Девушка японского летчика

Девушка японского летчика

Ди Син только вчера прилетел на Окинаву, и не успев даже познакомится со всеми товарищами по эскадрильи, и как следует отоспаться, был поднят по тревоге в пять утра, и уже летел на своём истребителе на боевое задание. Надо было сопровождать военные транспортные суда по пути в Шанхайский порт. Небо было без единого облачка, и корабли были прекрасной мишенью для советских штурмовиков. Осенью сорок пятого года мало кто сомневался в исходе войны, каждый японский солдат мечтал об отправке в какое-нибудь сравнительно спокойное место. Но Ди Син был во-первых на половину китаец, а во- вторых ни о чём уже несколько лет не мечтал. Ему было абсолютно всё равно, умрёт он сегодня, или через пятьдесят лет, так как на протяжении последних нескольких лет он планомерно уничтожал один за другим все свои идеалы, пока не уничтожил их полностью. Некоторые, как например жена вместе с трёх летним сыном, были уничтожены без его вмешательства в сорок четвёртом году, во время бомбёжки американцами Токио, а идеал в виде «горячо любимой родины» за который следует убить как можно больше «врагов» у него отсутствовал с детства. При этом Ди Син был сыном потомственного японского самурая, и выполнял свои боевые задачи всегда безукоризненно и быстро. Друзей у него не было, а товарищи его не понимали и побаивались, да и он уже давно ни с кем без необходимости не разговаривал, и в офицерских попойках не участвовал. Высокое начальство его недолюбливало, и постоянно перебрасывало из части в часть, стараясь заслать туда, где «погорячее». Он год назад отказался расстреливать американский транспорт с раненными, а после возвращения нокаутировал майора – командира эскадрильи, поэтому больше ему подобные задания не предлагали. В свои сорок семь лет Ди Син всё еще был капитаном, хотя на его счету было четырнадцать сбитых самолётов противника.
       В этот раз русские так и не прилетели, и через три часа вся эскадрилья уже сидела в маленьком ресторанчике в рыбацкой деревне и ела горячую лапшу с маленькими креветками. Лапшу разносила невысокая молоденькая китаянка с озорными голубыми глазами, и не очень тщательно скрываемой насмешливой улыбкой на почти детском лице. Девушку звали Акико, ей было девятнадцать, она ещё не знала мужчин, но зато умела носить сразу по шесть тарелок с горячей лапшой в своих худеньких загорелых ручках. Все лётчики были конечно в неё влюблены, и настойчиво пытались за ней ухаживать, но она отшучивалась, и говорила, что выйдет замуж за генерала. Генералы в ресторанчик почему то до сих пор не захаживали, и Акико возвращалась всегда домой в гордом одиночестве, хотя это ей уже начинало надоедать, и она неделю назад твёрдо решила, что её доведёт до дома молодой лейтенант, но пока она прикидывала, подойти ли к нему первой, или дожидаться от него предложения, он не вернулся с задания. Это случилась вчера, и поэтому она была слегка расстроена, и не обратив никакого внимания на севшего за отдельный столик нового немолодого капитана, быстро поставила к нему на стол тарелку с лапшой, у уже развернулась, чтобы побежать за барную стойку, но что-то её остановило, она повернулась и столкнулась на мгновение с ним глазами. В его взгляде была такая таинственная мистическая глубина, и было столько неподдельной любви и грусти, что Акико страшно захотелось тут же выскочить из ресторана и убежать, как можно дальше, лишь бы никогда больше не видеть этого человека. В тот вечер она больше не подходила к его столику, подослав вместо себя пожилого японского официанта, и сказав, что ей не здоровится, ушла с работы задолго до закрытия ресторана. Дома ей действительно стало плохо – опять началась сильные головные боль, которые мучили её с регулярностью не меньше раза в неделю. Три дня она не выходила на работу, но когда к ней домой пришёл сам хозяин ресторанчика, и сказал, что если она завтра не появится, то на этом её карьера в этом ресторане закончится, и он посмотрит, как и какую она найдёт работу в военное время на этом острове; Акико стремглав бросилась в ресторан, а когда хозяин вернулся, уже стояла за барной стойкой, в новеньком фартуке и с услужливой улыбкой на перепуганной мордочке. Она так перепугалась, что даже не заметила капитана, который сидел за столиком в углу ресторана, и весело наблюдал за развернувшимся при нём спектаклем. В ресторане больше не было посетителей, было раннее утро и лётчики наверно отсыпались после вчерашней пьянки. У неё всё ещё жутко болела голова, и когда хозяин ушёл, Акико села на стул, и подперев голову руками, сидела, закрыв глаза. Так она сидела уже несколько минут, когда услышала голос лётчика, он негромко сказал: «Попробуй просто сесть на стул, скрестив ноги, расслабиться, и представить чёрную точку, которая летит с востока, и врезается тебе прямо в лоб, на три пальца выше переносицы. Это не трудно, и боль уйдёт сама». Она так и сделала, и через пять минут на её личике появилась улыбка, Акика открыла глаза, и скромно сказала: «Меня зовут Акико, а Вас?». «Ди Син»,- сказал капитан, и тут же вышел из ресторана. Теперь она каждый день ждала, когда он придёт, и облегчённо вздыхала, когда он входил в ресторан вслед за шумной компанией лётчиков, и молча садился за свой столик в углу, терпеливо дожидаясь очередной порции лапши.
