Колюпановейшн

 Очередное похмельное утро. Меня подняли ни свет, ни заря часов в полвосьмого утра. Дико болит голова и хочется сброситься в какую-нибудь бездонную яму. Черт, как достало это очередное похмельное утро и кажется, что опять какую-то часть вечера я, к сожалению, не помню. Чертова память, чертов самогон, он делает из людей животных. Шумных, шатающихся из угла в угол и пытающихся доказать, что они еще живы. Банальные зомби. Ходячие мертвецы.
Таблеток под рукой не оказалось и пришлось идти до машины, чтобы поправить самочувствие. Чертова дорога проклятых – привести себя в порядок, чтобы стало еще хуже. На второе утро всегда становится только хуже. Мы не умеем держать себя в руках относительно бухла и если уж заливаем в себя эту дрянь, то только литрами. Даже если это самогон. Даже если в нем, неразбавленном, 83 градуса.
Компания давеча подобралась очень шумная: я читал им свое, пока не допился, и солнце не село. Мне не аплодировали, но сказали, что, черт возьми, я умею читать. Это приятно. Это меня и сгубило. Разбудив невостребованную до этого жажду приключений. Я пока не знаю о чем мне писать дальше и ищу эти новые слова в самых отдаленных уголках моей души. Может быть, слишком далеко.
Проклятая погода. Проклятая хорошая погода. Проклятое солнце, что пытается, похоже, выжечь во мне дыру. Прямо у темечка. Превратить мою голову в месиво, а меня самого в ничтожество. Доказать насколько я мелок и мелочен по сравнению с этой разыгравшейся повсюду, выдавливающей улыбки прохожих, стихией. К черту. Я наотмашь забросил таблетку в рот. Вскоре должно стать лучше и я вольюсь в круговорот обыденности. Это успокаивало.

Нас было четверо и женщина. Черт не знаю что за женщина, по-моему, жена одного из моих собутыльников. Да, точно. Я же знал это достаточно давно. Да, я много чего знал и позабыл под шумок, ну или делаю вид, что забываю. Такой я.
Нужно было что-то делать, нельзя погоде и лени добить сегодняшний день. Все мы грешники и нам нужно отпустить грехи. Нужно ехать в Ватикан, нет, черт, надо ехать за индульгенцией. Может тогда получится зажить нормально? Может все, что мне было нужно - это избавится от своры накопившихся за это время пакостей. Не знаю, но это лучше, чем бесцельно прожечь день, заливая пустоту алкоголем и шутками. Но в Ватикан нас не пустят, санкции знаете ли. Что же делать? Нужны другие места. Лучше святые и лучше поближе. Нужно совершить какое-то действие, которое знаменовало бы собой искупление. Люди же так делают. Верующие люди так делают. Я не из них, но вдруг поможет. Вдруг это то, что я так долго искал? Нужно совершить омовение.
Изыскания были поддержаны повсеместно, это знаете ли заразительно предложить что-то интересное. Особенный фурор произвел Ватикан и индульгенция. Мы смеялись и за шутками прибаутками оказались в автомобиле того человека, что давече пил меньше всего. Такой человек всегда есть, это мейнстрим.
Скорость. Автомобиль и снос головы. Сразу же в такие похмельные утра в дороге рождается диалог, он возникает из ниоткуда и больше походит на бред душевнобольных. Все умирают со смеху, и озоновый слой планеты эта хренотень не разрушает, поэтому мы назвали ее утренний дуплежь и как заправские наркоманы каждое похмельное утро им наслаждались. Пока от смеха никто не лопнет, все в порядке.
Вскоре нас стало трое сзади: Великий Виталинни, Владеус, Марго – маски нам очень шли. Впереди же нас сопровождал сын/дочь печально известной Кончиты Вурст, той, что выиграл/ла Евровидение. Все окончательно запуталось. Был еще водитель, но водителя старались не трогать, так как он был самый адекватный и злой из всех собравшихся.

