Воины в белом. Часть 11

-Валера, едрена мать, как же я рад тебя видеть! – Чеглинцев  стиснул его руку  крепком рукопожатии и несколько раз встряхнул с явным намерением оторвать. – Ничто не длится так долго, как чужой отпуск.
-Да я бы не сказал, что он длился так уж долго – скептически заметил Валера, задумчиво осматриваясь вокруг и поражаясь своим ощущениям от созерцания госпитального двора, одноэтажного лечебного корпуса, коробки офицерского общежития и улыбающихся физиономий коллег, каждый из которых стремился довести до его сведения, что безумно рад его возвращению.
-Это потому что он для тебя не был чужим – радостно сообщил Чеглинцев – Как Алена, кстати? Не каждая беременная женщина отправится как жена декабриста за мужем через полсвета.
-Жены декабристов ехали сюда, а не отсюда – заметил Валера – Но вообще она молодец. За всю дорогу ни одной жалобы. У меня даже закрадываются опасения, что всё недовольство будет мне высказано уже тут.
-Потому ты и сбежал на работу? – улыбнулся Чеглинцев и тут же одобрительно добавил – Молодец, правильно сделал. Шеф ждет тебя еще со вчерашнего дня, как только ты доложился о прибытии.
-Чего это?
-Ну как же? Ему надо было еще неделю назад дать ответ насчет нашего врача, который должен отправиться в Питер. Тут все ждали, когда ты вернешься, чтобы доложить, что кандидат готов.
Валера задумчиво посмотрел на улыбающуюся физиономию старшего хирурга и подумал, что его буквально за шкирку тащат на дорогу, которая ему совершенно неизвестна, если вдуматься. Хотя в принципе он и принял решение во время отпуска, но сейчас, снова стоя на сибирской земле и дыша совершенно отличным от его родного воздухом, он испытывал два совершенно противоположных чувства, которые так часто сопровождают людей при принятии важных решений: страх и интерес. Связь с армией открывала ему такие профессиональные горизонты, которые в гражданской медицине ему покорять еще несколько лет, если не десятилетий. Но она же полностью извлекала его из той привычной и размеренной среды, в которой он собирался прожить до конца своих дней, постепенно рядом с отцом постигая детали и тонкости профессии, воспитывая детей и… и что? Что ждало его в конце того, пути, который он считал само собой разумеющимся?
-Даже не знаю, что сказать в ответ на такое радушие – честно признался он.
-Иди к шефу, скажи, как невеста перед алтарем, «Да», подпиши контракт и возвращайся сюда, у нас через час плановая операция по резекции легкого.
-Ну ничего себе – проворчал Валера – А как же постепенное вливание в рабочий режим после долгого периода бездействия?
-Ты во то пойди озвучь эту идею у главного, когда будешь контракт подписывать. У нас тут целый генерал, фронтовик, операции ждет, а ты предлагаешь продлить его ожидание на период вливания в рабочую обстановку?
-Генераааал? – протянул Валера.
-Ну, в отставке, конечно, но тем не менее. Шеф специально перевел его на конец августа, чтобы нам с тобой вместе выпала почетная честь вернуть в строй этого полководца. Говорят, он много делов наделал тут в сорок пятом, когда квантунцев били. Вроде как работал со СМЕРШем, что-то вынюхивал про японский атомный проект. Информация эта, конечно, секретная, но ведь на то слухи и существуют, чтобы восполнять закрытость секретов.
-Потрясающе. Я вообще-то просто зашел сегодня, чтобы доложить о прибытии. У меня еще есть два дня.
-Конечно, есть. Просто полдня из этих двух ты сегодня проведешь здесь.
-А домой я уже до вечера…?
-Не-а – покачал головой Чеглинцев. – Так что давай к шефу, а потом мыться сразу. Я пока разверну операционную и скажу сестричкам, чтобы готовили жертву.
-Кто сестра?
-Старцева, конечно. Самым достойным – самое лучшее.
-Ну хоть в чем-то везет.