       Через пять дней она уже была влюблена в него до смерти, и решила, что это тот единственный в мире мужчина, с которым она готова быть всю свою жизнь. Она совершенно не знала его, но ей представлялось, что Ди Син очень нежный и страстный любовник, верный муж, никогда не предающий друг, и сильный мужчина, который возьмёт её за руку, и поведёт за собой по жизни к какой то ей не известной, но для него совершенно ясной высочайшей духовной цели. Акико воспитывалась в буддистких традициях, и твёрдо верила, что самое главное в этой жизни максимально улучшать собственную карму, и всех, появляющихся в её жизни людей оценивала с этих позиций. В общем, почему то она была уверена, что именно Ди Син окажет на неё самое благотворное влияние, и мощно развернёт её жизнь в совершенно новое русло. При этом она начинала ощущать крайне сильное сексуальное возбуждение от одного его присутствия, справляться с которым становилось с каждым днём всё труднее и труднее. Но лётчик казалось совсем её не замечал, всё так же молча съедал свою лапшу, и напряжённо сосредоточась, сидел, уставившись в одну точку до самого вечера, будто решая какую то неимоверно трудную задачу. Ей было крайне любопытно узнать, о чём он всё время думает, но она считала, что будет выглядеть совсем полной дурой, если подойдёт и об этом спросит.
       На шестой вечер, когда они остались в ресторане одни, Акико решительно подошла к нему, покраснела, и тихо сказала: «Не могли бы вы проводить меня до дому после закрытия ресторана, а то одна я боюсь». Ди Син поднял голову, посмотрел ей в глаза, кивнул, и снова опустил голову, продолжая рассматривать доски стола. Акико вернулась за барную стойку, дрожа от стыда и нетерпения.
       Они вышли вдвоём из ресторана на набережную, и медленно пошли, взявшись за руки, вдоль моря, прямо на встречу полной луне, которая повисла над городком, освещая, покрашенные в голубые и белые цвета стены рыбацких домиков, поблёскивающие закрытыми окнами. Когда они подошли к её дому, Акико прижалась к Ди Сину, подняла голову, и прошептала: «Я никогда не хочу с вами расставаться, пожалуйста останьтесь сегодня со мной». «Завтра утром нашу эскадрилью отправляют в Шанхай, я буду ждать тебя рано утром на аэродроме»,- сказал он и улыбнулся. Это было так неожиданно для неё, что она не знала, что ответить, и сказав: «Мне надо подумать», подбежала к дому, быстро открыла дверь, и скрылась внутри, забыв даже попрощаться. «Как женщины всегда медленно думают»,- задумчиво вслух сказал Ди Син, развернулся, и быстро пошёл назад, не оглядываясь на светящую ему прямо в спину прекрасную полную луну, на безоблачном и чёрном, усыпанном звёздами небе. Он уже знал, что завтра она не придёт, и даже не собирался ждать её у въезда на аэродром. Так и случилось, Акико всё ещё взвешивала все плюсы и минусы последнего предложения, а Ди Син уже подлетал к Шанхайскому заливу, совершенно не вспоминая о ней, и любуясь открывающейся прекрасной панорамой города в лучах восходящего солнца, он старался никогда ничего не вспоминать, и не оглядываться назад в прошлое.