- Марго, моя подруга-блондинка! - томным голосом начал этот фарс Виталинни, - то, что мы видим вокруг - это называется замкадье. Это глубинка, это называется пердь. Дно.
- Да, тут живут такие люди, селяне. Холопы. Люди из перди. Это не «Лакшери» -подхватываю я.
- Тебе Нужно еще многому научиться, чтобы стать как мы, «Гламурными-фигурными», ты поняла моя подруга-блондинка?!
Марго смеется и кивает головой, она нам подыгрывает.
- Все, что ты видишь вокруг - это не фэшн, это банальщина, это дно. Оны выращивают корнеплоды, чтобы мы могли купить их в магазине. Представляешь, редиска не растет в целлофановом пакетике. Дно.
- О, смотри какие телки, - я указываю пальцем на пасущихся в полях коров. Все смеются.
- Да, это скот. Это животные. Их тут выращивают, чтобы мы могли есть мясо. Вон смотри, это телки, а это вон кони.
- О, а я всегда думала, что кони растут на деревьях, - подыгрывает нам Марго. Все смеются.
- Нет, моя глупая подруга-блондинка. Даже не знал, что ты настолько глупенькая. Кони пасутся на лугах, а вот навоз, похоже, выращивают на деревьях, судя по запаху! Фу!
- ЗАДРАИТЬ ЛЮКИ!
- Не поможет…
- ПридуркиО…
- Да тут всегда так пахнет, - продолжает Виталлини, – это ж замкадье. Дно.
Тут водитель не выдерживает этого бреда и начинает орать, что высадит нас и еще попутно от****ит так, что мы станем передвигаться рывками. УФФФ! Так страшно, что на нервах мы ржем только больше.
- О нет, - орет Виталлини, - это человек из села, он не должен был этого слышать!
 Я надвигаю на глаза глупую цветастую панамку и таращусь в окно, дает о себе знать недосып и медленно, но верно, я начинаю вырубаться. Тем временем все замолчали и начали передавать по кругу телефон, в котором мы оставляли заметки, чтобы не нервировать водителя. Там был такой бред, что ржали мы только больше, чем стопроцентно нервировали водителя. Разговор медленно перешел на неинтересные темы санкций и тошнотной политики. Ненавижу политику. Ненавижу этот феноменальный бред, что творится с Украиной. Ненавижу глупых людей, к коим отношу себя сам. Я попытался вернуть разговор в разряд бреда.
- А твоя мать слеш отец вообще выиграла Евровидение, так что запихни себе в жопу эти европейские санкции, нам на них пох.
- Да! Интересно как вы живете, бедняжка. Меняетесь поочередно кто мать, а кто дочь или кто отец, а кто сын.
- Нет, они скорее всего неделя через неделю, как на заводе, - все засмеялись.
- Щас пешком пойдете! - это был снова водитель, а с ними шутки плохи, так что я откинулся на спинку и задремал. Мы въезжали в святые земли.

Не знаю, что делает именно это место святым, но мне здесь хорошо. Больше всего вдохновляет знак, за которым нельзя бухать, материться и даже курить, так что курят все перед знаком. Проклятое позерство.
- Это не «Лакшери», - бросил я этим курителям и с плавками наперевес побрел вниз к купелям. Черт, а здесь реально не матерятся и не достают друг друга, как во всем остальном мире. Позерство. Может перебраться сюда жить? Заманчиво, но маловероятно, кто тогда будет нести весь этот бред со страниц моих рукописей. Может я еще уверую в то, что люди хороши, раз в отдельно взятом месте перестают склочничать и надевают паранджу послушания? Стало только хуже. От того, что тут так хорошо и умиротворенно, мне захотелось выблевать всю гниль, что накопилась во мне за эти годы, но так как это невозможно, я побрел дальше. Мимо креста. Мимо навешанных на нем изображений мертвых людей, которым они поклоняются. Сами нарушают заповедь «Не возведи себе кумира». Позеры.
Вообще, все здесь отдает позерством. Как все прилюдно вежливы и помогают друг другу, хотя о чем это я? Может в такое место такая гниль мира как я не ездит и поэтому тут все хорошо. Зачем тогда знак, который фактически разрешает мне только дышать и уверовать? Почему я не могу сделать этого сам? Черт, я полон противоречий, но ничего кроме напускного умиротворения я сейчас не чувствую. Факин щит.
Тем временем мы спустились до купели. Процесс примерно такой – раздеваешься до исподнего или еще больше, подходишь к бассейну, где вода нереально холодная, и начинаешь туда по ступенькам спускаться. Холодно. Материться нельзя. Ах да, еще когда раздеваешься по натоптанному, вымажешь все джинсы, майку и прочее, хотя возможно, это именно меня такие места не терпят. Возможно, но я не суеверный.
Я подошел. Я залез. Я нырнул. Черт. Надо три раза. Хочется кричать и такое чувство, что каждый раз погружаясь туда с головой, ты на долю секунды умираешь. Перестаешь существовать. Микроинсульт. Судорога. Я не выберусь. Эта святость поглотит меня полностью и растворит в себе. Вот для чего придуманы такие места. Отсеивать грешников и не давать им выбраться напрямик в ад. Чистилище. Да любое место, где еще хуже чем на этой грешной земле. Но я не умер. Черта с два. Я очищен. Я выбираюсь и все, что мне сейчас хочется - это матюкнуться так, чтобы весь мир услышал, но нельзя. Почему нельзя? Я просто стою и смотрю вперед и единственное слово, которое слетает с губ:
- Живой!...

