Ещё о моих первых стихах. Глава 5

Я заканчивал университет.
Мне было двадцать два года – возраст беспокойств и ожиданий, время, когда всерьёз задумываются
о будущей жизни, строят различные планы, порой самые невероятные, даже несбыточные.

Я мечтал о высоте, о полёте над облаками.
Под подушкой на моей студенческой койке в общежитии лежала смятая тетрадка, которая каждый день
пополнялась новыми стихами. Или главами большой поэмы? Что это было, я и сам до сих пор не знаю.
Обложку тетрадки украсил витиеватый заголовок «Жизнь человека».
Во вступлении к этому большому и для меня неожиданному произведению я задавался вопросами:

Кто же я?
Где мне взять такую
Жизнь,
Озарённую чудом взлёта,
Чтобы в ней,
Словно в капле воды, отразилось
Всё, чем нынче живу на свете?

Жизней было много, невероятных, захватывающих.
Я по очереди был Робертом Бернсом, Аполлоном Майковым, Мусой Джалилем.
Появление каждой новой главы с восторгом встречалось сокурсниками.
Ближайший друг и спутник по многим последующим годам Валентин Мещеряков спрашивал:
- Ну, что? О ком ещё написал?
И готовился слушать.

Стояла жаркая весна. В мае плавился под ногами асфальт.
В воздухе витали непонятные тени будущих судеб. Всё было тревожно и зыбко.
Я уже с блеском защитил дипломную работу. Предстоящие госэкзамены не пугали.
Пугало то, что за ними – неизвестность, взлёт или бездна.

В свободное время я посещал ссыльных поэтов, много размышлял об изломанности
и причудливой прихоти их до конца непонятых жизней.

Однажды ко мне подошла сокурсница и сказала:
- Мой папа похлопотал за тебя.
Ты должен завтра явиться в управление водного хозяйства к товарищу Н.
Это насчёт многотиражки.

Папа у моей сокурсницы был большой шишкой в Совете Министров.
В назначенный срок я явился к товарищу Н. и в течение десяти минут получил назначение –
редактором газеты на одну из видных гидростроек на Вахше.
До начала государственных экзаменов оставалось несколько недель.
Я собрался и поехал на эту вахшскую стройку.

Путь через перевал был мне хорошо знаком.
Не один раз я преодолевал его, когда ездил в гости к своему другу Арвиду Будвитису, из ссыльной литовской семьи.
Весной дорога в горах лёгкая, даже праздничная.
Ущелья горят алым цветом от множества маков.
Ветер, который колышет их, доносит до слуха весёлые песни цветов.

На душе у меня тоже было праздично.
Мне казалось, что я еду за радужной судьбой и счастьем.
Посёлок оказался маленьким, тихим, уютным, сплошь состоящим из деревянных коттеджей
единообразной планировки.

Парторг стройки провёл меня по улочкам, объясняя, где, что и как.
Наконец, мы подошли к коттеджу на окраине.
Парторг достал ключи, подвёл меня к крыльцу и сказал:
- Вот здесь будете жить. Устраивайтесь, привыкайте.
Завтра с утра введу вас в круг обязанностей.

Впервые в жизни у меня было своё жильё. Да ещё какое! Две комнаты, кухня, большая веранда.
Я не верил своему счастью.
Медленно обошёл комнаты, присел на железную кровать в спальне, потом прошёл в большую комнату,
где стояли стол и две табуретки.
Хотелось петь, одолевала жажда сочинительства.
Меня давно мучил один сюжет, который, как я надеялся, мог подойти для будущего цикла «Жизнь человека»

На новом месте писалось легко.
Через час я уже держал в руках черновой вариант «Художника Федотова».
Потом я возвращался к этому стихотворению неоднократно, несколько раз переделывал,
но так и не удовлетворился им. Тогда же, на волне эйфории, мне казалось, что родился шедевр.

Вот эти памятные мне строки:

Художник Федотов сходил с ума
В убогой и грязной каморке,
Грезилась нищенская сума
И труп, распиленный в морге.

Жизнь отцветала в чахоточной мгле
Слишком смешно и пресно.
Сколько проиграно глупых лет
В непримиримую честность!

Кто купит его картин барахло?
Кто благородство проявит?
А рядом другой художник Брюллов
Угасал в орденах и славе.

Привыкший к лести сухой старик,
Угодивший царю когда-то,
Он хочет в последний раз говорить
Со своим несчастным собратом.

И двое лакеев на римский лад
Причёсанных и одетых
Не сводят с Федотова грустных глаз,
Пока дребезжит карета.

- Сюда, молодой человек, сюда!
Я стар, и хотя не мистик,
Чувствую смерть.
Мне хочется дань
Отдать вашей смелой кисти.

Вы миру уже доказали своё,
Но, Боже, как это зыбко –
И ваша «Невеста»,
И ваш «Майор»
С кричащей в усы улыбкой!

Совет мой – вам нужно забыть мирян,
Заплатанный дом их жалок.
Великое счастье воспеть царя
В роскошных мраморных залах.

День петербургский беден и сер,
Давят дома-коробки.
Художник Федотов на русский манер
Раскланивается, робкий.

В своём порыве слишком нелеп,
Идёт – куда? – неизвестно.
Сколько проиграно глупых лет
В непримиримую честность.

Он будет снова жить в тени,
Не склонит голову лживо,
Бесцельные, беспросветные дни
Кровь заморозят в жилах.

Жизнь отцветёт в чахоточной мгле,
Как девочка в лёгком платье,
И он упокоит себя в земле
Не сын её, а проклятье.

Но в залах, где золото и лазурь,
Где много яркого цвета,
Он вновь оживёт предвестником бурь,
Великим творцом-поэтом.

И люди будут по вечерам
К нему прибегать с работы,
Чтоб восхищаться, курить фимиам
И пылко шептать:
- Федотов!

А вслед ему хмурит красивый лоб,
Понять ничего не умея,
Известный всей загранице Брюллов,
Прославленный автор «Помпеи»

Я перечитал эти несовершенные стихи. И восхитился. И убаюканный будущей славой лёг спать.

А утром меня разбудил озабоченный парторг:
- Срочно езжай в Сталинабад! В управление! Тебя там ждут.
- В чём дело?
- Не знаю, – ответил парторг и отвёл глаза.

Обратная дорога не была праздничной, горы выжидающе молчали.
В управлении меня встретил товарищ Н.
- Прости, – сказал он, – видно не судьба нам вместе работать. Сожалею.
- Почему? – удивился я.
- Неблагонадёжный ты оказывается.
Запрещённые книги читаешь, стихи распространяешь чуждых авторов.
Чуть мы с тобой не опростоволосились.
Хорошо, товарищи из компетентных органов подсказали. Прощай.

Он не протянул мне руки.
Впрочем, я и не ждал её, повернулся и вышел.
На память почему-то пришёл художник Федотов с его нищенской судьбой.
Я стиснул зубы, чтобы не заплакать.

Р.Маргулис
9 января 2014г.