Глава 1. Сквозь Тьму к Рассвету - Часть 7

Сквозь Тьму к Рассвету

ISBN – 9781311809971

**Продолжение...**

* * *

И вот он на пороге своего нового жилья. Сколько простоял времени – секунды, минуты? А, кажется, перед глазами прошла жизнь, которая уже закончилась. Надо решиться сделать следующий шаг, иначе сам останешься в прошлом.

Шаг! В ощущениях ничего не изменилось: живой. Присел на качающийся стул – непривычно. Обследовал встроенный шкаф – темно, пусто и пыльно. Коснулся кровати – ответила протяжным вздохом. «Познакомились. Едва ли понравились друг другу, – усмехнулся Димыч, – а никто и не обещал, что будет приятно. Притерпимся». И застолбил свою территорию – поставил на тумбочку фотографию детей.

Весёлые, загорелые – это их последнее отпускное лето. Дурачатся. Аська складывает губы трубочкой – «изюм», Пашка наставляет матери рожки. С обеих сторон прильнули к матери. Отец – фотограф, к нему не прильнёшь – не выстроится кадр. Глава прайда отдаёт указания, обещает птичку. Сонька его щурит на солнце глаза, купается в обожании детей. Картина полного семейного счастья. Или такой только он её видит? А вокруг обман? «Нет! – успокоил себя, – дети обмануть не могли. Они были действительно счастливы. Это вы, Софья Павловна, – перевёл взгляд на жену, – обманывали или обманывались. И теперь обманулись в своих предположениях – никакой я не БИЧ. Интеллигентные люди бывшими не бывают. А я завлаб к тому же. И БОМЖом меня можно назвать с натяжкой – есть у меня место жительства: казённое, неуютное, но есть».

«Почему же так паршиво?» – подумал он. Захотелось протянуть руку, набрать телефонный номер, услышать знакомый голос. Рука не двинулась с места. Как будто жила отдельно и как будто знала, что прошло слишком мало времени, чтобы на том конце провода обрадовались его звонку. Там – он это остро чувствовал – что-то происходило. Никак не мог определить источника напряжения: дети? Сонька? Хер Себастьян со своими поучениями? Закрыл глаза, попытался увидеть знакомую картину – ничего не получается. Муть. Позвал Ольгушу. Всё та же темнота и муть.

Так уже было однажды, когда он впервые ощутил свой Дар и его силу. На душе было так же неспокойно. Тревожился, не находил себе места – тяжёлые предчувствия лишали сил. Казалось бы, он понимал причину своего состояния: в далёком городе пропал его двоюродный брат, уже несколько дней длился активный розыск. Родственники, жившие в разных концах страны, волновались, перезванивались, спрашивали друг друга о новостях. Их навещали сотрудники милиции: не заезжал? Не звонил?

Димыч тоже волновался, переживал, думал о Павле – он был не только братом, но и другом. Теперь с ним что-то произошло. Что-то непонятное, в чём Димычу было трудно разобраться. Хотел увидеть брата. И ничего не видел – муть и ощущение надвигающейся катастрофы. А уже на следующий день из дома пришла телеграмма: «Папа в больнице. Инфаркт». Беды наложились одна на другую – развести их и почувствовать новую не хватило сил и опыта.

Отношения с отцом всегда были сложными. Но тогда боль, страх потери близкого человека, раскаяние за собственную вину: невнимательность, непочтительность, непослушание – задавили его так, что, казалось, случись что с отцом, самому не останется в жизни места. Как ни крути, он понимал, что приложил руку к развитию болезни отца. Тот требовал, чтобы сын проходил практику на заводе, где работал и он сам, и родственники. «Династия», – гордился отец. А сыну не было дела до отцовской гордости – бежал от диктата, его влекли дальние города. Выбрал Сибирь.

Приехал домой. Мать почему-то шёпотом, рассказывала, как много проблем обрушилось на отца в последнее время: беда в семье брата, неприятности на работе, к тому же на днях он уволил одного рабочего. Дельный, в общем-то, мужик. Но выпивает. По его вине едва не случилась авария. Рабочий встретил отца после работы, обвинял, угрожал, размахивал кулаками, кричал про детей, которые теперь останутся без куска хлеба. «Это происшествие стало последней каплей, – подвела мать итог, – отца увезли в больницу».

