Побег из Крыма

Побег из Крыма

Соня сидела у открытого окна, на выкрашенном белой масляной краской, покрытым двухнедельным слоем угольной пыли подоконнике, и сквозь слёзы разглядывала начинающие появляться из медленно уходящей в сторону моря предрассветной дымки стоящие на Севастопольском рейде пароходы, в которые ещё позавчера начали грузиться белогвардейские офицеры врангелевской армии, в спешке эвакуируясь из так недолго просуществовавшей Крымской Республики.

Она не испытывала к ним ни малейшего сочувствия, но несмотря на то, что Соня была не просто из числа тех, сочувствующих красным, жителей города, которые ждали этого момента, и сейчас злорадно ухмылялись, слушая рассказ про не редкий теперь одинокий выстрел, пустившего себе пулю в лоб, разуверившегося в себе, стоявшего у всех на виду, на пирсе, перед погрузкой офицера, а как могла приближала поражение белых, радости от долгожданной победы не было.

Соне совсем недавно исполнилось восемнадцать, она была худощавая смуглая еврейская девчонка, с короткими вьющимися абсолютно чёрными волосами, выразительными глазами светло серого цвета и удивительно красивой, почти магически притягивающей к себе взгляд любого идущего навстречу мужчины, небольшой грудью, с выпирающими из под платья почему-то всё время твёрдыми, крупными розовыми сосками.
Она была небольшого роста, с лицом невинной тринадцатилетней девочки, всё детство прозанималась в балетной школе, что чувствовалось по её походке и удивительной выразительности движений на танцах, с детства мечтала стать актрисой, и уже почти год работала на второстепенных ролях в Севастопольском Императорском театре.
Склонность к авантюрам у неё проявилась то же в детстве, когда в восемь лет она одна с тринадцатилетним мальчишкой попыталась уплыть на маленькой вёсельной лодочке в Турцию, чтобы посмотреть вечерний Стамбул и вернуться назад, и если бы их не подобрал пограничный русский катер в двадцати милях от берега, через два дня после отплытия, и не спокойная безветренная погода, то их лодку перевернуло бы первой трёхбалловой волной.
Теперь, Соня, среди товарищей по большевистскому подполью носила кличку «Огонёк», и прославилась тем, что ещё год назад удачно подожгла здание городской управы, но об этом мало кто знал.
       Её отец, и это знал весь город, был комиссаром и вторым начальником штаба у Фрунзе, войска которого сейчас вели бои почти у самого Перекопа, а брат, как один из участников большевистского террористического подполья уже две недели сидел в севастопольской военной тюрьме, ожидая расстрельного приговора, и готовый во всём сознаться, лишь бы прекратились эти бесконечные допросы офицерами военной разведки «русской освободительной армии».
      
Соня взглянула на лежащий на столе, завёрнутый в газету с непривычными французскими заголовками, букет тёмно красных роз, спрыгнула с подоконника, и развернула газету, чтобы поставить уже начавшие умирать розы в воду.
Из газеты выпал аккуратно сложенный лист бумаги, она подняла его, развернула, села на пол, положила рядом розы, и держа прямо перед собой двумя руками листок, начала читать, с трудом переводя на русский, написанные по-французски, посвящённые ей стихи.
       Ты первый раз улыбнулась
       -Из сердца вырвался крик.
       Зачем же назад повернулась
       -Решила: Любить он отвык?

       Ты долго в глаза не смотрела
       А волны бурлили в груди
       Тогда ты сказать не сумела,
       Душа прошептала: Прийди.

       Я в вечности жду нашей встречи
       С рассветом ко мне приплыви
       Вот наши объятья всё крепче
       А завтра утонем в любви.

