Цена предательства

Цена предательства

Такого дождливого октября, как в сорок третьем году, не было наверное уже лет десять, даже постоянные облавы в гетто на время прекратились, видимо немцам совсем не хотелось бегать под дождём, разыскивая пытающихся повсюду спрятаться, увиливающих от принудительных работ, евреев. Несмотря на объявленный месяц назад приказ всем больным и превысившим шестидесятилетний возраст, в течении трёх дней явиться в комендатуру с вещами для отправки на восток, пришло не больше половины, из отмечавшихся до этого людей, остальные скрывались по всем возможным укромным уголкам и дырам, предпочитая быть расстрелянными при задержании, чем отправиться, оставив родных и имущество в набитом людьми эшелоне в Польшу или на Украину.
       Терезе было тогда уже двадцать пять лет, четыре года назад она закончила медицинский университет, замуж так и не вышла, и всё ещё жила с матерью и сестрой в их старой квартире на самой окраине гетто, из окна её комнаты, через несколько рядов колючей проволоки, был виден уходящий в дождливый туман бульвар, по которому по вечерам всё ещё гуляли парижанки, их держали под руки подтянутые немецкие офицеры, прямо около пропускного пункта пожилая торговка продавала цветы, как это было ещё задолго до оккупации. Казалось Париж жил не думая о завтрашнем дне, люди как могли стремились найти удовольствие в таких неприличных вещах, которые до этого не могли себе просто позволить, женщины в открытую изменяли мужьям, за продукты и сигареты на чёрном рынке можно было купить всё что угодно, включая любые документы и оружие, процветали ложные доносы на насоливших когда –то родственников и врагов, повсюду работали бордели, и только гетто жило какой-то особой мрачной жизнью, там никто уже давно не улыбался, и постоянная тревога за будущее висела в сыром, душном воздухе.
       Мать, пятидесятилетняя маленькая сухая итальянка, несла в себе какую-то часть еврейской крови, то ли её дедушка был ломбардийский еврей, то ли прадед, но на еврейку она была не похожа, и вышла замуж за отца, который был из ортодоксальной иудейской семьи, несмотря на бурные протесты его родителей, тогда он влюбился в неё, упёрся, и никого уже не слушал и даже первые пять лет совместной жизни ни разу не встречался со своими агрессивно настроенными родственниками. Потом родилась Тереза, затем сестра, отец с головой ушёл в работу, он работал конторщиком в крупной транспортной компании, мать преподавала немецкий в школе, в центре Парижа, старела, и быстро теряла свою южную итальянскую привлекательность, к началу войны её уже мало что интересовало в этой жизни, кроме постоянный страхов и забот о собственном здоровье, к тому же она вдруг заподозрила, что у неё рак желудка, и ходила по врачам, жалуясь на частые боли и плохой аппетит. В школе преподаватели и ученики её не любили, презирали за педантизм и склонность к показному порядку и ханжеству, она редко улыбалась и открыто проявляла неприязнь к мальчикам из старших классов, которые в свою очередь звали её еврейской сучкой. Мать в самые первые дни оккупации устроилась на работу делопроизводителем в департамент железных дорог Третьего Рейха, и даже умудрилась позже устроить Терезу на работу врачом в больницу, которая находилась за пределами гетто. Теперь у Терезы был дневной пропуск, и она должна была возвращаться назад в гетто до наступления комендантского часа, ежедневно отмечаясь на пропускном пункте, недалеко от их дома. Отца неделю назад, как и других мужчин, увели на принудительные работы по восстановлению мостов в пригороде Парижа, с его внешностью устроиться на работу в городе шансов не было никаких, а для Терезы это было намного лучше, чем каждый вечер смотреть на его безвольное, перепуганное лицо, и слушать как истерично кричит мать, проклиная судьбу за то, что угробила всю свою жизнь с тупым евреем, и теперь должна сидеть в гетто, когда могла бы как другие нормальные люди расхаживать по городу, если бы не встретила когда-то такого «никчёмного идиота» как он.
