо в дверь».

Андрей Белый – может быть, самая раздвоенная фигура Серебряного века, двойник своих героев и еще в большей степени, сам себя.

Целый короб двойников. 

В детстве его  разрывали пополам чадолюбивые (и враждующие меж собой) родители, каждый старался переманить сына на свою сторону, каждый видел в нем – свое, и мальчик, стараясь угодить обоим, рос «с двумя лицами».

Повзрослев, Борис Николаевич, как известно, сделался антропософом, штернерианцем, строителем солнечного храма Гетеанума.

Утверждал прямо, что может впадать в астральное состояние во время сна, и тогда душа его выходит из тела; что в предыдущем своем воплощении на Земле, он был ни кем иным, как Микеланджело Буанаротти; что не раз запанибрата общался с «чертенятами». Снова раздвоение: «Белый» и «Черный»; «чернокнижник» и «белый маг-антропософ» – кто-то из недоброжелателей именовал писателя Андрей Борисович Черно-Белый.

А однажды Борис Николаевич (поссорившись с Александром Блоком и его женой) целых восемь дней просидел в номере петербургской гостиницы, в черной карнавальной полумаске, не снимая ее ни на миг (продолжение темы Маскарада). Что он хотел этим выразить?

У него, маленького, была весьма здравомыслящая гувернантка, которая убеждала мальчика вести себя естественно: «Зачем ты, Боренька, ломаешься под дурачка? Ведь ты совсем другой». «Она одна меня понимала, – утверждал впоследствии он, – и, если бы ее не выгнали, я, наверное, стал бы другой. Но мама приревновала меня к ней. И остался один – в четыре года. И с тех пор уже не переставал ломаться. Даже наедине с собой. Я всегда в маске! Всегда…»

Его псевдоним (придуманный Михаилом Соловьевым, братом известного философа) не стал естественным и родным именем – а  собственную фамилию он вовсе терпеть не мог: «Бугай – это же бык! Производитель!». С другой стороны: «Кто такой Белый? Ангел – или сумасшедший выбежал на улицу, в одном белье?».

По свидетельству хорошо знавшей его Марины Цветаевой, «ни Борисом, ни Андреем он себя не ощутил, ни в одном из них себя не узнал, так и прокачался  всю жизнь между нареченным Борисом и сотворенным Андреем, отзываясь только на «я».

Может быть, «двойник Коробкина» – самое подходящее для него прозвание (некая мистическая Коробка).

Ср. Коробочку Гоголя, полную до краев всякой всячиной. И опять же – знаменитый дорожный ящик Чичикова, мистическая модель хозяина, хранящая в сложном нутре своем страшные тайны и всякие пустяки.

Вольфилька – страшное место.

А может быть, в тот день на Фонтанке, мистик-антропософ все-таки вбежал в зеркало, в астральное пространство, а вместо него из потустороннего мира выбежал уже другой человек – Двойник-с!