Туман 2 начало глава 9

ГЛАВА  9


               Ах, как, порою, мы бываем наивны! Произнесение фраз вслух, подобных последним из проговорённых Кириллой Антоновичем, обязаны иметь под собою более весомую основательность, а не обыденную желательность поддержать общий настрой духа среди своих однодумцев. На тот момент утверждение, что именно наши друзья и являются ловцами убивцы, было, на самом деле, только лишь словами.

             Перво-наперво, им предстояло наполнить каждую секунду нахождения на борту парохода труднейшей работой по заниманию своего ума, хоть и пытливого и рассудительного, хоть и совершающего скоропалительные выводы и разумно ретирующегося, однако, как ни прискорбно, не поспевающего за действиями злодея.
Данная тактическая придумка, а именно – смена ролей в подобном пасквильном водевиле «охотник – жертва», безусловно, верна и достойна всяческого восхищения смелостью решения. Но, настолько же, и поспешна. Посудите сами, ежели вы планируете завести себе собственное чадо, то и начинать надобно не с покупки модных башмаков, сюртука и трости, а с той малости, коей является женитьба на особе, которая и станет матерью вашего чада. А, посему, без осмысливания до мельчайших деталей следующих поступков, не стоит произносить смелые слова о том, что отныне не злодей суть охотник, а истинно – жертва.

             Да-да-да, понимаю-понимаю, всё это, скажете вы, плод досужих размышлений человека, который, сидя за столом в домашнем уюте и, не подвергая себя опасности, разводит вольнодумство о том, как надлежит себя вести,  и что думать в не простые минуты жития. И я с вами, мыслящими подобным образом, согласен! Но! Вы не учитываете подоплёки подобного деяния автора! А состоит она в том, дабы вы уяснили, что те рассуждения, которые автор описал, как свои измышления на целую страницу, в мозгу Кириллы Антоновича пролетели поспешнее стрижа, известного всем своей стремительностью в полёте! Вот таковой отточенностью мысли обладает ум философствующего помещика в труднейший час. Не чета моему и, выражаю надежду на то, что не чета уму злодея.
Итак, продолжаю.

            Найденной парусиной и мотком каната, доставленными с верхней палубы, был сотворён некий кокон, внутри коего и покоилось тело несчастной женщины. Помолившись за ея успение теми остатками молитв, кои нашлись в головах обеспокоенных господ, тело погрузили в Волжскую воду. По настоянию Якова, одним концом каната кокон прикрепили к стойке леера с тем, дабы при надобности возвернуть оное тело для документирования обстоятельств гибели. А, такоже, для придания погибшей земле со всей уважительностью и с почестями.

           На возражение, высказанное в том смысле, что за время плавания тело может быть подвержено поеданию рыбами, а сам кокон может быть увиден пассажирами, отчего, не приведи Господи, поднимется паника, Яков ответствовал:

--Верю, что сие ненадолго. Очень верю! Бог даст, пронесёт. И потом, господа, мы же православные….

              Последний довод был самым решающим, и  на нём было решено остановить все действия, отправившись в свои каюты для отдохновения. До утра.
И, хотя сие предложение исходило от Кириллы Антоновича, до отдохновения, как такового, у него не то, что руки не дошли, а ещё не дошли и ноги.