Вопреки ожиданиям Валеры контракт он подписывал, не у Потапова. И даже не у главного врача, хотя сам документ находился именно у него. Для этой цели они втроем, он, главный врач и заведующий отделением, чуть ли не торжественным маршем проследовали в кабинет замполита, который следующие полчаса разливался перед ними, но в основном перед Валерой, соловьем о том, какая честь оказана ему как комсомольцу предложением стать кадровым офицером Советской Армии, как ему следует гордиться службой в их, именно в их, то есть, его, замполита, госпитале, какая славная судьба ждет его в ходе укрепления социализма во всем мире и продвижения новаторских идей в самой передовой и самой развитой военной медицине мира – в советской военной медицине. Из всего сказанного Валера был готов согласиться только с последним, но благоразумно молчал, размышляя о том, какое мудрое решение принял в свое время Сталин, упразднив комиссаров и введя вместо них замполитов, которые в отличии от своих предшественников не имели права вмешиваться в решение оперативных вопросов любого направления и занимались только морально-психологической дрессировкой личного состава. Тем не менее, когда он поставил подпись на офицерском контракте, замполит крепко пожал ему руку, и впервые в его улыбке промелькнуло нечто человеческое.
-Нашего полку прибыло – не снимая с лица искренней улыбки сказал замполит, вызывая у Валеры новое для него чувство принадлежности к новой, замкнутой общине, почти касте, о которой находящиеся снаружи имеют лишь самое общее представление.
Операция, которую им предстояло проводить вместе с Чеглинцевым, оказалась для Валеры совершенно неожиданной. Вопреки его ожиданию, речь шла не о какой-то острой, недавно вспыхнувшей патологии. Генерал-лейтенант в отставке, начальник спецразведки Дальневосточного военного округа с 1937-го по 1946 год, командующий силами ОСНАЗ НКВД и СПЕЦНАЗ ГРУ на квантунском театре военных действий в августе 1945-го, руководитель проекта «Бета-640» по исследованию достижений Японской империи в области исследований атомного ядра и ее взаимодействия в этой области с поверженной Германией, один из тех, кто противодействовал американской операции «Скрепка» по вывозу ученого потенциала Третьего рейха и Японии накануне окончательного завершения Второй мировой войны, попал в госпиталь Благовещенска с распространенным для ветеранов войны диагнозом: «Инкапсулированное инородное тело плевральной полости». Выражаясь человеческим языком, у него в груди застрял осколок от японской ручной гранаты. Десять лет этот вояка терпел периодические боли в области груди, пока совсем недавно во время очередного приступа кашля, который имел свойство скручивать его после перенесенной недавно пневмонии почти каждое утро, не выплюнул большой сгусток алой крови с пенными пузырьками кислорода, после чего словно подкошенный рухнул на пол своего рабочего кабинета, где по обыкновению первую половину утра посвящал написанию того, что согласно приказа министерства обороны СССР официально должно было именоваться мемуарами. Настоящего мемуаризма в этих записях не было почти никакого, поскольку сама специфика службы генерала во время войны, а тем более до и после нее, начисто исключала возможность делиться с кем-либо служебными воспоминаниями. Причем значительной их частью нельзя было делиться даже с сегодняшними руководителями партии и страны. Однако указание министерства написать труд, посвященный боевым действиям Советской Армии в Монголии в 45-м году требовалось исполнить, в связи с чем генерал усердно трудился по три-пять часов каждое утро, сидя за своим письменным столом и выводя золотым пером наиболее открытую часть своих воспоминаний. Это утро закончилось для него реанимационным отделением гарнизонного госпиталя. Вопреки опасениям принимавшего его дежурного врача бравый вояка и не думал отдавать концы от открывшегося у него в результате смещения осколка гранаты легочного кровотечения. Две капельницы, которые одновременно лили ему в вены кровезаменители и собственный организм остановили кровотечение, затромбировав разрезанный осколком сосуд, но с тех пор генерал находился на постельном режиме, что абсолютно претило его деятельной натуре и по этой причине пребывал в крайне раздражительном состоянии. Поэтому когда ему сказали, что его ждет операция по удалению осколка из его груди, основным настроением его реакции был ответ типа «Давайте быстрее».