       Третий день уже в ресторане было совершенно пусто, лётчики больше не приходили, и в груди Акико чувствовала ещё большую пустоту, которая с каждым часом всё разрасталась, и казалось, что вот- вот поглотит её целиком вместе с рестораном и островом, как она проваливается в чёрную бездонную пустоту, и несётся вниз, где воздух такой плотный, что становится трудно дышать. Что- то чрезвычайно важное ушло из её жизни, и казалось, что в будущем уже нет и не появится вообще никакого смысла. Это становилось просто невыносимо, и на четвёртый день Акико до рассвета вышла из дома с маленьким военным рюкзаком, вышла на причал, у которого стояли несколько рыбацких баркасов, готовых к сегодняшнему очередному выходу в море, зашла по узенькому дощатому мостику на борт последнего к морю баркаса, умело завела дизель, и точными двумя ударами мачете перерубив канат, вошла в рубку, крутанула рулевое колесо, разворачивая баркас, и держа курс прямо в открытое море, туда, где через несколько минут должно уже было появиться яркое солнце. На её детском загорелом лице появилась счастливая, немного озорная улыбка.
       Ей повезло. Несмотря на полную блокаду Шанхая американскими подводными лодками, которые не пропускали ни одного военного и гражданского транспорта, и постоянно охотящимися за кораблями советскими штурмовиками, она благополучно за двое суток добралась до китайского берега, и причалила в небольшой бухточке, к концу скалистой каменной гряды, уходящей метров на триста в открытое море. До Шанхая было километров пятьдесят, она вышла на идущее вдоль моря шоссе, и через десять минут уже сидела рядом с молодым весёлым водителем грузовика, который вёз какие-то бочки в Шанхай, расспрашивая его, не знает ли он, где находится часть японских военных лётчиков. Он, если и знал, то предпочёл не отвечать, опасаясь, не раскроет ли он какой-нибудь важной военной тайны, отвечая на вопросы этой молоденькой японки.
       В Шанхае, который был в то время достаточно далеко от линии фронта, и госпитали которого были до отказа забиты раненными японскими офицерами, стояла влажная эротическая атмосфера курортного города во время пика туристического сезона, или большого борделя, в который только что зашла рота, вернувшихся с передовой солдат. Практически все мало-мальски симпатичные девушки работали проститутками, ожидая клиентов не только в специальных заведениях, но и прогуливаясь по улицам, сидя за столиками обычных кафе, и даже стоя в очередях в кинотеатры и продуктовые магазины. Самым прибыльным считалось устроится медсестрой в военный госпиталь, и несмотря на огромные взятки, конкурс туда был несколько десятков человек на место, офицеров на всех не хватало, и многие девушки предлагали свои услуги почти бесплатно, лишь бы за кого-нибудь зацепиться. Офицеры со скучающими лицами болтались по улицам, изредка подзывая начинающих радостно улыбаться девиц, и подшучивали над ними, чувствуя себя настоящими королями города.
       Акико поблагодарила водителя, который довёз её почти до самого центра города, и пошла по улице, заходя во все, попадающиеся по дороге ресторанчики, и спрашивая у встречающихся японских офицеров, не знают ли они что- либо про недавно приехавших сюда военных лётчиков. На неё никто не обращал никакого внимания, большинство отрицательно качали головой, или недовольно отмахивались, как от надоедливой мухи. На Окинаве всё было совсем по другому, и она сначала разозлилась, а потом почувствовала настоящее отчаяние, и уже молча брела по улицам, заходя в кафе, и окидывая печальным взглядом, сидящих там посетителей в военной форме. Наступили сумерки, у входа в кафе стали зажигать маленькие разноцветные бумажные фонарики, и Акико уже еле сдерживала слёзы, она ненавидела себя, Ди Сина, и вообще всех мужчин, но в этот момент, зайдя в очередной китайский ресторанчик, она увидела в углу, сидящего одного за столиком мужчину. Он сидел к ней спиной, но она сразу же почувствовала, что это именно он, подошла, отодвинула стул, и села напротив. Ди Син ел, аккуратно поднося ко рту небольшие порции лапши, и смотря прямо в тарелку, после нескольких одинаково выверенных движений, он положил палочки на край тарелки, повернулся, и громко сказал официанту: «Еще одну порцию китайской лапши, пожалуйста»,- и продолжил своё занятие, уже смотря ей в лицо. Она смотрела в его глаза, молчала, машинально подносила палочки ко рту, и только слёзы капали в быстро пустеющую тарелку с лапшой.