                Оставшись наедине, со своими думами, и расхаживая вдоль своей каюты, помещик силился понять, что в происходящем (которое вкрапляло в себя и происходившее) его волновало более всего? Простое перечисление не далёкого прошлого – падение в воду, обнаружение там же тела и извлечение оного из Волжской воды, не давало возбуждённому разуму ровным счётом никакой подсказки. Следовательно, три перечисленных события не так уж сильно взволновали его, как… что? Что он увидел такого, что ввергло его в неутихающую тревогу? Или, что он подумал такого, что… (здесь должно последовать окончание переднего предложения).
Усевшись на гамачную койку и, болтая ногами, Кирилла Антонович, скорее уж по наитию, нежели обдуманно, ощупал свой спасительный наряд. Он, почти полностью, стал сух. Что же это за материя? Ни о чём подобном он, ранее, не слыхал, да и в иностранных естествоиспытательских альманахах, кои регулярно получал по почтовой связи и доподлинно изучал, не встречал никакого упоминания. И как это, странное дело, Александр Игнатьевич, мог предугадать,  что этот костюм из странной материи, станет необходимым? Могло так статься, что сие «костюмное» толкование было не верным, однако, мысль  о том, что кому-то случившаяся «пароходная» история была известна наперёд, не отпускала. И то, что непременно в Балаково, за несколько часов до разыгравшейся трагедии, он получает от жида Кройцера этот наряд, лишь укрепляли его в  подобной, пусть и ошибочной, мысли. Погодите-погодите… где-то близко от слов «Балаково», «стоянка» и «предвидение» находится та утерянная нить от мысли, что не даёт покоя!

          Ну, поди, ж ты! Что за напасть-то? Ведь никак не удаётся припомнить… «стоянка», «Балаково»…. Нет, решительно ничего не припоминаю! Надобно возвернуться на корму, на то самое место, глядишь – и придёт на ум позабытое.

              Тут же был извлечён из дорожного саквояжа револьвер, который резво утонул во внутреннем кармане сюртука. Присутствие под рукой подобного оружия придало его хозяину дополнительной решимости, и изрядной порции уверенности. Осталось лишь произнести «С Богом!» и осенить себя крестным знамением так, как это совершала добрая кухарка Циклида – двумя перстами.
Совершенно не отягощаясь мерами малейшей предосторожности, Кирилла Антонович добрался до кормы нижней палубы, и только там понял, что его беспечность и неосмотрительность сыграли с ним не добрую шутку.

            На корме присутствовал ещё некто. Данный некто стоял на коленях на самом краю палубы и, просунув голов меж стоек леера, что-то разглядывал внизу. Правда, учитывая и время суток, о довольно малую освещаемость кормы, вернее было бы сказать, что сей некто, «пытался» нечто разглядывать. И к тому же, некто был совершенно без обуви!

--Дважды за вечер босые ноги – это уж слишком! – Проговорил про себя помещик, припоминая, что именно шлёпанье босых ног ему почудилось перед тем, как его выбросили за борт. Думая нечто подобное головой, рукой, Кирилла Антонович, извлёк револьвер.

           Не стараясь привести оружие в боевое состояние, помещик, словно кошка, подобрался к незнакомцу и приставил дуло револьвера к его спине.

--Поднимайтесь! И прошу вас, сделайте это медленно, иначе я пущу пулю вам… в сердце! Вы меня слышите?

--Да, Кирилла Антонович, слышу. Отведите револьвер в сторону, а то ненароком выстрелите, - сказал незнакомец голосом Якова, и поднялся. Это, в натуральности, и был Яков.

--А как вы узнали, что это я?

--Ради всего святого, Кирилла Антонович! – Ответил официант, старательно скрывая нотки раздражительности, - вы же со мной заговорили!

--Да… заговорил. Однако я подумал, что… босой… вот… а что вы тут делаете?

--Я снова вас прошу – отверните от меня револьвер! Благодарю! И впредь, не зная человека, стоящего перед вами, не тычьте в него оружием, а то он изловчится и отнимет его у вас. Что вас привело на корму в столь поздний час?

--Давайте будем соблюдать последовательность – вопрос о причине нахождения на корме об эту пору задал я. Мне его повторить? – Где-то, даже, миролюбивым тоном сказал помещик, однако револьвер не спрятал, а оставил его в руке.

--А вы меня таки опасаетесь, - Яков показал глазами на оружие, - зря, однако. В любом случае – вот моя причина. Мне показалось странным, что покойная в момент борьбы, как мы предположили, сама запуталась в канате.

--Странным?