Помывшись и облачившись в хирургические халаты, Валера с Чеглинцевым вошли в операционную и обнаружили там пациента, который, лежа на столе, травил медсестрам анекдоты не самого приличного содержания, но зато столь красочно, что женский персонал операционного зала находился в полусогнутом от смеха состоянии.
-А, ну наконец-то – приветствовал он вошедших хирургов – Давайте, доктора, вытаскивайте из меня эту железяку, а то она там уже за десять лет проржавела вся, да отпускайте меня домой, у меня работы еще полно.
-Как прикажете, товарищ генерал – улыбнувшись под маской, ответил Валера. – Но, боюсь, что домой вы попадете не сразу.
-А вы не бойтесь, доктор – я с этой железкой в груди оклемался за три дня – Неужели без нее я буду выздоравливать медленнее? Да ни за что.
-Все готовы? – Чеглинцев, не принимая участия в диалоге, обвел операционную внимательным взглядом, отчего все участники операции, словно на смотре, заняли свои места возле стола. – Наркоз?
-Готов – подтвердил Брагин, держа в руках наркозную маску.
-Начинаем – кивнул старший хирург.
-Мне надо досчитать до десяти? – глухо спросил пациент из-под фиксируемой на его лице маски.
-Вам надо просто сделать три спокойных и глубоких вдоха.
На третьем вдохе глаза генерала закатились, веки опустились и он уснул.
-Скальпель – прозвучала уже родная в этом помещении команда, и только тут Валера понял, что весь отпуск он неосознанно скучал по работе. Равномерное шипение аппарата для ИВЛ, легкий аромат дезинфицирующих средств и озона после кварцевания операционной, шуршание накрахмаленных хирургических халатов - только теперь он почувствовал себя дома.
Вскрыв грудную клетку пациента, оба хирурга почти в унисон присвистнули.
-В рубашке родился – заметил Валера.
-Причем в длинной – подтвердил Чеглинцев – До щиколоток.
Осколок, которым наградила война генерала спецвойск не просто находился в легком. Он располагался в средней доли левого легкого, упираясь своим основанием в перикард и сейчас, во время дыхания, когда легкое расправлялось, острием легонько касался стенки аорты, на внешней стенке которой отчетливо виднелся очаг рубцовой ткани, возникшей от постоянного царапания внешней поверхности сосудистой стенки отточенным металлом. Валера подумал о той микроскопической тонкости, какую имеет сосудистая стенка, а так же о том, какое бешеное давление крови она сдерживает и ему стало совсем не по себе. Человек вот уже десять лет ходил даже не по краю лезвия ножа, а по чему-то значительно более тонкому. Были у него за это время, конечно, и стрессы, когда давление повышалось и стенка аорты натягивалась, упираясь в острие осколка, бывали мелкие травмы, при которых осколок колебался вместе с подвешенными на связках легкими и опять-таки упирался при этом в тонкую стенку главного сосуда организма. Даже при всем воображении то, что он до сих пор эту стенку не проткнул, можно было объяснить только чудом или божеским вмешательством. Валера был склонен согласиться со вторым вариантом. Окружавшая осколок капсула соединительной ткани была довольно толстой и двигалась вместе с ним при расправлении легкого в процессе дыхания, чем предостерегала от повреждения легочную ткань. В этот раз терпение судьбы и удачи кончилось и при очередном глубоком вдохе внутренняя стенка капсулы лопнула, и осколок чуть сдвинулся, распоров несколько легочных альвеол и оплетавшие их мелкие сосуды, что немедленно дало довольно сильное легочное кровотечение в виде пенистой крови, залившей одежду генерала и уже порядком подсохшей на момент его доставления в госпиталь. Поскольку организм у старого вояки был на удивление крепким, а везение его было на удивление большим, то повреждению подверглись только капилляры, которые проходили непосредственно через внутренние стенки легочных пузырьков, в которых, собственно, и происходило обогащение крови кислородом и удаление из нее углекислоты. Именно в виду малого калибра поврежденных сосудов, кровотечение было хоть и сильным, но кратковременным, поскольку большинство из них затромбировались самостоятельно, а бережная транспортировка и своевременно начатая кровоостанавливающая терапия, проведенная в реанимации, уберегли раненого от большой кровопотери и дальнейшего движения освободившегося из ограниченного капсульного пространства куска металла.
