Семьдесят лет без войны

   Мой родной город, Жлобин, освободили 26 июня 1944 года. Долго готовились, Гомель и левый берег Днепра осенью ещё освободили, потом создавались и на правом берегу с обеих сторон плацдармы для наступления, там, где зимой освободили севернее Рогачёв, южнее - Стрешин. Оба города древние, старше Москвы.

   А Жлобин/Злобин появляется на картах Великого княжества Литовского и позже Речи Посполитой в середине XVII века, и в хрониках упоминается, что поднимавшееся вверх по Днепру казачье войско под предводительством Ивана Золотаренко брало и жгло на своём пути днепровские города, в том числе и злобинский замок/крепость сожгли. Атамана Золотаренко убили серебряной пулей под Быховом, это следующий за Рогачёвым городок вверх по Днепру, ближе к Могилёву. Его оборотнем считали, уж больно лютовал, не щадил ни старого ни малого.

   Замок заново не отстроили, и постепенно превратился днепровский городок в местечко, переход из подданства польской короне к русскому императору в этом отношении ничего не изменил, черта осёдлости как раз  по Днепру и прошла. На днепровском берегу у ставшего небольшим холмом сожжённого замка, там, где упирался в реку Малевичский шлях, проходили ярмарки.

   Наполеоновские войска местное население не особо враждебно встретило, поскольку и 20-ти лет не прошло, как передали его России, а преимуществом Польши было сохранение магдебургского права, то есть городское самоуправление. И к тому же оставались местные  униатами, поскольку православная иерархия за столетия после Бресткой унии была сведена на нет.

   Восстановление православной иерархии началось только в середине  XIX века. Как восприняли мои предки возвращение к отеческой вере - семейная история умалчивает, архива не осталось не то что в семье - в городе, что и успели вывезти в неразберихе лета 1941-го - сейчас нужно искать по разным хранилищам, в город эти документы не вернулись, и в городском архиве только с лета 1944-го собираются.

   Две характерные черты жизни нашего городка в императорской России были настолько существенны, что не изменились и после войны с революцией. Железная дорога и евреи. Первая ветка, Либаво-Роменская, прошла через Жлобин в 1873-м году, потом добавились другие, ко времени Первой мировой войны город был крупной станцией. Бабушка, правда, говорила, что у неё дед с отцом по старинке днепровскими плотогонами были, а не на железной дороге работали.

   Тогда не только плоты по Днепру шли, а и пароходы, самый известный - в 1910-м году из Киева с мощами преподобной Ефросинии Полоцкой. Местные жители выходили встречать пароход на берег крестными ходами и даже в воду заходили. В Жлобине была остановка. Мощи вынесли на берег в Троицкую церковь на несколько часов, а потом дальше они поплыли до самой Орши, оттуда уже в Полоцк крестным ходом их несли.

   У моего дома Днепр делает изящную  петлю, она хорошо на фотографии видна, получился большой заливной луг под горками, которые сейчас санаторскими называются. Здесь был барский дом, в войну - немецкий госпиталь с белым флагом, и то ли случайно, то ли помог флаг, но дом уцелел, и после войны в нём туберкулёзный санаторий был, отсюда и название.

   А рядом на старом кладбище мой прадед Пётр Комяков и другие родственники лежат. Прабабушки Татьяны там нет, она осталась в оккупации и не дожила до освобождения, когда разбомбили дом - уехала в деревню, где её и похоронили.

   Всего осталась от довоенной жизни одна общая семейная фотография. Прадеда на ней уже нет, раньше умер, в центре прабабушка, вокруг - её дети и внуки, 17 человек. Никого уже нет в живых. Не так давно, когда бабушка умерла и тянули в дом газ и воду - нашли рабочие в раскопе изящную довоенную чашечку, а если и было что-то ещё - тётке не сказали, только чашечку отдали.

   Когда гуляю по санаторскому лугу  с собакой - о том пароходе с преподобной Ефросинией вспоминаю. Всего за 30 лет, к началу Отечественной войны, не осталось в Восточной Беларуси ни одной действующей церкви! И только с приходом немцев стали открываться церкви, двинулась в путь миссия Жировицкого монастыря: крестить, причащать и отпевать православных.

   Возглавлял миссию игумен Серафим (Шахмуть), он и у нас в городе был, а потом с немцами не ушёл и погиб в советском лагере. У многих белорусских исповедников такие судьбы.
 
   Сейгод на лугу просто сказка, разнотравье цветёт и благоухает. Я беру с собой мешок для мусора, и пока Тишка носится - собираю по обочинам тропинки бутылки и пакеты, обратно с полным мешком возвращаюсь, на горке стоит мусорка. По весне лягушачий хор заливался, потом умолк, но разных птиц множество, в последний раз красивую цаплю мы с Тишкой вспугнули. Белоснежную, изящную, красивее Майи Плисецкой.

   Да, так вот евреев у нас было много, пять синагог и одна православная церковь. Как это на общую революционность повлияло, что бОльшую роль сыграло - евреи или железная дорога - не лежит душа разбираться. Лучше семейное предание расскажу.

   Старшая бабушкина сестра, Анастасия Комякова, стала революционеркой. И старший брат Сергей Комяков тоже. И случилось так, что на фронте за большевисткую агитацию приговорили мобилизованного Сергея к расстрелу, а Анастасия его спасла. Потому что она беременная была и соврала, что его жена, фамилия в замужестве у неё осталась та же, Комякова, его и помиловали.