--Именно странным! Вообразите себе возможную борьбу тут, вблизи леера. Какие па ей понадобилось исполнять, чтобы обвить канатом ступню таким образом, чтобы подобная намотка не раскрутилась при падении в воду, и при волочении ея в толще воды. Скорость у парохода могла быть не постоянной и, следовательно, тело обязано было погружаться в глубину при малом ходе, либо всплывать на поверхность при большем. Понимаете? А эти буруны от гребного колеса?  Они за кормой сотворяют некие волны, могущие развернуть тело вокруг себя самого, понимаете? – Яков даже перестал замечать, что каждое своё слово иллюстрировал жестами и взмахами рук. Разве, только, не укладывался на палубу, чтобы представить, как вела себя утопленная Маргарита Озолиня.

--Да, понимаю, - соврал Кирилла Антонович, хотя никакой связи между словами и жестами Якова, и собственным пониманием произошедшего, не находил. Впрочем, разговорное волнение официанта ему начало передаваться.

--Сомнительно. А ежели я скажу так – я не верю в то, что не продуманное наматывание каната на ногу, могло довольно долго удерживать тело на… привязи.

--Иначе говоря, её ногу обмотали намеренно?

--А говорил, что понял сразу, - пробурчал под нос Яков, а в голос продолжил, - именно это я и подозреваю. Мало того, почти все канаты, используемые на пароходе, весьма толсты для того, чтобы ими так легко обернуть ногу, понимаете? – Последнее слово было сказано более по привычке, нежели для подтверждения внимания собеседника.

--Так-так, постойте! Вот, что я припоминаю – как именно мы снимали канат с ноги несчастной. Это не было узлом в обычном, скажу так – в сухопутном, смысле слова. Мы его не развязывали, верно? Мы его… разматывали!

--Ну, наконец-то! А возможно ли быстро намотать канат на что-то таким манером, чтобы он крепко держал привязанное?

--Ну-у, видимо, существует в некоторых случаях особая методика закрепления, вследствие которой….

--Кирилла Антонович!

--Не знаю.

--А я знаю! Таким манером крепят причальные тросы пароходов. Правда, крепят на кнехтах, и они, в общем-то, представляют собой парную тумбу….

--Яков!

--Простите, это я от вас подхватил, - а как же вертелось на языке словцо «заразился»! – Так вот, на ровный конец каната накладывается несколько витков, отчего, после затягивания, канат удерживает себя сам, не позволяя освободиться ровному концу. Это один из видов так называемого выбленного узла.

--Простите, я утерял общую идею разговора.

--Общая идея такова – вы знакомы с подобными узлами? Нет? Я готов пойти на пари, что и дюжина пассажиров про сии узлы и слыхом не слыхивали. А это может означать….

--Но, вы-то, об эти узлах слыхали, верно?

--Да, по долгу службы – да, слыхал. И пользовался.

          Помещик заложил руки за спину и пристально, насколько позволяло ночное освещение, поглядел на официанта.

--Ах, вот вы о чём! Даю вам слово офицера, что не имею ни малейшего касательства к смертоубийству Маргариты Озолини. Этого достаточно?

--Да… вполне. Простите.

--Оставим манеры. Итак, подобный узел мог пользовать либо военный, либо моряк. Это, в некоторой степени сужает круг, внутри которого и есть искомая личность.

--Согласен полностью! А что вы делали в тот момент, когда я подошёл к вам?

--Тот канал мне показался несколько тоньше остальных, находящихся в доступных местах этого парохода.

--И что?

--И то, что я его тут не обнаружил! Я имел за цель удостовериться в своей догадке… и не нашёл его!

--Но, мы его оставили именно в этом месте, на корме! А… обматывали тело иным, взятым с той, - перст помещика устремился в сторону верхней части парохода, - палубы. И… да, он и впрямь был тоньше, теперь я сам это припоминаю.

--Вот видите? Куда, в таком случае, он запропастился?

--Возможно, палубная команда его прибрала?

--Посреди ночи? Нет, тут другое.

--Тогда вывод напрашивается такой – его забрал убивец!

--С этим я не могу не согласиться! И это лишний раз доказывает верность нашего предположения о том, что он ещё на пароходе.