       С автором послания, французским офицером эсминца, который уже второй месяц стоял, не заходя в бухту, в трёх милях от Севастополя, готовый в любой момент уйти назад в море, она познакомилась три дня назад на благотворительном балу, который устроили французы в здании театра, в помощь семьям погибших русских офицеров.
Ему было лет тридцать пять, невысокого роста, одетый в прекрасно подогнанную военную форму, улыбнувшийся ей у входа француз с грустными голубыми глазами, сразу остался в памяти, в толпе, потянувшейся к столам с бутербродами, она надеялась отыскать его, чтобы рассмотреть получше, но так и не увидела.
 Все остальные казались совершенно блеклыми и неинтересными, она почти всегда угадывала, о чём сейчас начнёт с ней говорить очередной кавалер, обычно говорили о жизни до войны, гражданские вспоминали путешествия по Европе и свою исконно русскую родословную, офицеры врали о своём геройстве на западном фронте, французы просто предлагали где-нибудь переспать.
Он неожиданно появился к самому концу бала, вошёл в зал, и сразу направился прямо к ней, умело уворачиваясь от танцующих пар.
Она сидела за столиком с двумя русскими офицерами, и наблюдала, как быстро они напиваются, превращаясь в ещё более отвратительные существа, «Прямо насекомые какие-то»,-подумала она, и в этот момент увидела запомнившегося французского офицера. Он подошёл к их столику, щёлкнул каблуками, и протянул руку, «Поль»,- коротко представился он, не называя, как другие своего воинского звания, чем сразу же ей понравился, «Суламифь»,- ответила она, засмеявшись, и пошла с ним танцевать. Она плохо говорила по-французски, и не знала о чём разговаривать, Поль видимо быстро это сообразил и теперь отпускал простые короткие фразы, смешно жестикулировал, комически копируя язык глухонемых или дикарей.
       Он молча проводил её до дома, попрощался, даже не попытался набиться в гости, или поцеловать, и исчез в темноте.
Наутро она первый раз в жизни почувствовала, что любит, она даже не представляла, как это вот так просто и неожиданно войдёт в её жизнь. У неё ещё не было мужчины, и несколько раз в жизни она влюблялась в кого-нибудь до безумия, но всегда это чувство было замешано в первую очередь на сексуальном влечении, она фантазировала сцены в постели, страстные объятья, поцелуи, необычные подарки, путешествия и совместные приключения. В этом случае, на удивление всего этого не было, было какое-то таинственное глубокое чувство, которое всё усиливалось, было ужасно весело, будто весь мир превратился вдруг в яркий весёлый поезд, в котором они вместе с Полем несутся по нарисованному, существующему только на картоне пейзажу, на фоне которого нарисованные смешные люди пристают к ней с разными, записанными на грампластинку разговорами, а поезд несётся всё быстрее, отрывается от земли и вот уже с огромной скоростью наматывает круги вокруг планеты, а потом уносится в темноту.
       Соня проснулась и, посмотрев на часы, поняла, что если прямо сейчас не выскочит из кровати, то опоздает на репетицию в театр, и в очередной раз придётся выслушивать нотации этого зануды режиссёра. Послезавтра должна была состояться премьера последнего творения местного гения, авангардная пьеса под названием «Суламифь», где заслуженная сорокатрёхлетняя актриса театра играла четырнадцатилетнюю Суламифь, а ей – гениальной актрисе досталась лишь второстепенная роль её девятилетней сестры.
На сцене она появлялась всего на несколько минут, да и то всё это время должна была изображать крепко спящую рядом с Суламифью сестру, которая должна иногда ворочаться, но даже не проснётся, когда Суламифь побежит на свидание с Соломоном. Соломона играл дородный детина из какого-то питерского театра. Соня уже решила, как с неё, со спящей медленно сползёт одеяло, и до того, как сонная девочка сумеет снова прикрыться, изумлённые зрители успеют заметить её потрясающее голое тело, и тогда ей успех конечно будет обеспечен, и это будет начало её карьеры актрисы, а тупой режиссёр, конечно не догадывался о таком гениальном ходе в своей пьесе.
       В театре она проскучала всё репетицию, актёры с трудом запоминали свой текст, часто сбивались, и приходилось начинать всё сначала. Соня вспоминала Поля, жалела, что часто прогуливала в школе уроки французского, не понимая, насколько может ей пригодиться в будущем знание языка, мечтала, что она станет послом Советской России во Франции, и встретит как-нибудь Поля на очередном приёме в посольстве, и он конечно же сразу её узнает и позовёт замуж, а она скажет, что решила никогда не выходить замуж, а всю свою жизнь посвятить борьбе за свободу угнетённых во всём мире, а потом они снова будут танцевать, и он скажет, что она говорит по-французски как настоящая парижанка, и спросит, где она получила такое блестящее образование и знание светского этикета, ну и так далее.
       После театра надо было идти на тайное заседание товарищей по подполью, она зашла в небольшой покосившийся домик на окраине Севастополя, в нём давно уже никто не жил, а до войны это была наверное чья-нибудь дача, закрыла за собой дверь, и угрюмый высокий парень проводил её в одну из комнат, где уже видимо давно сидели несколько молодых людей с невесёлыми лицами, и вполголоса обсуждали последние, навалившиеся на них проблемы.