       Они пришли в скромную маленькую гостиницу на окраине города, зашли в номер, в котором не было ничего кроме узкой односпальной кровати и сломанного бамбукового стула, сели, держась за руки на кровать, и закрыли глаза. Его рука была такой необыкновенно тёплой и желанной, что Акико хотела бы держаться за неё вечно, хотелось прямо сейчас доверить ей самые сокровенные участки и уголки своего, вдруг запылавшего вожделение тела, но Ди Син видимо почувствовал, куда она уже «поплыла», разжал руку, и сказал: «Сейчас я должен идти на вылет, но к утру я вернусь, и мы поговорим». «Только постарайся быть осторожным, я буду тебя ждать»,- прошептала она. Он кивнул, быстро встал, и вышел из номера, прикрыв за собой дверь, Акико легла на кровать, и уже через несколько минут ровно задышала, проваливаясь в глубокий и крепкий, без сновидений сон.
       Он возвращался на базу, летя где-то на высоте полторы тысячи метров, стрелка прибора показывала направление курса точно на запад, всё небо было затянуто густыми серыми облаками, и он летел над ровным, спокойным морем, прямо под облаками, время от времени оглядываясь назад, не потому ,что так было положено по инструкции, а потому, что он не хотел пропустить рассвет – солнце вот-вот должно было появиться из-за кромки моря. Горючего оставалось ещё вполне достаточно, чтобы долететь до Шанхая, огни которого были хорошо видны точно по курсу, боекомплект был на половину уже израсходован, а в правом крыле зияла рваная дыра от попадания русского зенитного орудия, но истребитель шёл ровно и уверенно держал высоту. Он думал об Акико, как она сейчас сидит, наверное на краешке кровати и мечтает о своём единственном лётчике, за которым готова пойти куда угодно, даже возможно на смерть. В этот момент где-то в пяти километрах правее него, из облаков вынырнули два советских штурмовика, и направились на Шанхай тем же курсом, что и он. Видимо они его ещё не заметили, и летели один за другим, чуть ниже его. Он хотел направить самолёт в их сторону, и зайти последнему в хвост, но какое-то сомнение мешало ему это сделать, и дело тут было не в на половину израсходованном боекомплекте, а в чём то другом, Ди Син начал ценить свою жизнь, чего давно уже у него не было. Он резко потянул на себя штурвал, и самолёт ушёл в облака, пока русские ничего не заметили. Он летел точно по курсу в плотном тумане, и на душе стало почему-то тоскливо, «Так и не увидел рассвет»,- подумал он, и в этот момент самолёт дёрнуло, резко потянуло влево, и он успел заметить, как часть левого крыла отрывается, будто срезанная опасной бритвой, и вращаясь летит вниз, к поблёскивающему внизу морю. В этот же миг до него донёсся хорошо знакомый звук советского крупнокалиберного пулемёта, Ди Син оглянулся, и увидел радостно улыбающееся лицо русского лётчика, летящего не более, чем в тридцати метрах позади него. Он улыбался, и показывал большим пальцем правой руки вниз, в сторону моря. Ди Син тоже улыбнулся в ответ, и понимающе развёл руками, отпустив штурвал, держаться за который уже не имело никакого смысла. До поверхности моря оставалось не менее километра, надо было открыть колпак, и вылезти из кабины, пока самолёт не вошёл в штопор, он был спокоен, ведь с парашютом он прыгал уже не один раз, а по неформальному кодексу чести лётчики сбитых парашютистов противника не расстреливали, и до берега оставалось не более десяти километров, но почему-то выпрыгивать не хотелось. Он снова повернулся назад, русский пикировал за ним на расстоянии метров ста, и Ди Сину показалось, что у него такие же озорные голубые глаза, как у той девушки с Окинавы, потом самолёт с русским лётчиком начал крутиться вокруг своей оси вместе с небом, и Ди Син понял, что входит в штопор, и что выпрыгивать уже поздно. Самолёт врезался в ровную искрящуюся поверхность моря, подняв целый фонтан брызг, которые на мгновение повисли в воздухе, образовав радугу, в первых появившихся игривых лучах ярко розового утреннего солнца. Русский лётчик – совсем ещё молодой парень, быстро перекрестился, развернул самолёт, и полетел на восток, прямо к солнцу.