Если честно, не чувствую в себе никакой святости, но появилось чувство, что я еще не мертв. Мы в суете дней забываем, что не бессмертны. Черт. Ведем себя так, как будто это последний день на земле. Пьем так, чтобы выключиться, отключить мозг и забыть на какой земле живем. Не менять. Не нести что-то новое, а просто выключиться. Перестать думать. Такое место дает тебе пинок под зад. Ты идешь, и рука непроизвольно потряхивает. Я Жив. Давно не чувствовал себя живым. Давно не хотел взять и написать об этом. Мы поднялись и сели в автомобиль. Я сидел и смотрел в окно. Я молчал. Не хотелось больше слов и бреда. Может вот так я и изменился?
Черта с два. Вечер, и на мне рваные джинсы и мятая майка, и этот спектакль кукол-марионеток продолжается. Не получится у места или явления взять и поменять меня. Меняйся сам. Пан или пропал.

Очередное похмельное утро. Меня подняли ни свет, ни заря часов в полвосьмого утра. Дико болит голова и хочется сброситься в какую-нибудь бездонную яму. Черт, как достало это очередное похмельное утро и кажется что опять какую то часть вечера я к сожалению не помню. Чертова память, чертов самогон, он делает из людей животных. Шумных, шатающихся из угла в угол и пытающихся доказать что они еще живы. Банальные зомби. Ходячие мертвецы.
Таблеток под рукой не оказалось и пришлось идти до машины, чтобы поправить самочувствие. Чертова дорога проклятых – привести себя в порядок, чтобы стало еще хуже. На второе утро всегда становится только хуже. Мы не умеем держать себя в руках относительно бухла и если уж заливаем в себя эту дрянь то только литрами. Даже если это самогон. Даже если в нем неразбавленном 83 градуса.
Компания давеча подобралась очень шумная: я читал им свое, пока не допился и солнце не село. Мне не аплодировали, но сказали что, черт возьми, я умею читать. Это приятно. Это меня и сгубило. Разбудив невостребованную до этого жажду приключений. Я пока не знаю о чем мне писать дальше и ищу эти новые слова в самых отдаленных уголках моей души. Может быть слишком далеко.
Проклятая погода. Проклятая хорошая погода. Проклятое солнце что пытается, похоже, выжечь во мне дыру. Прямо у темечка. Превратить мою голову в месиво, а меня самого в ничтожество. Доказать насколько я мелок и мелочен по сравнению с этой разыгравшейся повсюду, выдавливающей улыбки прохожих стихией. К черту. Я наотмашь забросил таблетку в рот. Вскоре должно стать лучше и я вольюсь в круговорот обыденности. Это успокаивало.