Соня молча села на предложенный стул, и приготовилась слушать, она не очень любила эти встречи, и никогда не доверяла искренности молодых революционеров, и если бы не брат, который всё время давал ей разные интересные поручения, она бы в этой компании не прижилась. «Из тюрьмы нам передали, что твой брат долго не продержится, хотя он знает, что если он кого-нибудь сдаст, то первая умрёшь ты»,- помолчав тихо сказал самый старший, в свои двадцать семь лет он десять провёл на каторге, и не задумывался над ценностью чужой, да и собственной жизни. Он прокашлялся, у него был открытый туберкулёз, снова выдержал паузу, и продолжил: « Поэтому тебе партия поручает ликвидацию начальника разведки армии Врангеля, полковника Куроедова. По нашим данным он должен будет завтра прийти на премьеру в театр, будет сидеть в первом ряду. Оружие сегодня тебе принесёт наш человек, сделаешь это в конце представления, пробежишь за кулисы, и у служебного выхода из театра тебя будет ждать извозчик, после этого мы отвезём тебя в безопасное место»,- он переглянулся с остальными и сказал: « Не бойся, твой отец в курсе этого дела, это он предложил твою кандидатуру».
       Соня не спала всю ночь, она рассматривала двухзарядный маленький дамский револьвер, несколько раз целилась из него в своё отражение в зеркале, и всё же не могла представить, что завтра она вот так просто подойдёт и убьёт из него живого человека, пусть даже и самого ужасного негодяя на свете. Как она не пыталась развить в себе чувство мести за брата, набраться решимости, устремлённости, ничего не получалось, а только захотелось поскорее засунуть револьвер подальше в рот и нажать на курок, лишь бы не видеть больше этот поганый злобный мир, в котором люди вынуждены убивать друг друга, с помощью этого укрепляя высокие идеалы, к которым следует направить это мерзкое капиталистическое общество. История с Полем совершенно вылетела из её головы, за всю ночь она так ни разу о нём и не вспомнила.
       «А ведь можно было отказаться, или не пойти тогда в театр, пересидеть где-нибудь несколько дней до подхода Красной Армии, ну а отцу я бы всё объяснила, он бы понял, и зачем я придумала отсидеться в пустой квартире брата, надеясь, что как раз там искать точно не будут, всё перевернули ещё во время обыска»,- думала она старательно вчитываясь в французский текст, пытаясь из нескольких знакомых фраз и слов понять смысл стихотворения. Она тихонько подошла к входной двери, часовой за дверью чиркнул спичкой, и видимо затянулся только что свёрнутой самокруткой, она почувствовала запах казацкого самосада и отошла назад к окну. Надо было выбираться, пока не совсем рассвело. Прыгать с четвёртого этажа не хотелось, и Соня попыталась вылезти из окна и спуститься вниз по водосточной трубе, надо было только стараться не греметь, чтобы не разбудить соседей, она ещё маленькой девчонкой лазила по водосточным трубам с мальчишками, чтобы украсть стоявшее на подоконниках варенье, и повторить это снова ей казалось совсем не страшно. Она уже спустилась на один этаж ниже, когда кусок проржавевшей трубы, который она обхватила обеими руками, обломился под её тяжестью, и она вместе с ним полетела вниз, глядя на всё быстрее удаляющееся от неё знакомое окно, и успев подумать, как бы звук удара о землю не привлёк часового. Она глухо стукнулась о траву позвоночником, гулко брякнула об ногу труба, и Соня потеряла сознание.
       После бессонной ночи она пришла в театр, револьвер непривычно оттягивал вниз маленькую модную сумочку из голубого бисера, зайдя в гримёрку и подойдя к зеркалу Соня с отвращением посмотрела на побелевшее, осунувшееся лицо с перепуганными безумными глазами. «Если спросят, скажу, что страшно волнуюсь перед выходом на сцену»,- подумала она, но на неё никто не обращал внимания, началась последняя репетиция перед началом, и как обычно все недочёты всплыли в последний день, и весь персонал как сумасшедшие бегали по театру, пытаясь отыскать то куда-то девшегося вчера осветителя, то кем-то по ошибке захваченный реквизит, актёры зубрили роли, а режиссёр от волнения был в стельку пьяный ещё с самого утра.
       Она лежала на раскладушке, которая должна была изображать общую постель Суламифи с сестрой, лучи прожекторов били прямо в глаза, Суламифь, стоя на коленях, воздев полные руки к небу, загробным голосом читала выдержки из Песни Песней, под одеялом было жарко, в зале стояла ужасная духота, и Соня подумала «Скорей бы всё это кончилось».- она вспомнила, как собиралась как бы случайно обнажиться, и ей стало противно. Прямо напротив неё, почти в правом углу первого ряда, время от времени внимательно разглядывая её торчащие из-под одеяла голые ноги, сидел полковник Куроедов с женой и некрасивой шестнадцатилетней дочерью, которая постоянно что-то жевала и сплёвывала на пол. Через два ряда после него она почувствовала взгляд, и встретилась глазами с Полем, который сочувственно улыбнулся и показал ей букет тёмно красных роз. Она закрыла глаза и больше их не открывала, пока раскладушку не вынесли за кулисы.