       Сестре было девятнадцать лет, она была некрасивая, не очень умная девушка, недавно лишилась невинности с немолодым мясником из дома напротив, и теперь время от времени бегала к нему в лавку, а он не стесняясь тискал её прямо на глазах у редких покупателей, пользуясь отсутствием своей сварливой, толстухи жены, которая устроилась на работу уборщицей в районной комендатуре.
       На улице было темно, по подоконнику продолжал барабанить дождь, Тереза стояла у окна и смотрела на проезжающие по бульвару военные грузовики, свет от их жёлтых фар, пробиваясь сквозь дождь, слепил глаза, она прикрывала их и снова смотрела вдаль, на вершину холма. В дверь постучали, она решила, что наверное вернулся отец, и бросилась открывать. За дверью стояла бабушка, последний раз они виделись больше месяца назад, с тех пор она как-то осунулась, похудела, и теперь стояла молча, пальто на ней промокло насквозь, и вода тоненькими ручейками стекала на бетонные ступеньки лестницы, но ведь тогда Тереза простилась с ней и считала, что её вместе с другими стариками отправили на Украину. Бабушка нерешительно смотрела на неё и не решалась зайти, ей было уже семьдесят семь лет, она жила одна на другой стороне гетто, и даже до войны виделась с ними не чаще раза в месяц, временами забывала как кого зовут, и постоянно бормотала про себя какие-то молитвы. Тереза взяла её за руку, провела в комнату, сняла тяжёлое пальто и усадила на кровать, «Почему ты не уехала?»,- спросила она, и тут же подумала, что если немцы найдут её здесь во время очередной облавы, то на работе в городе точно можно будет поставить крест, хорошо если ещё не отправят в гестапо за укрывательство и неповиновение властям. Бабушка пробормотала что-то вроде «Где мои дети, там и мне помирать»,- и закрыла глаза, беззвучно шевеля губами. Мать пришла поздно, увидела висящее на вешалке мокрое пальто, побледнела, заглянула в комнату, долго смотрела прямо в лицо спящей, лёжа на спине, старухе, потом тихо прикрыла дверь и ушла в свою комнату.
       Тереза ушла на дежурство в больницу рано утром, было ещё темно, мать сидела на кухне и казалось совсем не ложилась, она подняла на Терезу усталые бесцветные глаза и сказала: «Как она могла, ведь нас всех из-за неё могут расстрелять, как это глупо…»,- она отвернулась и стала смотреть в окно. В больнице день прошёл незаметно, в городе началась эпидемия тифа, и больные прибывали один за другим, их складывали в коридоре на пол, коек на всех не хватало, и Тереза даже не успела перекусить, как дежурство закончилось, но когда она вернулась домой и зашла к себе в комнату, бабушки там не оказалось, только уже почти высохшее пальто висело на вешалке, да следы от мокрых солдатских сапог остались на чистом паркете в комнате и коридоре. Мать пришла с работы раньше обычного, и ни слова не говоря прошла в свою комнату.