--Очень мило с его стороны! Мерзавец!

--Что, простите?

--Ничего, просто теперь мой черёд загадывать шарады. Ежели убивец сам привязал несчастную специальным узлом, то он не хотел, чтобы оно пропало, так?

--Мы уж это с вами обсуждали, когда решали, как поступить с телом.

--Помню, помню! Только узел нужен  для сохранения тела, не находите? А для чего оно ему? Мысли две – либо совершить подмену, пока не ясно кого на кого, либо для нашей острастки. И потом, в обычном положении тело нашли бы не позднее утра, тогда бы и открылось то, что мы узнали только что. Что сие может означать?

--Что у нас есть фора по времени, на которую, убивец, вряд ли рассчитывал!

--Согласен!

--На что вы тут соглашаетесь?

          Голос прозвучал так, словно это был щелчок хлыста дрессировщика – грозно и неожиданно. Отчего Кирилла Антонович молниеносно направил револьвер в сторону говорившего, а Яков, в долю секунды, принял позицию английского боксёра.

--По-первам, вы соглашаетесь, а затем собираетесь избить меня. И пристрелить. – Сказал Модест Павлович, переходя на очень миролюбивый тон. – Неужто я, настолько, помешал?

--Господи Иисусе! Что же вы так неожиданно, а? И что вам не спится?

--А вам?

--Мы тут….

--Вот, теперь и я тут. Давайте, господа заговорщики, признавайтесь, что вы тут делаете?

             Перебивая и поправляя один другого, а иногда и копируя друг у друга жесты, пара «заговорщиков» принялась пересказывать штаб-ротмистру свои соображения в отношении узла, каната и пропажи последнего. Когда основная мысль была донесена, прозвучал вопрос, становившийся уже традиционным на корме этого парохода в текущую ночь.

--А что вы тут делаете?

--Вышел на поиски.

--Кого, простите, или чего?

--Сначала кого – мужа этой несчастной. Мне стало несколько странно оттого, что он, не находя своей жены, никаким образом её не разыскивает. Я постучал к ним в каюту – и ничего! То есть – ни кого! Я заглянул – каюта пуста совершенно, постели разобраны, но, повторюсь, никого нет! Я вышел на палубу и направился к корме, - Модест Павлович повторил жест, сильно смахивающий на взлёт перста в сторону верхней палубы, который, не менее получаса тому, производил Кирилла Антонович. – Пошёл просто так, однако – недаром. Это, теперь, касается слова «чего». Я не увидел одной шлюпки, хотя, перед обедом, я наблюдал их полное наличие.

--Вот так дела-а-а…. И что….

--Кабы и нам знать, Яков, что это за дела. Вы, ведь, поднимались на ту палубу, - снова появился жест, по авторству принадлежащий помещику, - для цели взять брезент, коим обернули тело?

--Так точно! Однако я взял парусину.

--Не суть, как она именуется. Откуда вы знали, что она там находится?

--Мне сказал Кирилла Антонович.

--А вы откуда знали?

--Я сам понимался наверх, и видел лежащую парусину.

--Это означает, что два человека поднимались на верхнюю палубу и не заметили отсутствующей шлюпки. Кстати, это, никоим образом, не упрёк.

--Я не обратил внимания.

--И я, признаться, не обратил ровным счётом никакого внимания. Да и до того ли мне….

--Где была парусина?

--На палубе… лежала грудой.

--Погодите! Этот канат… он тоньше остальных….

--Вы этим расстроены, Яков?

--Нет, этим канатом привязывается парусина к шлюпке, понимаете? Теперь у нас есть хронология поступков и последовательность в произошедшем! Убивец снял парусину со шлюпки с целью ею воспользоваться. В этот миг его увидала Маргарита Озолиня. У них произошла стычка, результат которой Кирилла Антонович выудил из реки. Судя по времени всплеск, который был услышан, был произведён падающим телом. И тут, на корме, появляетесь вы, - Яков, словно провинциальный режиссёр, раздающий роли не по актёрским заслугам, а первенству появления членов труппы на сцене, перемещался по корме и воспроизводил страшную мизансцену из недавнего прошлого. – Вы – свидетель, а не угроза, а посему – за ноги и в воду! Далее спуск шлюпки на воду и поминай, как звали! Я опасаюсь, что убивец таки покинул пароход.