       В дверь номера настойчиво стучали, Акико открыла глаза, потянулась, и села на кровать, медленно начиная вспоминать, где же она оказалась, оказывается солнце встало уже давно, и в комнате становилось жарко. Она вскочила, подбежала к двери, отодвинула задвижку, и распахнула дверь перед отпрянувшим назад от неожиданности незнакомым молодым лётчиком, державшем в руках большую серую картонную коробку. Акико смотрела на него с недоумением и вопросом в глазах, и уже решила, что парень наверное ошибся номером, но лётчик протянул ей коробку, и смотря в пол прямо перед её ногами, сказал: «Ди Син просил передать, если он не вернётся, его вещи вам, нам сообщили, что его самолёт сегодня утром упал в море». Она протянула руки, взяла коробку, зашла в номер, поставила коробку на пол, и села на кровать, напротив окна, не совсем понимая, что происходит. Акико сидела неподвижно уже несколько минут, и вот в горле образовался комок, стало трудно дышать, по щекам потекли слёзы, и она откинулась на кровать, нахлынувшие волны рыданий сотрясали всё её тело, ей стало невыносимо себя жалко, и обидно за такую несправедливость, которую ей устроила жизнь. Но через час она уже без слёз сидела на полу, и с интересом доставала из коробки различные предметы, тщательно рассматривая их. Она достала несколько плиток чёрного шоколада, стянутых туго резинкой между собой, развернула одну, и ела шоколад, сидя на полу, скрестив ноги, и продолжая доставать из коробки другие интересные вещи. Там было несколько книг, на которые она почти не обратила внимание, блокнот с записями Ди Сина, бинокль, лётчицкий кожаный шлем, бронзовая статуэтка Будды, галеты, парадная форма, и маленькая, обтянутая фиолетовым бархатом коробочка из под бижутерии. Она с любопытством открыла коробочку, и достав из неё крупный рубин тёмно красного цвета, в старой, потемневшей серебряной оправе, смотрела через него в окно на тускло светящее из низко висящих муссонных дождевых облаков, солнце.
       Акико вышла на улицу, когда солнце уже начало опускаться в море, в кожаном шлеме на голове и с биноклем на шее, она выглядела странно, но привлекательно, девушка быстро двигалась по направлению к ювелирным лавкам, которые находились к востоку от центра города, коробку с остальными вещами она оставила в гостинице, и не собиралась больше туда возвращаться. Старый, с бесцветными мутными глазами кореец в лавке нисколько не удивился, или сделал вид, что не удивился, когда молоденькая девушка в лётчицком шлеме, с грустными голубыми глазами, показала ему очень крупный рубин, в оправе, работы мастера пятнадцатого века, и спросила, сколько за него можно получить прямо сейчас. Шла война, и он давно привык к подобным сюрпризам судьбы. «Наверное проститутка»,- подумал он, отсчитывая ей толстую пачку купюр, которую девушка быстро засунула за пазуху, видно было, что она никогда не держала в руках столько денег, даже не подозревая, что в следующей лавке ей бы заплатили в десять раз больше, кореец придирчиво рассматривал рубин под лупой, ворча, что он слишком старый, и поэтому должен стоить ещё меньше, чем он заплатил. Не дожидаясь, пока он передумает, и попросит деньги назад, Акико выскочила на улицу, и побежала в сторону шоссе, которое выходило из города, извиваясь вдоль моря на север, она хотела ещё до темна добраться до своего баркаса, и отправиться скорее назад на Окинаву, где всё было так понятно и знакомо; приключения ей уже надоели, хотелось чего то уютного и попроще. Она села третьей в кабину грузовика, где рядом с водителем ехал молодой лейтенант в форме лётчика-камикадзе, и вёл с водителем оживлённый разговор на философские темы. Водителя интересовало, как можно, и для чего нужно идти на верную смерть, если ты всё равно не увидишь те почести, которые воздадут тебе после смерти, и что толку, получил та дворянское звание, или нет, и как будешь жить, зная, что совсем скоро тебе предстоит умереть, да ещё не выпуская из рук до последней секунды штурвал самолёта. Весёлый лётчик шутливо пытался ему объяснить свою жизненную позицию, говоря, что смерти не существует, равно как и не существует всего того, что он видит, то есть машины, дороги, и хорошенькой японки в кожаном шлеме рядом с ним, и даже его; а всё это лишь иллюзии и содержание его собственного сознания, а поэтому не имеет значения, как и когда ты умрёшь, важно, лишь где ты после этого появишься. Он приобнял Акико, и весело заглядывал ей в глаза, шутя, что ему очень нравятся «подобные прекрасные содержания его сознания», и он не готов с ними так быстро сегодня расстаться. Водитель с ним согласился, и сказал, что он тоже пока не готов, после чего все трое весело расхохотались.