-Тебе мясо или гарнир? – спросил Чеглинцев, имея в виду, что Валера хочет взять на себя: удаление осколка или быстрое ушивание многочисленных поврежденных капилляров, которые даже при отсутствии кровотечения нельзя было оставлять в подобном состоянии, поскольку сформировавшиеся тромбы могли в любой момент оторваться, либо вновь открыв путь крови в полость легочных пузырьков, либо еще и попав в один из сосудов, что грозило смертью от тромбоэмболии. Любая из двух частей операции требовала максимального напряжения и точности движений рук хирурга, поэтому на второй ее части в интересах больного ему предстояло выполянть роль ассистента.
-Пожалуй, я готов взять на себя основное блюдо – кивнул Валера.
-Созрел, значит – было видно, как под маской губы Чеглинцева тронула улыбка – Ну тогда приступаем.
Медленно и долго выдыхая, Валера провел по капсуле, из которой торчала часть сместившегося осколка, рассекая ткань и обнажая весь кусок металла целиком. работа предстояла та еще. Осколок был тесно опутан спайками, которые соединялись как друг с другом, так и с тканью самого легкого и кровеносными сосудами. При этом спайки так же богато снабжались кровью и внешне напоминали тонкую паутину, которая при рассечении любой из ее ветвей начинала активно кровоточить. Валера работал молча, стараясь не мешкать, поскольку каждое промедление усиливало в нем сомнения на тему его выбора в этой операции. Каждое оттягивание спаек и последующее их пересечение вызывало движение осколка, который раз за разом упирался в аорту. Чеглинцев каждый раз виртуозно оттягивал всю капсулу от главного сосуда, одновременно успевая прижигать кровоточащие капилляры, но все чаще бросал на Валеру тревожные взгляды. По мере того, как удерживающих осколок спаек становилось все меньше, требовалось определить, в какой последовательности пересекать последние и самые толстые из них. Оплетая инородное тело, они по мере удаления второстепенных нитей соединительной ткани все сильнее натягивались и пока что осколок удерживался только взаимным их натяжением. Ошибка в последовательности их пересечения грозила тем, что последняя из спаек, оставшись без противовеса, могла сработать как натянутая тетива лука, которая после исчезновения противодействия выпустит стрелу в направлении, противоположном линии натяжения. Сейчас Валера склонившись над вскрытой грудной клеткой пациента, пытался определить, какая из этих толстых нитей может толкнуть осколок к аорте, в результате чего тот проткнет ее как кинжал, а какая наоборот оттянет его обратно. Пальцы ощутимо устали, кисти рук занемели и двигались все медленнее, было понятно, что долго тянуть с решением он не сможет, поскольку с каждой минутой мышечная усталость делал его движения все менее ювелирными. Тихо и ритмично шипел аппарат искусственного дыхания, из-за ширмы периодически выглядывал Брагин, кивая в знак того, что с больным все нормально и показатели дыхания и кровообращения не выходят за рамки нормы.
-Эту и эту – показал на два толстых тяжа Валера.
-Зажим – тут же протянул руку к Старцевой Чеглинцев. – Еще один. – двумя зажимами он пережал толстые серовато-бурого цвета спайки и натянул их, несколько приподняв вверх, почти подведя под острие скальпеля в руке Валеры.