Нас было четверо и женщина. Черт не знаю что за женщина, по-моему, жена одного из моих собутыльников. Да, точно. Я же знал это достаточно давно. Да я много чего знал и позабыл под шумок, ну или делаю вид что забываю. Такой я.
Нужно было что то делать, нельзя погоде и лени добить сегодняшний день. Все мы грешники и нам нужно отпустить грехи. Нужно ехать в Ватикан, нет черт, надо ехать за индульгенцией. Может тогда получится зажить нормально? Может все, что мне было нужно это избавится от своры накопившихся за это время пакостей. Не знаю, но это лучше чем бесцельно прожечь день, заливая пустоту алкоголем и шутками. Но в Ватикан нас не пустят, санкции знаете ли. Что же делать? Нужны другие места. Лучше святые и лучше поближе. Нужно совершить какое-то действие, которое знаменовало бы собой искупление. Люди же так делают. Верующие люди так делают. Я не из них, но вдруг поможет. Вдруг это то что я так долго искал? Нужно совершить омовение.
Изыскания были поддержаны повсеместно, это знаете ли заразительно предложить что то интересное. Особенный фурор произвел Ватикан и индульгенция. Мы смеялись и за шутками прибаутками оказались в автомобиле того человека что давече пил меньше всего. Такой человек всегда есть, это мейнстрим.
Скорость. Автомобиль и снос головы. Сразу же в такие похмельные утра в дороге рождается диалог, он возникает из ниоткуда и больше походит на бред душевнобольных. Все умирают со смеху, и озоновый слой планеты эта хренотень не разрушает, поэтому мы назвали ее утренний дуплежь и как заправские наркоманы каждое похмельное утро им наслаждались. Пока от смеха никто не лопнет все в порядке.
Вскоре нас стало трое сзади: Великий Виталинни, Владеус, Марго – маски нам очень шли. Впереди же нас сопровождал сын/дочь печально известной Кончиты Вурст, той что выиграл/ла Евровидение. Все окончательно запуталось. Был еще водитель, но водителя старались не трогать так как он был самый адекватный и злой из всех собравшихся.

- Марго, моя подруга-блондинка! - томным голосом начал этот фарс Виталинни, то что мы видим вокруг, это называется замкадье. Это глубинка, это называется пердь. Дно.
- Да, тут живут такие люди, селяне. Холопы. Люди из перди. Это не «Лакшери» -подхватываю я.
- Тебе Нужно еще многому научиться чтобы стать как мы «Гламурными-фигурными» , ты поняла моя подруга блондинка.
Марго смеется и кивает головой, она нам подыгрывает.
- Все что ты видишь вокруг это не фэшн, это банальщина, это дно. Оны выращивают корнеплоды, чтобы мы могли купить их в магазине. Представляешь, редиска не растет в целлофановом пакетике. Дно.
- О, смотри какие телки, - я указываю пальцем на пасущихся в полях коров. Все смеются.
- Да, это скот. Это животные. Их тут выращивают, чтобы мы могли есть мясо. Вон смотри это телки, а это вон кони.
- О, а я всегда думала, что кони растут на деревьях, - подыгрывает нам Марго. Все смеются.
- Нет, моя глупая подруга-блондинка. Даже не знал что ты настолько глупенькая. Кони пасутся на лугах, а вот навоз похоже выращивают на деревьях судя по запаху! Фу!
- ЗАДРАИТЬ ЛЮКИ!
- Не поможет…
- ПридуркиО…
- Да тут всегда так пахнет, продолжает Виталлини. – Этож замкадье. Дно.
Тут водитель не выдерживает этого бреда и начинает орать что высадит нас и еще попутно от****ит так что мы станем передвигаться рывками. УФФФ! Так страшно, что на нервах мы ржем только больше.
- О нет, орет Виталлини, это человек из села, он не должен был этого слышать! Я надвигаю на глаза глупую цветастую панамку и таращусь в окно, дает о себе знать недосып и медленно, но верно я начинаю вырубаться. Тем временем все замолчали и начали передавать по кругу телефон, в котором мы оставляли заметки что бы не нервировать водителя. Там был такой бред что ржали мы только больше чем стопроцентно нервировали водителя. Разгогвор медленно перешел на неинтересные темы санкций и тошнотной политики. Ненавижу политику. Ненавижу этот феноменальный бред, что твориться с Украиной. Ненавижу глупых людей, к коим отношу себя сам. Я попытался вернуть разговор в разряд бреда.
- А твоя мать слеш отец вообще выиграла Евровидение, так что запихни себе в жопу эти европейские санкции, нам на них пох.
- Да! Интересно как вы живете, бедняжка. Меняетесь поочередно кто мать а кто дочь или кто отец, а кто сын.
- Нет, они скорее всего неделя через неделю, как на заводе. Все засмеялись.
- Щас пешком пойдете! Это был снова водитель, а с ними шутки плохи, так что я откинулся на спинку и задремал. Мы въезжали в святые земли.