       Дни до этого тянулись однообразно один за другим, в больнице было много работы, там Тереза старалась отвлечься, но разговориться с персоналом и больными не очень то получалось, в больницу привозили гражданских со всего города, больных евреев из гетто почти не было, сюда отправляли только в случае опасных инфекционных заболеваний, немцы боялись, что в гетто может возникнуть эпидемия тифа или холеры, после выздоровления евреев отправляли под охраной обратно, больше половины пациентов отправлялось на центральное кладбище. Тереза зашла в ординаторскую, села на стул, почему то перед глазами стояло лицо бабушки с мокрыми от дождя волосами, положила голову на письменный стол и решила немного подремать, было время обеда, и начальство обычно уходило в какое-нибудь кафе в центре, часа на два, чтобы перекусить, все старшие врачи были немецкими офицерами, время от времени их меняли и отправляли снова на фронт, а попасть на службу в Париж, пусть даже и не на долго, считалось большой удачей. Она не заметила сколько прошло времени, но когда открыла глаза и подняла голову, то увидела, что прямо напротив неё за столом сидит немолодой немецкий офицер в форме майора медицинской службы, и внимательно её рассматривает. Она вскочила, поправила халат, и на хорошем немецком языке начала извиняться, объясняя что больше такого не повториться, просто она очень устала и не спала после вчерашнего дежурства. Майор, ему было лет сорок пять, она редко его встречала до этого, оказывается он появился в госпитале месяца три назад, и работал в хирургическом отделении, улыбнулся, сказал, что ничего страшного, он просто зашёл чтобы встретиться с начальником отделения, но не мог его нигде найти, и поэтому решил подождать его в ординаторской, и уже полчаса сидел тут, так что она ему совсем не мешала, напротив ему было даже очень интересно наблюдать как она спит, во сне у неё просто ангельское лицо, да и сейчас не хуже, и вообще он хочет её пригласить завтра вечером куда-нибудь поужинать, а если потребуется, он договорится, чтобы её отпустили пораньше с работы. Тереза не знала радоваться ей, или нет, молчала и только смотрела на него не мигая своими огромными карими глазами. Майор спросил, как её зовут, его звали Конрад, он был из Кёльна, всю жизнь проработал там хирургом, и решил, что она итальянка, и даже успел рассказать, что его первая девушка тоже была итальянка, тут в коридоре послышался голос начальника отделения, который наконец вернулся с обеда, и весело рассказывал кому-то сцену из последнего популярного фильма, Конрад шепнул, что придёт за ней завтра в шесть вечера, и выскочил за дверь, так что она даже не успела ему ничего ответить.
       Придя домой Тереза за ужином рассказала матери про интересного майора, как он подумал что она итальянка, и возможно даже не в шутку пригласил её поужинать. Сестра принялась расспрашивать как он выглядит, красивый, женатый или нет, какого цвета у него волосы, но мать оборвала её и сказала: «Я надеюсь ты не собираешься с ним встречаться, рано или поздно ему скажут, что ты еврейка, и у нас у всех будут неприятности. Не забывай, что на эту работу тебя устроила я, и ты живёшь в моей квартире, денег ты от него всё равно не получишь, так что на это можешь и не рассчитывать». Тереза покраснела, и выскочив из-за стола, бросилась рыдая в свою комнату, мать с сестрой даже не догадывались, что она до сих пор ещё девственница. Она заснула с томиком Гюго в руках, не раздеваясь, и ей приснилось, как Конрад вместе с ней стоит на палубе идущей под всеми парусами в открытом море шхуны, обнимает её одной рукой за талию, прижимает к себе и даёт посмотреть в большую подзорную трубу на очертания виднеющегося вдалеке острова. Когда она проснулась, она была точно уверена, что остров был Гран Канариан, а шхуна называлась «PREDIGT».
       Весь день она суетилась, всё валилось из рук, она несколько раз решала идти на свидание, потом не идти, и наконец придумала, что встретиться с Конрадом всё-таки необходимо, раз договорились, но она сразу скажет ему, что она еврейка из гетто, извинится за недоразумение, и останется на работе. Конрад пришёл ровно в шесть, он протянул ей маленький букетик белых ромашек, и улыбнулся. «Извините, что не успела вам сказать, господин майор раньше, но я не итальянка, а наполовину еврейка»,- быстро сказала заготовленную фразу Тереза, и опустила глаза. Конрад серьёзно посмотрел на неё, и сказал: «Какое это имеет значение? Ты же всё равно женщина, пойдём», он взял её за руку и они вышли на улицу, направляясь к маленькому кафе с заклеенными крестами из разноцветной бумаги стёклами, на углу бульвара, около парка. Они сели за столик около окна, и молча смотрели, как капли дождя отрываются и медленно ползут вниз по стеклу. «На какую поставишь, что твоя придёт первая?»,- спросил Конрад, она показала ему, и они сидели, прижавшись друг к другу и затаив дыхание. Капля не хотела ползти, и продолжала висеть на том месте, где и была, тогда Тереза перегнулась через столик, и несколько раз стукнула по стеклу, стекло задребезжало, сидящие рядом девушка с лейтенантом удивлённо обернулись, капля Терезы ринулась вниз, достигла Конрада, перегнала её и заскользила по подоконнику. Конрад удивлённо посмотрел на Терезу, засмеялся и сказал, что в таком случае он завтра её берёт с собой на ипподром.
