Ночной разговор

     Деревня. Лето. Ночь. Двое в постели, он и она. Тишина, лишь негромко тикают ходики на стене. Он докурил папиросу, тихонько затушил окурок в пепельнице на стоящей рядом табуретке. После этого дела ему всегда хочется курить. Блаженство и истома разливались по телу. В сердце тихонько шевелилась нежность, и даже какая-то приятная мужская снисходительность. Приятно было ощущать себя настоящим мужиком, способным всецело удовлетворить свою жену.
- Ир? Спишь?
- Дремлю. Чё, Коль?
- Хорошо тебе?
- Хорошо…
- А как? Чё ты чувствуешь?
- Хорошо и всё. Ты чего, Коль?
- Ну, как-то же ты должна чувствовать. У вас же не как у нас, да?
- Да не знаю я. Просто хорошо. А у вас как?
- Ну, вот у меня, например. Когда это… когда я… ну, короче, вот уже, я того, так это прямо, знаешь… ууууу… знаешь… прям как расчёской по мозгам продирает! Прям как молнии в голове!
- Ишь ты…
- Аха. Толька Нечаев читал про это. Говорит – оргазм это. Такое вот дело.
- И чё?
- Чё-чё… Оргазмы же у всех есть. И у баб тоже. И у тебя. Так пишут. Толька говорит, у них с Наташкой по шесть оргазмов за ночь бывает. Ничё, да?
- Не знаю, Коль. Врёт твой Толька, поди. Да и то – нам-то чё до них? Чё ты вдруг?
- Ничё, Ир. Так просто я. Подумалось. Хорошо же, да?
- Спи давай. Хорошо, Коля. Только ведь вставать чуть свет…
- Ладно, ладно, всё, — Коля повернулся лицом к жене, закрыл глаза и провалился в мягкую тёплую глубину.
     Ирине не спалось. И чего он пристал с расспросами – хорошо, не хорошо… Вот с Генкой и правда было хорошо. Так хорошо, что весь рассудок теряла. Как обнимет, как поцелует… Ух, аж сердце, бывало, зайдётся! А как они на сеновале у Генкиных стариков гулеванили, это же вспомнить боязно, столько силы в них было, столько страсти… Где это всё теперь… Генку всё на романтику тянуло, в далёкие края. Всё звал её: «Полетим, Жар-Птица моя златокудрая, в дальние края, мир посмотрим, на людей поглядим!» А куда лететь, если у неё больная мать на руках? Не дождался ясный сокол, один улетел. Связался с бандюками, ограбили сберкассу. Восемь лет дураку дали. Так ведь сбежал. Поймали, ещё добавили. Охохо, жив ли ты, Геночка, черноглазенький…
     Ирина повернулась к спящему мужу. Луна пробивалась сквозь листья яблони и рисовала на мужниной щеке замысловатые узоры. Смешной. Неказистый. И что? Зато свой. Родной. Не пьёт. Старается вон как, со скотиной сам, на покосе сам. И в совхозе не последний человек. Многие бабы даже завидуют. И не надо ей никаких Генок. В прошлом это всё. А здесь – Колька. Муж. Настоящий! Колька ты, Колька… Да разве в этом, как его, в оргазме, что ли, дело? Да я тебя и так люблю. Никому не отдам, пусть только попробуют! И Таньке Королёвой космы повыдергаю, чтоб не лыбилась тебе. Пусть своего мужика заведёт и лыбится…
     За окном пропели петухи. Николай что-то пробормотал во сне, заулыбался. Ирина тихонько погладила его рыжий кудрявый чуб, поцеловала в висок и обняла. На душе стало легко и спокойно. «Спи, родной. И не думай, мне и правда с тобой хорошо. Даже лучше, чем по написанному…»