Не знаю, что делает именно это место святым, но мне здесь хорошо. Больше всего вдохновляет знак за которым нельзя бухать материться и даже курить, так что курят все перед знаком. Проклятое позерство.
- Это не «Лакшери» - бросил я этим курителем и с плавками наперевес побрел вниз к купелям. Черт, а здесь реально не матерятся и не достают друг друга, как во всем остальном мире. Позерство. Может перебраться сюда жить? Заманчиво, но маловероятно, кто тогда будет нести весь этот бред со страниц моих рукописей. Может я еще уверую в то что люди хороши раз в отдельно взятом месте перестают склочничать и надевают паранжу послушания? Стало только хуже. От того что тут так хорошо и умиротворенно мне захотелось выблевать всю гниль что накопилась во мне за эти годы, но так как это невозможно, я побрел дальше. Мимо креста. Мимо навешанных на нем изображений мертвых людей которым они поклоняются. Сами нарушают заповедь «Не возведи себе кумира». Позеры.
Вообще все здесь отдает позерством. Как все прилюдно вежливы и помогают друг другу, хотя о чем это я? Может в такое место такая гниль мира как я не ездит и поэтому тут все хорошо. Зачем тогда знак, который фактически разрешает мне только дышать и уверовать? Почему я не могу сделать этого сам. Черт, я полон противоречий, но ничего кроме напускного умиротворения я сейчас не чувствую. Факин щит.
Тем временем мы спустились до купели. Процесс примерно такой – раздеваешься до исподнего или еще больше, подходишь к бассейну, где вода нереально холодная и начинаешь туда по ступенькам спускаться. Холодно. Материться нельзя. Ах да, еще когда раздеваешься по натоптанному, вымажешь все джинсы, майку и прочее, хотя возможно это именно меня такие места не терпят. Возможно, но я не суеверный.
Я подошел. Я залез. Я нырнул. Черт. Надо три раза. Хочется кричать и такое чувство что каждый раз погружаясь туда с головой ты на долю секунды умираешь. Перестаешь существовать. Микроинсульт. Судорога. Я не выберусь. Эта святость поглотит меня полностью и растворит в себе. Вот для чего придуманы такие места. Отсеивать грешников и не давать им выбраться напрямик в ад. Чистилище. Да любое место где еще хуже чем на этой грешной земле. Но я не умер. Чертас два. Я очищен. Я выбираюсь и все что мне сейчас хочется это матюкнуться так что бы весь мир услышал, но нельзя. Почему нельзя? Я просто стою и смотрю вперед и единственное слово, которое слетает с губ:
- Живой!...

Если честно не чувствую в себе никакой святости, но появилось чувство что я еще не мертв. Мы в суете дней забываем, что не бессмертны. Черт. Ведем себя так, как будто это последний день на земле. Пьем так, что бы выключиться, отключить мозг, и забыть на какой земле живем. Не менять. Не нести что-то новое, а просто выключиться. Перестать думать. Такое место дает тебе пинок под зад. Ты идешь, и рука непроизвольно потряхивает. Я Жив. Давно не чувствовал себя живым. Давно не хотел взять и написать об этом. Мы поднялись и сели в автомобиль. Я сидел и смотрел в окно. Я молчал. Не хотелось больше слов и бреда. Может вот так я и изменился?
Чертас два. Вечер и на мне рваные джинсы и мятая майка и этот спектакль кукол-марионеток продолжается. Не получится у места или явления взять и поменять меня. Меняйся сам. Пан или пропал.