Рукописи не горят

(за достоверность текста не ручаюсь).

Рукописи не горят, но компьютерная память стирается легко.
Однажды, мой малолетний сын, по молодости да по глупости, после конфликта со мной, стёр с компа целую мою книгу!


Однажды с великим Венедиктом Ерофеевым произошла неприятная история. Он ехал пьяный в электричке и заснул, и у него украли сумку, в которой, помимо бутылок, была рукопись романа «Шостакович». Весь филфак МГУ ездил тогда по этой железнодорожной ветке, обшаривая придорожные кусты и канавы. Но рукопись пропала! Я, правда, потом читал, что это была мистификация великого Венедикта, и никакой рукописи вообще не было. Но сейчас истину восстановить уже невозможно.

С великим Даниилом Хармсом и его рукописями была другая история. Когда Даниила арестовали, его архив остался в письменном столе в его комнате. Началась война, и дом Хармса разбомбили. Один его друг лазил по развалинам этого дома и нашёл то, что осталось от комнаты. Но письменный стол сохранился. И этот человек, в несколько приёмов, вытащил архив Хармса и сохранил. Иначе мы знали бы Хармса только по его детским стихам.

Архив ещё одного из ОБЭРИУтов Александра Введенского, после ареста автора, со страху сожгла его жена. Друзья-литераторы потом называли её – «Геростратша».  А те, кто знал Введенского, очень высоко ставили его творчество. Но мы этого автора уже никогда не узнаем.


А архив Мандельштама! Воронежские тетради спасла поклонница Мандельштама Наташа Штемпель. Осип Эмильевич оставил ей свой архив. Когда, во время войны немцы подходили к Воронежу, эта Наташа, уходя из города, взяла с собой только небольшой чемоданчик, и там в основном были рукописи Мандельштама. Потом, много лет спустя, она передала архив вдове Мандельштама, Надежде Яковлевне. Пока была жива вдова, КГБ её не трогало. Но Надежда Яковлевна понимала, что после её смерти к ней нагрянут. И тогда ей удалось переправить архив Мандельштама в Америку, где он до сих пор и хранится. КГБ утирается!

Насчёт горящих стихов, вспомнилось стихотворение Ахматовой.
(цитирую по памяти)

«Под узорной скатертью
Не видать стола.
Я стихам не матерью,
Мачехой была.

Эх, бумага белая,
Строчек ровный ряд.
Сколько раз глядела я,
Как они горят.

Сплетней изувечены,
Биты кистенём,
Мечены, мечены
Каторжным клеймом».