       Соня встала, завернувшись в одеяло, зашла в гримёрную, там никого не было, быстро оделась, и, услышав донёсшиеся из зала аплодисменты, вынула револьвер из сумочки, засунула его под лифчик, и быстро побежала в зал. Актёры встали в шеренгу, по обе стороны от стоящего в центре счастливого пьяного режиссёра, и ждали, когда поднимется занавес, и они выйдут к неровно хлопающей и улюлюкающей публике. Соня встала последней справа, напротив того места, где по её расчётам сидел полковник, было темно, прожектора освещали занавес снаружи, она спокойно вынула, чуть повернувшись назад, из лифчика револьвер, взвела курок, и сжала, обхватив пальцами правой руки, он легко умещался в её небольшой ладони. Наконец занавес поднялся, сверкнули прямо в глаза софиты, она вместе со всеми шагнула вперёд, приближаясь к зрителям, вытянула вперёд правую руку, Куроедов, перехватив её взгляд всё понял, вжался в сиденье, поджав под него ноги, и наклонил вперёд голову. Его жена сидела справа от него, она ещё ничего не заметила, и хлопала, стараясь попадать в такт с залом, глядя влюблёнными глазами на кивающего ей Соломона. Дочь уже встала, чтобы направиться к выходу, и смотрела вглубь зала, видимо надеясь там встретить знакомых молодых офицеров.
Соня выстрелила два раза, целясь в пол перед креслом первого ряда, обе пули попали в паркет, и полковнику в ноги полетело несколько щепок, он ещё сильнее поджал под себя ноги, и так и не поднял голову. Соня бросилась за кулисы, её не преследовали, мало кто в зале понял, что происходит, аплодисменты заглушили звук выстрелов, и только два сидящих за Куроедовым офицера бросились, перелезая через ряды к полковнику. Он откинул назад голову и сосредоточенно смотрел в потолок, кисти рук, обхватившие ручки кресла побелели и начали подрагивать.
       Соня влетела в коридор, и бросилась мимо гримёрной к выходу, около гримёрной стоял Поль всё в той же форме французского морского офицера, и протягивал ей букет роз, аккуратно завёрнутый в газету. Он хотел что-то сказать, но она схватила букет, на бегу поцеловала его прямо в губы, задержалась на мгновение, прижавшись к нему всем телом, и выбежала из театра. Извозчика не было. Она перебежала на другую сторону улицы, с разбегу перемахнула через забор, и побежала по парку, со стороны театра начали раздаваться крики, застучали о булыжники мостовой конные жандармы, завели двигатель автомобиля, который непрерывно сигналя понёсся по улицам к центру. Соня вспомнила, что совсем рядом, за парком находится квартира брата, она часто к нему ходила до ареста, и теперь ноги сами несли её прямо к этому дому. Она забежала в подъезд, и промчалась по лестнице на одном дыхании до четвёртого этажа, быстро открыла дверь, ключ с тех пор на счастье так и лежал у неё в сумочке, и прошмыгнула вовнутрь. Соня бросилась прямо в одежде на кровать, цветы, которые она так и сжимала в левой руке, положила на стол, и почти мгновенно заснула. Она не слышала, как ночью около двери выставили охрану, утром её брата должны были привести на квартиру, чтобы устраивать очную ставку с другими членами группы, которых взяли сегодня ночью. Он, как и все другие не мог долго терпеть боль, а после трёх дней в душной камере, без воды и нескольких плотных обедов селёдкой, он стал рассказывать даже то, что только планировал сделать, и называл все вспомнившиеся ему фамилии и адреса своих севастопольских знакомых, даже которые давно уже умерли.
       Она не знала, сколько пролежала без сознания на траве, у дома, открыв глаза увидела уже начавшее голубеть от вставшего солнца небо, приподнялась, застонав от резкой боли в пояснице, встала сначала на четвереньки, потом на ноги, и пошатываясь пошла в сторону моря. Голова кружилась, яркие красные и жёлтые пятна всплывали перед глазами. Она около часа шла вдоль берега, город кончился и ей попадались лишь одинокие домики небогатых мичманов, которые любили селиться в этой части бухты. Соня села у самой кромки моря на гальку и посмотрела на стоящий на рейде в двух милях от берега французский эсминец. Она разделась и быстро вошла в тёплую, такую освежающую и ласкающую её уставшее тело воду и поплыла, не обращая внимания на прибитых к берегу после вчерашнего шторма, медуз.
       Когда до корабля осталось не более трёхсот метров, она увидела, что матросы начали поднимать якорь, из трубы повалил ещё более густой дым, по палубе забегали люди, французы не собирались защищать Севастополь, и отправлялись назад в Средиземное море. Соня высунулась из воды и замахала руками, она кричала, но видимо никто этого просто не замечал. Тогда она стала грести изо всех сил, и через десять минут подплыв к самому борту, начала барабанить по нему кулаками и хриплым от слёз голосом кричать: «Поль! Поль!», её всё-таки заметил какой-то матрос, позвал офицера, и через несколько минут уже человек пятьдесят смотрели с борта эсминца на бьющую кулаком о борт и не поднимающую на окрики головы, девушку, которая не переставала, захлёбываясь морской водой, сквозь слёзы кричать: «Поль!Поль!Поль!». Вдруг с верхней палубы, головой вниз сорвалась чья-то фигура в белом офицерском кителе, и человек упал в воду, быстро вынырнул в нескольких метрах от девушки и подплыл к ней. Она обняла его, закрыла глаза и только не переставала повторять его имя, он что-то говорил на французском, шептал : «Суламифь» и целовал всё её солёное от слёз и моря лицо.
Они не замечали, как матросы кидали им спасательные круги, потом стали прыгать один за другим в воду, но не решались совсем близко подплывать к время от времени исчезающими за волнами двумя сросшимися в объятьях людьми, другие уже спускали две шлюпки, соревнуясь, какая первой до них доплывёт, и в этот момент пара чёрных, поблёскивающих на солнце, дельфинов, резвясь в свободном и открытом море начали поочерёдно выпрыгивать из воды между кораблём и начинающим просыпаться в воскресное летнее утро Севастополем.
      