       Утром, когда Тереза на кухне с сестрой пила чай, вошла мать, подозрительно посмотрела Терезе в глаза, хотела что-то сказать, но не решилась и набросилась на сестру, почему та устроила такой беспорядок на кухне, Тереза понимающе переглянулась с сестрой и пошла собираться на работу. Про Конрада мать её больше не спрашивала, зато стала говорить про то, как она их с сестрой любит, боится что с ними случится что-нибудь страшное, что она всю жизнь жертвовала собой ради семьи, хотя сейчас могла бы жить совсем по другому, если бы не отец она бы вращалась в высшем обществе, такие у неё были ухажёры, но она всем отказала, и теперь должна гнить вместе с евреями в этом паршивом гетто.
       Тереза уже две недели каждый вечер встречалась с Конрадом, они сидели в кафе, бродили по городу, два раза сходили в театр и на ипподром, но до сих пор Конрад её так и не поцеловал, хотя она была уверена, что он потащит её в постель в первый же вечер. Они разговаривали об искусстве, поэзии, философии, он обладал совершенно поразительными знаниями в разных областях, но старался не выставлять это, если на то не было необходимости. Однажды, когда они шли по бульвару в сторону гетто, он спросил у неё: «Если бы от тебя зависела жизнь других людей, но возможно за это придётся расстаться с собственной, ты бы пошла на такое?», Тереза подумала и ответила: «Да, ведь ты говорил, что любовь сильнее смерти, и я действительно не боюсь сейчас умереть, раньше боялась, а теперь почему-то нет», Конрад молчал всю дорогу до пропускного пункта, потом сказал, что его неделю не будет в Париже, так что они встретятся, когда он вернётся.
Пока Конрада не было, Тереза о нём думала и чувствовала, что любит его с каждым новым днём всё сильнее и сильнее, она твёрдо решила ему отдаться сразу же в день его приезда.
       Он встретил её через несколько дней у выхода из госпиталя, почему то он был очень серьёзен и даже слегка взволнован, «Нам надо с тобой поговорить, я сделаю тебе одно предложение, но если ты в себе не уверена, то можешь отказаться»,- быстро сказал Конрад, и повёл её ко входу в парк, они молча дошли до одинокой скамейки в конце парка, почему то расспрашивать ей по дороге его о поездке совсем не хотелось, сели на скамейку, и он смотря ей в глаза сказал: «В ваше отделение поступают евреи из гетто, так вот, вместо определённого живого человека на его место положат труп, его принесут незаметно из хирургического, ты можешь написать, что этот человек сегодня умер от тифа, и приложить к нему документы на него из гетто, тогда этого человека с чужими документами мы переправим в Англию, и он останется жить, а можешь в этом не участвовать, но ты должна знать, что все евреи из Парижа в течении трёх месяцев будут отправлены в концлагеря на Восток, а оттуда уже вряд ли кто вернётся живой». Это было совсем не то предложение на которое рассчитывала Тереза, майор Конрад в роли бойца Сопротивления совсем не вписывался в её представления, «Может он меня просто проверяет, а если нет, так значит специально разыгрывал любовь, чтобы использовать меня в своих целях»,- промелькнула в голове мысль, но Конрад молчал, старательно вырисовывая какие то иероглифы палочкой на утоптанном сером песке дорожки. «Я согласна»,- ответила Тереза и отвернулась, чтобы Конрад не заметил заблестевшие в глазах слёзы, в это мгновение она поняла, что всей её жизни до этого попросту не было, а был какой то жалкий чёрно-белый сон, и только сейчас она начинает ощущать свежее дыхание любви, внутри как будто разжалась сдавленная пружина, и её переполнило какое то необычное веселье, детская радость, она засмеялась, взяла у Конрада из руки палочку, бросила её пробегающему мимо терьеру, который ловко схватил её на лету и побежал назад к своей старой, бродящей по аллеям, хозяйке, обняла Конрада за плечи правой рукой, и поцеловала его прямо в губы, затем прижалась к его щеке, и потёрлась о такую неожиданно мягкую наверное трёх или четырёхдневную щетину.