Двумя движениями тот пересек оба тяжа, и на секунду его собственное сердце перестало биться в ожидании фонтана крови, который горячей струей должен был ударить ему в лицо в случае ошибки. Фонтана не последовало. Тихо чвякнув, осколок сдвинулся в бок, погрузившись в легочную ткань. Чеглинцев тут перехватил его зажимом с покрытыми резиной концами, не давая полностью уйти в губчатую ткань легкого, а Валера отбросив в лоток окровавленный скальпель, двумя зажимами растянул широко оболочку капсулы, передал их Чеглинцеву, и перехватил у него прорезиненный зажим, медленно, почти не дыша, извлекая осколок на свет божий. Со звякающим звуком, который в безмолвной операционной показался громче пистолетного выстрела, он упал в заботливо подставленный сестрой лоток. Валера медленно сжал и разжал пальцы рук, чувствуя как скрипят суставы, перегруженные длительным напряжением.
-Перехватывай – Чеглинцев передал ему зажимы и принялся удалять капсулу, рассекая ткани скальпелем и быстро прижигая кровоточащие капилляры. Валера, принял инструменты, передавая их стоящей рядом операционной сестре, а сам стал быстро пережимать крупные сосуды, которые по мере удаления капсулы быстро заполняли кровью образовавшиеся после резекции лакуны. – Как он? – спросил Чеглинцев Брагина.
Тот возник из-за ширмы словно призрак и показал большой палец.
-Словно робот. Даже тахикардии нет. Живучий на удивление просто.
-Абы кого в ту контору не брали – задумчиво протянул Чеглинцев.
-А что за контора? – спросила Старцева.
-Ты это…не шали – буркнул из-под  маски Чеглинцев.
-Ах, пардон, пардон. – улыбнулась под маской старшая сестра.
Никогда за всю скромную свою карьеру до этого, и почти никогда после того, Валера не видел, чтобы столь травматичная для больного и сложная для хирургов операция проходила столь спокойно. Лежавший на столе бравый генерал за всю экзекуцию не проявил ни малейших признаков травматического шока или иных осложнений, с которыми обычно приходилось бороться врачам во время подобных вмешательств. Когда несколько часов спустя медсестра прибежала в ординаторскую с сообщением, что пациент очнулся после наркоза, Валера с Чеглинцевым, чуть не подавившись горячим чаем с коньяком, который они медленно потягивали, обсуждая госпитальные новости за время отсутствия Валеры, рванули со всех ног в палату в твердой уверенности, что сейчас они получат то самое ЧП, которого ждали на протяжении всей операции.
-Ну что,эскулапы, покромсали меня как положено? – встретил их вопросом генерал, зыркая с кровати острым взглядом, в котором даже рядом не присутствовало положенное после наркоза отупление.
Хирурги переглянулись и снова уставились на пациента.
-Я так понимаю, что чувствуете вы себя неплохо. – сделал вывод Чеглинцев.
-Отвратительно – жизнерадостно улыбнувшись, подтвердил пациент – Грудь болит, словно мне туда горячих углей насовали. А во рту словно полк ночевал. Особенно впечатляет непередаваемый вкус резины после этой вашей маски.
-Это все жалобы? -улыбнулся Валера.
-А вы, видимо, доктор Лазаров. – перевел на него взгляд генерал – Мне сестра сказала, что именно вы играли первую скрипку в моем потрошении.
-Ну, я бы не стал использовать именно такое определение – Валера прошел к кровати и несколько секунд прощупывал пульс пациента, отмечая хорошее наполнение и четкий ритм. – Но осколок мы удалили, легкое было ушито, так что сейчас у вас почти полноценная дыхательная дистема.
-Почти?
-Ну…тот участок, где до этого вас по этой жизни сопровождал осколок от немецкой ручной гранаты…
-Японской – поправил его генерал.
-Японской – согласился Валера – Так вот на этом месте образуется большой рубец, который не сможет участвовать в дыхании. Поэтому в течении нескольких недель вам следует ограничивать физические нагрузки. А в остальном после заживления операционной раны вы будете вполне здоровым человеком.