 Брата расстреляли за день до прихода красных, он не плакал, а только попросил, чтобы к нему привели Соню, и чтобы больше не видеть перед смертью других товарищей, которых он сдал, потом его вывели во двор, поставили лицом к стене, в длинную шеренгу его старых друзей, почему-то сестры среди них не было, но никто ему не сказал ни слова, он рассматривал и считал кирпичи на стене, потом закрыл глаза, попытался заплакать, и услышал позади себя звук своего предназначенного только ему, звонкого выстрела.

       Через три дня на улицах Севастополя, когда почти на каждом фонарном столбе раскачивались на ветру повешенные белогвардейцы, а за городом постоянно были слышны залпы расстрельных команд, к немногим редким в то время прохожим подходил пьяный немолодой комиссар в кожаной куртке, одетой прямо на голое тело, показывал фотокарточку девушки с детским лицом и короткой стрижкой, и спрашивал: «Вы не знаете где моя дочь, она играла сестру Суламифь на последнем представлении в нашем театре»,- люди испуганно смотрели мимо фотографии и шли дальше.
      
Соня сидела в офицерской столовой, завернувшись в толстый белый махровый халат, с вышитой синей ниткой на груди надписью «Маршал Ной», и молча смотрела на сидящего прямо напротив неё Поля, руки у неё всё ещё дрожали, она медленно подносила ко рту уже третью рюмку настоящего французского коньяка, который из красивой бутылки, всё время подливал ей сидящий слева от неё капитан эсминца – пятидесятилетний серьёзный француз с аккуратно побритой головой и ухоженными, покрашенными в чёрный цвет усами. Он постоянно о чём –то спрашивал, называл её «моя бедная девочка», сказал, что они могут довести её только до Стамбула, потому что он не имеет права на военном корабле перевозить пассажиров, но в городе много русских, и она конечно там не пропадёт, может быть встретит своих родственников или друзей, всю равно это лучше, чем дожидаться скорого прихода красных, в её родном Севастополе, и что он конечно её понимает, сейчас каждый русский пытается попасть на любой пароход, уходящий из города, а мест на всех не хватает…Она поняла, что они ничего не знают о сцене в театре, но а о возможности оказаться в забитом белогвардейцами Стамбуле, она как-то до этого не размышляла, а Поль всё молчал, не вмешивался в разговор и только продолжал её рассматривать, внимательно изучая её лицо, глаза, взъерошенные мокрые чёрные волосы, наблюдая за её всё ещё подрагивающими, лежащими на столе загорелыми детскими руками с красивыми нежными пальцами и обкусанными ногтями. У Сони вдруг закружилась голова, красные пятна опять появились перед глазами, и она не смогла больше держаться, положила голову на плечо рядом сидящего капитана, и потеряла сознание.
      