       Дома на Терезу снова нахлынули сомнения и страхи, она подумала, что врят ли Конрад хочет её подставить гестапо, не такая уж она важная птица, да и просто расстрелять еврейку можно совершенно баз всякого повода, но почему он так не разу и не настаивал на интимных отношениях с ней, так странно вёл себя, не как обычные мужчины с молоденькими девушками на свиданьях, может он действительно агент Сопротивления и изначально выбрал её, только для того, что бы использовать её возможности на работе, но тогда, если она откажет им, то её запросто могут убить буквально на следующий день, из боязни, что она выдаст их план немцам, в общем версий было слишком много, рисковать жизнью ради незнакомых евреев и для того, чтобы больше понравиться Конраду, она была не готова, как пытают в гестапо всем тоже было известно, и казалось, что выхода из этой ситуации просто не существует, больше всего захотелось сказаться больной и просто не ходить на работу. Тереза зашла в комнату матери, и сказала, что ей надо с ней посоветоваться по очень важному и совершенно секретному вопросу. Мать побледнела, выслушав её рассказ, и сказала, что отказываться конечно опасно, лучше всего потянуть время и взять на принятие окончательного решения дней пять, авось ситуация сама как-нибудь разрешится.
       На следующий вечер, Конрад снова ждал Терезу у выхода из госпиталя, она сказала, что сегодня ей нездоровится, провожать её не надо, а окончательное решение она примет через пять дней, Конрад понимающе кивнул, сказал что к этому надо подходить конечно взвешенно и без эмоций, он сам не сразу принял подобное решение, и что оно не обязательно повлияет на их отношения, так как он бы хотел, что бы они были гораздо выше, чем все эти дела, война, гетто, «Сопротивление», и всё такое, он её любит просто как человека, и совсем не хотел её где-либо использовать в своих целях, просто он решил, что у неё высокие идеалы и она стремится помогать людям на своём месте, но он надеется, что она конечно ни с кем не будет делиться этой информацией.
       Когда на следующее утро она вышла из гетто, и пошла по бульвару, ей навстречу вышли два мужчины в одинаковых серых пальто и шляпах с широкими полями, сказали, что они из жандармении, и ей необходимо проехаться с ними, чёрный Опель-капитан ждал за поворотом. Допрос длился часа два, с ней говорили вежливо, не били, откуда то они все знали про Конрада, сказали, что если она хочет жить, то надо согласиться на его предложение, пусть она не волнуется, хоть Конрад и очень опасный человек, они её прикроют, лишь бы она ничем себя не выдала и продолжала с ним любовные отношения, Тереза подписала протокол допроса, потом какие-то бумаги о содействии в сотрудничестве с полицией, её довезли и высадили из машины в глухом дворе недалеко от больницы.
       Конрад зашёл в приёмную начальника госпиталя, секретарша приветливо посмотрела на него, сказала, что генерал Штеер его ждёт, и через две минуты примёт, а пока она может угостить его чашечкой кофе, Конрад отказался, и простоял в приёмной, пока генерал не отворил массивную дубовую дверь и не пригласил его в кабинет. «Конрад фон Хальберштадт, очень рад ещё раз с вами встретиться»,- генерал почтительно улыбнулся, иметь дело с Конрадом ему рекомендовали весьма уважаемые в Берлине люди, «Вы уже готовы принять деятельное участие в нашем плане, ведь продолжать свою работу без вашей помощи нам будет весьма затруднительно, нескольких участников операции пришлось отправить на фронт, и уже почти месяц, как канал приостановлен, и клиенты начинают нервничать»,-продолжил генерал, аккуратно наливая в хрустальные бокалы коньяк. «Я это делаю ради спасения людей, поэтому деньги я не возьму, надеюсь, что этим я вас не обидел, генерал Штеер»,- утвердительно ответил Конрад, «да, и к сожалению я не пью». «Жаль, м да… но не волнуйтесь, не пропадёт»,- то ли по отношению к деньгам, то ли к выпивке бодро ответил генерал, и залпом осушил один за другим оба бокала.