       Акико чуть не пропустила свой поворот, время в такой компании пролетело совершенно незаметно, и выходить, и идти одной к баркасу совсем не хотелось, но она уже настроилась на скорейшее возвращение домой, и поэтому, несмотря на все уговоры весёлого лейтенанта остаться, сдержанно попрощалась, поблагодарила водителя, и спрыгнула с подножки на секунду притормозившего автомобиля на пыльную обочину шоссе. Баркас стоял в целости и сохранности около каменной гряды, совершенно спокойное море приобретало пурпурно синий оттенок в лучах, опускающегося в него солнца, и на душе стало спокойно, но как то немного грустно. Она быстро заснула, не снимая шлем, и с головой закутавшись в ватное одеяло, свернувшись калачиком между двух невысоких бортов на носу баркаса, влажный туман спускался с берега в море, постепенно скрывая очертания судна, приятно обволакивая девушку, и унося далеко в море все тяжёлые переживания и мысли о её возлюбленном.
       Рано утром, ещё до рассвета она проснулась от приступа головной боли, голова болела просто невыносимо, надо было что-то делать, и она снова вспомнила Ди Сина, как они первый раз заговорили в ресторане на Окинаве, и он ей показал, как победить боль. Она посмотрела на восток, туда, где совсем скоро должно было появиться солнце, скрестила ноги, и села на ватное одеяло, закрыв глаза, и расслабившись. Чёрная точка появилась над линией горизонта, точно на востоке, и медленно приближалась, постепенно увеличиваясь в размере, и намереваясь вонзиться ей прямо в голову, боль начала ослабевать, и уже почти ушла, когда до неё донёсся приглушённый звук двигателя летящего самолёта, звук всё усиливался, ей стало очень любопытно, но она не хотела открывать глаза, не закончив до конца упражнение. Самолёт был уже совсем близко, и звук становился всё выше, и уже превратился в вой пикирующего истребителя, который ей был так хорошо знаком, когда она жила на Окинаве, наконец чёрная точка впилась в голову, боль полностью ушла, она собралась открыть глаза, и посмотреть, кто же это так низко летит, и в этот момент кто-то будто кувалдой со всей силы ударил ей в голову, она отлетела, проскользив несколько метров по палубе, и ударившись всем телом об рубку. Она всё таки приоткрыла глаза, и увидела разворачивающийся над морем серебряный самолёт, поблёскивающий крыльями в первых лучах оранжевого, только что появившегося из моря, совсем необычного солнца.
       Русский лётчик с голубыми глазами и по- детски озорным лицом возвращался на базу, слева на комбинезоне поблёскивали аккуратно привинченные две звёздочки «героя Союза», с которыми он не расставался уже второй год, и считал их своим талисманом, сегодня он так и не смог обнаружить в тумане японский морской конвой, и был слегка раздражён из-за этого. Около скал стоял одинокий рыбацкий баркас, и он летел прямо к нему, чтобы не возвращаться домой с полным боекомплектом, но уже подлетая, он разглядел японскую девушку в кожаном лётчицком шлеме, которая неподвижно сидела лицом на восток, и совершенно не реагировала на его приближение. «Как на картинке»,- подумал он, перекрестился, и ловко поймал её в перекрестие прицела.