-Спасибо, доктор. Вы и правда умеете творить чудеса, как я посмотрю.
-Вы переоцениваете мои способности, товарищ генерал.
-Возможно – кивнул вояка, откидываясь на подушку, бросив короткий взгляд на пропитавшуюся кровью операционную повязку на груди. – Но почему-то до вас никто не брался за то, чтобы вытащить этот кусок металла у меня из груди. Все хотели отправить в Москву или Ленинград.
-Это было вполне правильное предложение – Валера быстро делал записи в истории болезни, отмечая состояние пациента на момент первичной реабилитации.
-Ничего подобного – возразил пациент – Тут я этот осколок получил, тут мне от него и избавляться.
-Интересная мысль. – хмыкнул Валера – Вы добровольно столько времени ходили по лезвию ножа, только потому что хотели оперироваться только там же, где и получили железо в грудь?
-Железо, оно, доктор, тоже живое, если на войне полученное. Любит уходить в землю там же, где жило. Может, я потому столько лет с ним и ходил без проблем, что никуда не уезжал. А вот поехал бы в столицу, оно взяло бы да и сместилось по дороге. И привезли бы уже покойника.
-А вы фаталист, генерал. – заметил Чеглинцев.
-А вы разве нет, доктор? Иначе почему вы столько лет служите именно здесь, когда вас приглашали в Центральный клинический госпиталь советской армии?
Валера открыл было рот, намереваясь продолжить дискуссию в плане защиты родного госпиталя, но Чеглинцев, прервал его полет мысли.
-Вам сейчас надо отдохнуть, товарищ генерал. Уверен, что у нас всех еще будет время поговорить. В том числе на тему судьбы и удачи.
-Как скажете, доктор – больной закрыл глаза – Валерий Васильевич, еще раз спасибо.
-На здоровье – Валера вышел из палаты вслед за Чеглинцевым – Что-то он больно много знает обо всех нас для генерала резерва. – сказал н старшему хирургу.
-Валера, я тебя умоляю – поморщился тот – Не стоит так уж слепо верить всему официальному. Такие, как этот фрукт, в резерв выходят только в деревянном макинтоше. И не важно, что написано в его военном билете.
-Так мне стоит гордиться его вниманием ко мне или опасасться?
-Как тебе сказать – пожал плечами Чеглинцев – Минуй нас, господи, и барский гнев, и барская любовь. А теперь можешь переодеваться и двигать домой. Пока жена не позвонила в приемное отделение и не сообщила дежурной медсестре все, что она думает о военной медицине вообще и о тебе в частности.

-Все-таки это не справедливо – Алена бережно свернула его теплый свитер, связанный Верой Сергеевной, и уложила в деревянный чемодан, обитый сверху светло-коричневой материей. – Как можно заставлять мужа бросить почти на месяц беременную жену и отправляться за тридевять земель в то время, как он нужен именно ей и именно здесь?
-Аленушка, дорогая – Валера дождался, пока она отвернется и как заправский саботажник извлек свитер из чемодана, быстро убрав его в прикроватный комод – Никто меня не заставляет, наоборот, это большая удача. С такими мастерами хирургии многие врачи мечтают встретиться всю жизнью и это так и остается мечтой.
-А многие жены мечтают, чтобы во время вынашивания их первенца их мужья находились рядом. И это так и остается явью.
-Все равно я тебя люблю даже такую ворчливую – улыбнулся Валера. – Кроме того, не моя вина, что в Военно-Медицинской академии учебный год начинается тогда же, когда и в твоей школе. И смею напомнить, что не могу тебя взять с собой именно по причине твоей занятости на работе следующие два месяца.
-Можно подумать, что иначе ты бы прихватил меня в этот проклятый Ленинград, чтобы я там торчала одна в общежитии, пока ты будешь вскрывать очередного покойника, чтобы узнать, чем его мозги отличаются от твоих собственных.
Пока Валера, ошарашенный такой интерпретацией его учебы, искал, что ответить, Алена сменила гнев на милость.