    Рассказывала это мне моя двоюродная тётка Клавдия Комякова, дочка Анастасии, и по тёткиным словам выходило, что сам Государь помилование подписал. Сергей женился, так и остался большевиком, военным юристом, ещё и на Великой Отечественной повоевал. Но детей у них с женой не было, а у моей бабушки семеро, дед бросил их после войны, и Сергей помогал сестре племянников и внуков воспитывать, есть фотографии, где  я маленькая на коленях у него сижу.

    А у Анастасии было трое детей, дочь и два сына, были и внуки, но на сегодня, сто лет спустя после царского помилования - нет потомков.

   За городом у нас есть два обелиска. Весной 1942-го  немцы в противотанковые рвы свозили и расстреливали евреев. Кому-то удалось в последний момент чудом бросить младенца на руки местным, кому-то бежать, кому-то выбраться изо рва. Единицам.

   А перед отступлением весной 1944-го выгнали немцы местное население на снег в чистое поле перед своими позициями, в Озаричи. Помимо холода и голода - людей эпидемия стала косить, мало кто выжил, хотя наши старались спасти, освободив, в госпиталях выхаживали.

   Оккупация три года длилась, летом 1941-го хоть и отбил ненадолго генерал Петровский город, но с месяц всего смог удержать. И что тут было - постепенно после войны прояснялось. Памятник на месте расстрела подпольщиков на старом кладбище на санаторских горках только в 1967-м году поставили. Расстреляли не всех, кого-то отправили в лагерь, и выжил один, Мефодий Черноголовый, он и указал место.

   Выдал провокатор, а кто и что с ним стало - неизвестно. Вижу эту могилу, когда к своим иду, там молодые ребята лежат, старшему, Григорию Баранову, 25, остальные ещё младше. Пару лет назад на памятнике кто-то свастику нарисовал, потом табличку разбили.

   Но на Радоницу и в день Победы и Освобождения у них всегда цветы. Как и у доктора Алексея Панина, он в глубине кладбища лежит. Царский ещё доктор, остался при немцах, и ещё живы те дети, кого он от краснобережского лагеря спас липовыми справками (больных не брали для забора крови). Он и партизанам помогал.

   В Красном Береге во дворце был немецкий госпиталь, и детей  туда  свозили в лагерь, а сейчас - мемориал.

   В нашей газете "Новы дзень" идут публикации к юбилею, мне запомнились два случая, связанные с детьми. В начале оккупации царила растерянность. Первая листовка, выпущенная в подпольной типографии, была посвящена подвигу мальчика Саши Тышкевича, у которого погибла вся семья. Он с добытой неизвестно где гранатой вышел на дорогу, взорвал машину, был ранен осколками, и кто из немцев выжил - тут же добили его, но огласка и листовка своё дело сделали. В типографии была подпольная группа, стащили шрифт и печатали листовки, успели несколько напечатать, потом провокатор всех выдал.

   Вторая история произошла с Лёней Бабаньковым. Его мать пекла хлеб партизанам, и когда партизаны окружили полицаев, приехавших в их деревню Денисковичи поживиться, те попрятались, а Лёня их главаря, начальника жлобинской полиции обер-лейтенанта Бориса Шорина нашёл в сарае. Тот предлагал ему деньги, лишь бы не выдал, когда Лёня молча развернулся, чтобы выскочить - стрелял в него, мимо, Лёня привёл партизан, те подожгли сарай, Шорин выскочил - и его расстреляли. А мальчик до сих пор жив, и сейчас эту историю рассказал.

   Партизанских отрядов в районе было несколько, базировались они в заднепровских лесах, на левом берегу. Деревни за помощь партизанам каратели по всей Беларуси жгли, у нас в небольшом районе пять таких, где после войны не стали жить люди, теперь только обелиск в деревне Коротковичи о них напоминает.

   Не знаю, насколько жива память. Везде захоронения и памятники, ухоженные и с цветами, к 70-летию освобождения Беларуси откроют в Минске новый музей Великой отечественной войны с грандиозной экспозицией.

   Но у нас последнее событие такое: у немецкого госпиталя было кладбище,  три года назад поисковики часть захоронений подняли. Я ходила смотреть: складывали в зелёные пластиковые мешки черепа да кости, больше ничего не осталось, ну разве что солдатские медальоны да чётки иногда, креста, говорят, ни одного не видели.

   Увезли немецкие останки на мемориальное кладбище под Бобруйском, а на месте захоронения строят католики костёл, уже под крышу подвели.

   Для воскресной школы при храме я организовывала экскурсию по старой части города - оказалось, не только дети, но и родители ничего не знали ни про подпольную группу Баранова, ни про доктора Панина. 

   Не знаю, что тут можно сделать, разве что как в фильме "Мы из будущего", отправить ненадолго молодых в прошлое. Казёнными речами тут не отделаешься. 70 лет без войны - это долго, скоро уйдут и те, чья детская память сохранила военные воспоминания, не говорю уже про ветеранов. И не станет тех, кто помнит краски, звуки и запахи войны, кто знает, что такое голод и холод, труд и терпение, мужество и отвага.

Что тогда станет со всеми нами?