--Согласен полностью! Однако кто забрал канат? – Спросил помещик.

--И я согласен полностью! Однако вёсла лежат на месте. Он под парусом ушёл? – В тон товарищу спросил штаб-капитан.

--Я… как-то запутался.

--Мы все запутались. Надобно начать сызнова.

--Что ж, извольте! – Яков, переступив с ноги на ногу, словно утомившийся конь, уж воздел руки, с помощью коих приготовился говорить, однако его перебил помещик.

--Нет, нет, это, пожалуй, без меня. Появилась, так сказать, одна идейка. Как зовут нашего капитана?

--Ракитин Иван, Михайлов сын.

--Как это у вас по-старообрядчески вышло! А каюта его, где?

--Первая по правую руку, за четыре каюты до вашей. У вас к нему дело?

--Да-с, у нас к нему дело. А вы, господа, не задерживайтесь тут, похолодало изрядно. Кстати, Яков, а вы так и не ответили мне, отчего, вы босы?

--Я… так….

--Не придумали ещё? Тогда утром и ответите. Модест Павлович, вы вооружены?

--Разумеется.

--В таком случае я возьму на себя смелость напомнить вам об осторожности и внимании. Позвольте откланяться!

--Вы куда, Кирилла Антонович?

--Не отвлекайтесь, и не отвлекайте меня! Мы всё обсудим после завтрака. Покойной ночи!

         Капитанская дверь отворилась после четвёртого удара металлического молоточка.

--Господи! Уж за полночь! У вас ко мне дело?

--Ежели за полночь, то с добрым утром! И – да, у меня к вам дело. Могу ли я войти к вам? В коридоре неловко беседовать.

--Видимо, я от вас не отделаюсь. Входите!

--Благодарю! Я – Ляцких Кирилла Антонович, товарищ и коллега надворного советника Толмачёва Александра Игнатьевича.

--Теперь ваша бесцеремонность в ночное время получила объяснение. Позвольте и мне….

--Это лишнее. Я знаю, как вас величать. А пришёл я к вам вот по какому делу.
Продолжать разговор помещик решил в движении.

          Каюта капитана была в точности таковой, как и та, в какой путешествовал Кирилла Антонович. Ну, разве что, немногим более искусно отделана, и имела вид уютного гнёздышка, в котором соседствовали полувоенная строгость – сабля на стене, карта Волжских навигаций, книги по лоции, морские уставы и двухтомник Монтеня, и, некая, гражданская вольность – фотографические карточки дамы в широкополой шляпе и маленьких девочек. Видимо, дочерей капитана.
Кроме прочего помещик отметил, хотя и не понял для чего, трубку верескового корня, табаку «Век» из московского магазина Трепачёва, обрывки промокательной бумаги, снятой с папье-маше, и банку осушильного песку (для чего ему и то, и другое?). Также оплавленная палочка сургуча, свеча в подсвечнике и икона Николая-чудотворца. Всё перечисленное лежало на столе без аккуратности. Над столом висел портрет государя императора Николая второго.

         Пройдя три шага вдоль каюты, Кирилла Антонович развернулся на каблуках и спросил стоящего, без малого «на вытяжку», беднягу капитана.

--Каков следующий порт, в котором мы будем останавливаться?

--Воскресенск, ваше… простите, как мне к вам обращаться?

--Кирилла Антонович будет довольно.

--Благодарю! Сейчас… без четверти два, а это значит, что до него около тридцати вёрст. С вашего позволения, Воскресенск вовсе не порт, а малая пристань, у которой мы стоим четыре часа.

--Так-так… а после Воскресенска?

--После – Усовка. До неё от Воскресенска сорок вёрст, а отсюда, следовательно, семь десятков.