-Извини – она обняла его и уткнулась ему в грудь – Просто я уже по тебе скучаю и мне не по себе от того, что я тебя так долго не увижу. Конечно, школа будет отнимать у меня много времени, и в общем-то тосковать будет особенно некогда, но все равно я так привыкла, что ты всегда рядом, что просто не представляю, как оно может быть иначе.
-Зато к тому времени, когда я стану генералом, я уже так тебе надоем, что ты будешь вспоминать мой нынешний отъезд как лучшее время в своей жизни.
-И вовсе не смешно – пробурчала она, не отрываясь от его груди.
-Это он так хорохорится потому, что сам будет по тебе скучать еще сильнее, чем ты по нему – услышали они голос Веры Сергеевны – Мужчина без своей женщины словно дерево без корней. Большое, раскидистое, солидно выглядит, но все равно быстро засыхает.
Валера не смог сдержать улыбки при озвучивании столь утешительного и вместе с тем точного аргумента.
-Давай езжай уже, нечего жене сердце рвать – сказала она, перехватив его взгляд – Первое расставание самое трудное всегда. А когда ты станешь генералом, она не будет радоваться твоим отъездам, как ты думаешь. Она просто привыкнет к ним и не будет их замечать. И вот тогда ты сам будешь вспоминать ее сегодняшние переживания как золотое время семейной жизни. Когда тебя провожать будут без особых слез и встречать без особой радости. Когда накал чувств заменит привычка.
-И что бы я делал без вашего острого языка, Вера Сергеевна – покачал головой Валера, подхватывая чемодан – Зато я спокоен за Алену, зная, что за ней присмотрит такая мудрая женщина.
-Да уж поди без присмотра не оставлю. Не мужик все-таки.
Валера счел за лучшее промолчать. Вера Сергеевна никогда за все время их проживания под ее крышей не сказала ему ни одного доброго слова. Вечно сжатые губы, нахмуренные брови и постоянно оценивающий взгляд вызывали у него ощущение, что он непрерывно сдает какой-то экзамен. Но при этом, как только выяснилось, что у Валеры, кроме форменного обмундирования, для зимы нет никаких теплых вещей, соответствующих местному сибирскому климату, она за две ночи связала ему толстый свитер, который Алена сейчас пыталась засунуть в его чемодан в твердой уверенности, что без него он осенью в сыром ленинградском климате не выживет. И когда у Алены стали появляться первые отеки на ногах при занятии домашним хозяйством, старая женщина тут же взяла на себя значительную часть ее забот, в том числе регулярную стирку одежды, включая вещи Валеры, и периодическую готовку ужина, которым его кормили по возвращении со службы. На возражения Валеры, которому было крайне не по себе от такого внимания пожилой женщины, явно уже не без труда тянущей даже повседневные заботы по дому, она ответила, что эта забота относится не к нему, а к Алене, которой в виду первой и не совсем гладко протекающей беременности стоит поберечь свои силы, а не тратить их на обустройство домашнего очага для человека,  которого, кроме работы, ничего больше не волнует. Но поскольку сама Алена еще молода и не понимает этого, и волнуется из-за таких мелочей, как ужин для мужа или чистая опять же для него одежда, то она, самая старшая женщина в доме, возьмет часть этих забот на себя, лишь бы Алена, которая за это время стала ей как дочь, не доводила себя до изнеможения ежедневными походами на рынок или утомительным процессом стирки формы Валеры после очередного полевого выхода.  Поняв, что спорить бессмысленно, и мнение Веры Сергеевны о мужчинах,как о совершенно бесполезных существах не изменить уже ничем, Валера сдался на милость победителя, лишь испытывая время от времени к этой суровой женщине тихую благодарность за ее отношение к Алене да терпение к нему самому, особенно когда он возвращался из госпиталя после очередной сложной операции в два часа ночи, вынуждая ее выходить на лай Манжура, чтобы открыть ему калитку, чтобы он фактом своего возвращения не разбудил Алену.