 Она проснулась от доносившихся с берега заунывных призывов муэдзинов, солнце только появилось из-за моря и освещало неохотно просыпающийся Стамбул, торчащие одинокие минареты, окна серых домов, с собирающимися на утреннюю молитву турками. В каюте она была одна, она встала, подошла к открытому окну, эсминец стоял довольно близко от города, и долго смотрела на тёмную, черноморскую воду, она здесь была какая-то совсем чужая, не такая как в Крыму, ей захотелось прыгнуть прямо из окна в эту воду, погрузиться на несколько метров в глубину, затем выпустить весь оставшийся в лёгких воздух, и почувствовать, как она погружается всё глубже, пока на достанет обеими ногами дна. К окну подошёл матрос и сказал, что через час с берега подойдёт шлюпка, которая заберёт её в город, а они ночью снимаются с якоря и уходят в Средиземное море.
      
Соня сидела в шлюпке, на носу, она совсем не хотела рассматривать приближающейся к ней город, два турка старательно гребли к берегу, переругиваясь между собой на незнакомом ей языке, и рассматривая её, одетую в морскую французскую форму, с маленьким, подаренным капитаном чемоданчиком с продуктами и одеждой, и даже бутылкой французского коньяка, который она двумя руками старательно придерживала у себя на коленях. Поль перед тем как она садилась в шлюпку подошёл попрощаться, протянул её руку, и она почувствовала в своей руке маленький скомканный из бумаги шарик, она всё ещё сжимала его в правой руке, и только сейчас, когда стало почти невозможно прочитать написанную по-французски на носу судна надпись «Эсминец Маршал Ной», она развернула клочок бумаги, и прочитала, написанную мелким почерком короткую записку: «Завтра в пять утра у Софии».
      
Капитан нервничал, было утро, они только что вошли в пролив, и уже два часа вся команда искала во всех помещениях корабля лейтенанта Поля Элюара, который не появился на утренней линейке, его не оказалось и в собственной каюте, хотя все его вещи были на месте, последний раз его видели на ужине, он ни с кем не разговаривал, был как всегда серьёзен и задумчив, но посмотрев прямо в глаза капитану улыбнулся и предложил выпить по рюмке коньяку, хотя до этого никто не видал его пьющим.
Капитан спросил: «За что будем пить?»,- а он весело подмигнув, ответил:
« Конечно же за любовь», и залпом выпил рюмку до дна.
       Надо было писать телеграмму начальству, потом возможно на судно прибудет военная комиссия для разбора происшествия, чего совсем не хотелось, и капитан написал: « Лейтенант Поль Элюар сегодня ночью пропал при загадочных обстоятельствах, зная его как лучшего офицера эсминца, я не могу заподозрить его в дезертирстве, и прошу считать его пропавшим без вести».
      
Мужчина в почему-то мокрой форме морского офицера и девушка, в штанах и тельняшке, бежали, прикрыв глаза, крепко держась за руки, по узким улочкам по направлению к морю, попадающиеся им на встречу сонные турки, испуганно прижимались к стенам домов, и с удивлением смотрели им вслед, видно было, что они не замечают ни встречных прохожих, не знают куда бегут, как будут жить дальше, а просто несутся всё быстрее и быстрее, всё дальше и дальше, готовые ворваться в неизвестность, и скрыться за следующим поворотом такой непонятной, к счастью ими не прогнозируемой любви.