       Обер-капитан Квинт с прошлого года был назначен старшим следователем в отдел по работе с евреями, до войны он был начальником полиции в маленьком местечке под Дюссельдорфом, Париж для него был пределом его карьерных мечтаний, его прекрасное знание французского и опыт работы в лагере для перемещённых лиц в Польше не прошёл даром, а активность и служебное рвение нравилось начальству. Сегодня, после вчерашнего допроса у него на столе лежало личное дело майора Конрада фон Хальберштадта, которое не так то легко было заполучить в архиве медицинской части. Майор оказался весьма известным в Германии человеком, лучшим в Кёльне хирургом, автором нескольких книг и исследований по философии, с ним были знакомы очень влиятельные люди, и даже сама «великая Марлен» была им успешно прооперирована перед самой войной. Вызывать такого человека на допрос из-за показаний какой-то еврейки было просто опасно, Квинт это хорошо понимал, и решил установить за наивной девицей скрытое наблюдение, набрать побольше улик, ну а через месяц, другой, прихватить и самого «благородного майора» с его сообщниками, чем утереть нос парням из гестапо, которые опять проворонили канал по пересылке богатых евреев в Англию.
       Тереза продолжала встречаться с Конрадом, ей казалось, что он влюбляется в неё всё больше и больше, о допросе она старалась не вспоминать, казалось, что про неё там забыли, время от времени в отделении появлялись на вид совершенно здоровые люди, потом они исчезали, а на их месте оказывался свежий труп какого то забулдыги-француза, её задача была просто не поднимать шум, забрать из приёмного отделения личную карточку поступившего еврея, и вызвать санитаров из морга, всё проходило гладко, и ей начинало казаться, что не так уж мало людей в госпитале включены в это дело. Матери она больше ничего не рассказывала, помня, что в жандармении с неё взяли расписку о неразглашении любых обстоятельств связанных с этим делом, да мать и не лезла больше с расспросами, и вообще старалась её избегать. Конрад был конечно необычным и странным человеком, таких она ещё не встречала, она многое не понимала из того, что он ей говорил, но чувствовала, что любит его всё глубже, и всё более таинственным он ей кажется.
       Генрих Квинт шёл, насвистывая мелодию из французской оперетки по пустынной улице, по направлению к госпиталю, он чувствовал, что почти приблизился к достижению своей цели, в течении месяца девятнадцать мужчин и шесть женщин из гетто, все они были из известных и обеспеченных еврейских семей, умерли в больнице, в личной карточке у всех стоял одинаковый диагноз: «смерть наступила в результате брюшного тифа и общего ослабления организма, лечащий врач Тереза Фридман», но что самое интересное, и это была личная, обладающая неопровержимыми доказательствами, творческая инициатива Квинта, фотографии, сделанные им в морге госпиталя совершенно не соответствовали фотографиям, которые он получил, посещая родственников усопших. Он не очень доверял своим сослуживцам, и поэтому конверт с фотографиями предусмотрительно запер в своём личном сейфе в кабинете, и никому про него не рассказывал. Позавчера он написал рапорт начальству, в котором просил полномочий для вызова и получения объяснений с майора Хальберштадта по поводу его личных отношений с Терезой, сегодня утром он позвонил майору, и попросил его завтра в десять часов зайти в его кабинет, а после этого можно было делать и очную ставку.
       Генерал Штеер попросил секретаршу соединить его с шефом отдела контрразведки гестапо полковником Кунцом, генерал был очень возбуждён и просил сделать это немедленно. Разговор длился не более десяти секунд. «Необходимо сегодня начать зачистку, подробности узнаете у обер-капитана Квинта из Парижской жандармении, он уже столько раз посещал морг в нашем госпитале, что всем давно надоел, а ваши люди как всегда не оперативно работают, господин полковник»,- раздражённо сказал генерал, на другом конце провода промолчали и повесили трубку.
