Моя весна

Моя весна(тем, кто поймет)

 Голова была не моя. Как-то одномоментно понял это, что голова, которую ношу на плечах, не моя. Стал искать свою, ходил по улицам, вглядываясь в лица, надеясь узнать свой взгляд, но у всех были пустые глаза. Повезло, нашлась. Только не мне, а хозяину головы, что на мне. Узнал, радостный, бежит ко мне, на ходу отрывая голову, что на своих плечах, и закидывает ее далеко-далеко, будто боится, что может вернуться, настигнуть. Последнее, что успел подумать: «Зачем же он ее выбросил, дал бы мне поносить, как же я теперь без головы?»
 Мрак. Тишина. Покой. И вдруг – свет по глазам, боль – тупая, ноющая, но будто ненастоящая, будто во сне, в который еще не сильно погрузился. Вокруг – суета, все стремятся к нашедшему свою голову и гомон в толпе: «Лопату, дайте ему лопату». Через головы передают из рук в руки фанерную лопату, широкую такую, снег убирать, сквозь толпу протискивается человек в белом, на ходу достает из кармана зеленую небольшую печать, берет лопату, и ставит оттиск на лбу счастливчика. По толпе опять ропот: «Проездной на весну». Подъезжает автобус без дверей и номеров, его увозит. Гомон стихает, толпа начинает расходиться.
 Тут за плечо толкает человек какой-то лысый, показывает на ножницы, висящие на веревочке на шее: «Я – парикмахер, пошли ко мне в помощники. Тот голову выкинул, совсем еще годная голова, носить и носить, а я думаю – давай ее тебе пока, а тебя ко мне в помощники». Я ему: «Стричь не умею», а он: «А уметь и не надо, стриги, как хочешь и можешь, всем все равно, головы-то не свои, надо – и стригутся».
 Идем к нему, он: «Только не открывай холодильник», открывает холодильник, оттуда снежинка вылетает в него, парикмахер раскидывает руки, превращается в большую красную снежинку, улетает в окно, на лету крикнув: «Холодильник закрой!».
 Люди приходят, стал стричь, и все к себе зовут: и продавец, и кондитер, даже в правительство, и все так же – не надо уметь, как можешь и хочешь, и в глаза смотрят, да и я тоже.   
 Вышел покурить перед парикмахерской, на двери табличка «Выходные по », и таблица умножения. Пошел по улице, нестриженные поняли, наверное, что не вернусь, и тоже вышли. Иду, смотрю, на меня смотрят, зашел на рынок, там народу – не протолкнуться, даже регулировщик есть, стоит, пьет пиво. Потоком все туда-сюда, и молча, все молча. На рядах – коробки пустые с надписями «яблоки», продавцы тоже молчат и смотрят.
 Иногда тишину словно ток пронизывал, люди начинали суетиться, громко разговаривать, кричать, бывало даже, что крушили здания, но все как-то понарошку, без энтузиазма. Даже находили виноватых, вытаскивали на помост площади. Строителей, плохо строящих, журналистов, что врут, и… да любого, любого, что плохо работают, неправильно. Правительство, если его не скинули, писало указы, что впредь запрещается делать что-либо не так, лучше уж совсем не делать. А если его скидывали, то писали новые правители, старых – на помост. Затем всех виноватых казнили под музыку, развлечения – гуляния, в общем. Музыка была громкой, кроме музыки слышался только топот, толпа, разбившись на группы, облачившись в хаки, маршировала по одному в ряд. В зависимости от приближающегося ряда короткие команды: «Равнение направо, налево». Когда сыграны все марши, головы срубленных вразнобой, вперемешку насаживались на плечи казненных, давали залп салюта и толпа расходилась, спокойно, без суеты. Только бывшие недавно казненные бегали в толпе, вглядываясь.
 На ночь голову я снимал и ставил на полку, иначе было не заснуть, просыпался уже с головой. Вставал, и шел искать. Как-то раз не смог встать. Что-то было не так. НЕ ТАК. Понял, что не смогу смотреть на этих людей, улицы, ни на что. Задернул все шторы, подпер двери стулом, тумбочкой, чем-то еще. Понял еще, что мучает жажда. Пил, пил из-под крана, но вода только обжигала. Холодильник не открылся. Хотел выбежать на улицу, чем-то утолить жажду, но не было сил разобрать завал у дверей. Не было сил и подойти к окну, крикнуть что-то, да и не услышат… Подошел, разбил табуреткой. За окном - люди  смотрят молча. Отошел от окна, сел на кровать, хотел снять голову, не получается. И все нестерпимее охота сделать что-то, но что? Пробовал достать до потолка, залез на холодильник, подставил на него стулья – не получается. Делал что-то еще, не то, верно.
 Странный город, странные люди. Почему я задумался об этом только сейчас, заметил. Нет травы, нет птиц, нет живности. Только люди и дома, даже неба не видно. Нет детей, нет даже их игрушек. Нет голов, но об этом никогда никто никому… Что вообще происходит?
 Уснул. Не знаю как, но уснул. Проснулся от стука в висках. Потянуло на простор. Не в город, на простор. Вышел на улицу, люди идут, и все без голов. И вдруг понял, что если я это вижу, значит я обрел свою голову. И так стало стыдно за людей, и в то же время обидно за них и жаль. За их безголовость, за молчание, за эти бессмысленные казни, за всё… а особенно за то, что не виноваты они, просто безголовые. Пока.
 Вокруг уже собралась толпа. Нашлась лопата, пришел человек в белом, поставил печать мне на лбу, еду в автобусе. Довез он меня до указателя «Город», а за ним – поле, травы колышатся ветром. Иду я по этому полю, вдруг вспугнул зайца, убегает, ушастый. Успел заметить, что линяет он. Лег на траву и смотрел в безмятежное небо.
 Наступила моя весна…