--Вот как мы поступим! Заходить в Воскресенск мы не будем. Очень вероятно, что и в Усовку также. Пароходу – самый малый ход, держаться серединной части реки. Мелей нет?

--В этой части – нет. Но, как же, простите, у нас….

--Нет-нет-нет, Иван Михайлович, это у нас! Да-с, у нас имеется надобность не заходить в эти порты… простите, малые пристани. И надобность сия – архиважная. Можете поверить мне на слово! А вот то, что у вас, так про то и поговорим. Сколько шлюпок вам надобно иметь на корме?

--Четыре. Видимо, мне лучше напрямую отвечать, а не переспрашивать.

--Именно напрямую! А сколько шлюпок у вас сейчас на палубе?

--Три.

            От этого ответа охотничий азарт помещика улетучился, как… словно…. Улетучился, и всё тут!

--И вы об этом знали?

--О шлюпках?

--Именно о них!

--Конечно! Если вы помните, то я капитан этого парохода, и обязан всё знать.

             Вот те раз! Улетучился не только азарт, а и собранность. Причём, настолько, что Кирилла Антонович  следующий вопрос не задал, а промямлил.

--И… где… куда они… где?

--Во время плавания мы совершаем, так сказать, коммерческого рода сделки с рыболовецкими артелями в посёлках, в кои не заходим. В принайтованную шлюпку мы сгружаем тот провиант, или иные предметы обихода, которые заказывают нам рыбаки. В нужном месте они отвязывают шлюпку и уходят домой, а в тех посёлках, где мы совершаем стоянку, мы получаем от них свой заказ – рыбу, икру, соления… да, мало ли чего! Так мы поступаем без малого два года.

--И вашу рыбу вы получаете уже в шлюпке?

--Именно так. На обратном пути всё повторяется. Так, что, шлюпка у нас наподобие челнока – тут оставили, там забрали.

--Это плохо….

--Что ж в этом плохого? И артелям….

--А это – хорошо….

--Поскольку в данный момент я вам более не собеседник, то погожу прямого вопроса.

--Мне многое ясно! Прошу прощения за поздний визит! Но, хочу напомнить, что до Усовки стоянки не будет, и пароходу самый малый!

--Я просто обязан подчиниться.

--И ещё одно. Для вересковой трубки самая замечательная табака «Шик». Из Нижнего. Отменная табака!

--Согласен, отменная, но ароматности много.

--Кому как, кому как….

        Вот так поворотец устроила ночь нашим заговорщикам! В, казалось бы, понятное и расследованное дело, вмешалось нежданное обстоятельство, отнявшее драгоценное время, и увлёкшее стройное рассуждение в сторону ошибки. А каким простым и приятным всё казалось менее часа тому?

          Совершенно безо всякой цели Кирилла Антонович снова оказался на палубе. Туман стал реже, звёзды ярче, спать не хотелось совершенно.
Звуки, схожие с людскими голосами, слегка приглушённые, и оттого едва разборчивые, прилетали со стороны кормы. Помещик заранее знал, кому могут принадлежать сии голоса, а посему запросто направился им на встречу. И говорившим, и голосам.

--И выход-то, повторюсь, лишь один – спустить шлюпку и уплыть!

--Но вёсла-то, на месте, Яков! На месте! Он под парусом ушёл?

--Куда же он, по-вашему, девался?

--Не знаю.

--А я знаю! На шлюпке он ушёл!

--Без вёсел? Руками загребал? Или, всё же, под парусом?

--Да, что вы заладили, ей Богу! Где же он тогда?

--Не знаю.

--Господа, господа! Он, либо они, на пароходе. Шлюпкой капитан доставляет товары рыбакам и от них. И вообще, следовало бы позабыть про шлюпку. Предлагаю отправиться на ночлег. Яков – есть необходимость поставить охранных людей в палубный коридор. Модест Павлович, ступайте ночевать в мою каюту, а я в вашу. На этом свидание с загадками закончено! Всё! Доброй ночи нам всем!