       После сегодняшнего разговора с генералом у Конрада остался какой то очень неприятный осадок, совет генерала быть спокойным, пока ничего не предпринимать, а самое главное никому ничего не рассказывать, был банальным и не вызывал особых подозрений, но почему он так настойчиво требовал, чтобы Конрад ближайшие несколько дней не встречался с Терезой, и откуда он узнал про их отношения. Конрад дождался конца рабочего дня, вышел на улицу и отошёл пару кварталов по направлению к гетто, он зашёл в просторную парадную, встал за дверью с красивым цветным витражём, изображающим герб какого то французского рыцарского рода, и стал терпеливо ждать. Через двадцать минут появилась Тереза, она шла в своём светло голубом плаще, по солнечной стороне улицы. Когда она поравнялась с парадной, Конрад резко открыл дверь и схватив её за руку притянул к себе, Тереза от неожиданности вскрикнула, но увидев его лицо улыбнулась и спросила : «В чём дело, Конрад?». «Меня вызывают в жандармению, ты не почувствовала слежки или чего то необычного в последние несколько дней?»,- спросил он и посмотрел ей прямо в глаза. Тереза испуганно заморгала, не зная что сказать, потом не выдержала, расплакалась и всё ему рассказала про допрос, сказала, что всё время хотела его предупредить, но боялась, а так как люди из жандармении больше не появлялись, решила, что всё обойдётся, и даже каждый вечер молилась за благополучный конец этого дела, и за его, Конрада, спасение. Конрад выслушал, поморщившись, все эти сбивчивые объяснения, потом заверения в бесконечной любви и преданности, и сказал: «Хочешь исчезнуть со мной,… или остаться, выбирай, даю тебе две минуты».
       Квинт сидел, привязанный к стулу телелефонным проводом, лампа светила прямо в глаза, человек в кожаном плаще, который пол часа назад подошёл к нему на улице, и на ломанном немецком спросил как пройти в центральный госпиталь, после чего Квинт ощутил удар чем то тяжёлым в затылок, от которого у него потемнело в глазах, и он потерял сознание, так вот, этот самый человек сейчас уже наверное минут пять держал зажжённую зажигалку прямо у него под подбородком, с одним и тем же вопросом : «Кто ещё знает про госпиталь?», Квинт плакал от боли, стонал, и понимал, что в любом случае жить ему осталось совсем недолго.
       Дверь долго не открывали, потом выглянула перепуганная итальянка лет пятидесяти, двое мужчин в кожаных плащах не спрашивая разрешения зашли в квартиру, один остался стоять около двери, а другой, включив свет в коридоре, пошёл, открывая одну за другой двери комнат, девушка в комнате вскрикнула, глухо прозвучали два выстрела, итальянка бросилась на лестничную площадку, прозвучал выстрел, потом через несколько секунд ещё один, эхо отразилось от стен и несколько раз прокатилось по лестнице, затем соседи услышали неторопливые удаляющиеся шаги, но до самого утра выйти из квартиры и посмотреть, что случилось, так никто из них и не отважился.
       В Цюрихе Конрад с Терезой остановились в маленькой дешёвой гостинице, рано утром в дверь постучали, на пороге стоял сморщенный сутулый старик в чёрном пальто и шляпе, «Рафаэль Мозель»,- представился он и бесцеремонно зашёл и стал в центре номера. Тереза всё ещё спала в соседней комнате, и Конрад предложил раннему гостю побеседовать в баре гостиницы. «Хотел просто посмотреть на вас»,- сказал тихо старик, и пристально уставился прямо в лицо Конраду, «Вот возьмите, это не только от меня», сказал он и положил на журнальный столик серебряный полированный портсигар.
       Брильянты ювелир оценил в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, он посоветовал Конраду не продавать их все сразу, если на это нет такой уж необходимости, Конрад вернулся в гостиницу, дверь в номер была приоткрыта. Он вошёл и в двух метрах перед собой увидел новые, только сегодня купленные красные туфли Терезы, она висела почти у самого потолка, от люстры шёл чёрный телефонный провод и несколько раз обматывал её уже посиневшую шею, на торчащий конец провода был одет вырванный из его блокнота лист бумаги, на котором аккуратным прямым почерком на идише было написано одно, неизвестное пока ему слово: «предатель».