Днём застал мать плачущей. Оказывается, жена этого уволенного встретила её на улице и, намекая на болезнь отца, закатила скандал: «Отливаются кошке мышкины слёзки! Не то ещё будет – у тебя тоже дети есть. За мужем своим не спрячешься!» Женщина грозила всякими карами, сыпала ругательствами и проклятьями.

Мать пересказывала безобразную сцену, заново переживая её, едва не теряя сознания – пальцы крепко держались за крышку стола. Выглядела усталой и даже постаревшей. Вроде всё та же: тонкие пальцы, голова с высокой причёской, строгий синий костюм и кружево блузки. Но в самом её облике не было прежней стати: понурая голова, опущенные плечи.

При этом всю её фигуру – он это ясно видел – окутывала какая-то прозрачная оболочка. Оболочка пульсировала неровным светом. Поражённый необычным видением, Димыч не знал, с чем сравнить её. «Подобна нимбу, что изображают на иконах, – решил он, – но нимб располагается вокруг головы. А тут розовый кокон окружает фигуру матери: голову, плечи. И плавно стекает вниз, словно сари на индианке – нашлось, наконец, сравнение, хотя оно тоже неточно соответствовало образу. Поверхность сари была бугристой: выпуклости, провалы. Цвет тоже неравномерен: местами интенсивно-розовый, где-то бледный до прозрачности, местами серый и даже грязный. Серые пятна, словно безобразные нашлёпки, делали вид сари совершенно отвратительным. Устало свисали края, тонкие, неровные.

Мать горестно опустилась на стул – физически ощутил её отчаяние: ладони закрывают лицо, сутулится, содрогаясь в рыданьях, спина. Острая жалость пронзила сердце: ему бы отвести её беды, утешить, вытереть слёзы. Поднял руку, потянулся к матери – и замер, неожиданно почувствовав холод, странным покалыванием упирающийся в ладонь. Понял его как призыв к сдержанности: «телячьи нежности» в семье не поощрялись, в памяти не хранилось ни единого случая, когда бы мать обняла его, приласкала. Сначала было некогда – всё внимание забирали работа и младший братишка; потом, повзрослев, он и сам сторонился проявлений сентиментальности.

И всё-таки внезапно возникшее ощущение холода заинтриговало его. Приблизил ладонь к лицу – ощущение исчезло. Повернулся к свету – никаких проявлений. Для верности помахал рукой, и вдруг, на каком-то этапе движения повторились и холод, и покалывание. Замер. Задержал в этом положении руку – неприятные ощущения не исчезали. Совершил несколько движений корпусом. Странные ощущения появлялись только в одном месте.

Повернулся к матери – она по-прежнему неподвижно сидела за столом, уставясь в одну точку. Уже экспериментируя, задержал руку над сари. Оно было живым: тёплая энергия исходила от участков чистого розового цвета, над нашлёпками держался мерзкий холод, покалывание повторялось. Не касаясь матери, её одежды и кокона над ними, сын медленно повёл рукой от головы к плечам – серые пятна стали медленно блекнуть. Целенаправленно, сверху вниз, двигались его руки. Нашлёпки исчезали, края сари выравнивались, оно становилось чистым и нежным.

Зато на руках чувствовался слой липкой холодной мерзости. По наитию повернулся в сторону, откуда двигались к нему холод и покалывание. Резко встряхнул руками – они будто очистились, стали тёплыми. «Вот гадость!» – содрогнулся сын, всё ещё отряхивая руки. Мать сидела в той же неподвижности, не замечая ни сына, ни его манипуляций.

В церкви в это время шла воскресная служба. Среди скопища народа, запаха ладана и горящих свечей одна прихожанка неожиданно без чувств рухнула на пол. Возникло смятение: «Расступитесь! Воздуха! Человеку плохо!» Женщины, работающие в церкви, добродельницы, подняли несчастную, усадили на скамью. Одни обмахивали, другие принесли водички. Батюшка склонился над ней, перекрестил, окропил святой водой и тихо, словно про себя, произнёс что-то о грехе и покаянии: «Исповедоваться бы следовало». Знающие люди зашептались: «Не рой ямы другому!»

Дома бабка Татьяна неодобрительно ворчала: «Мужик в больнице – в саду порядку никакого». За садом следила бабка Ольгуша. Но бабка Татьяна, никогда не одобрявшая жены сына, указывала ей на любые неполадки в доме, винила её во всём, бранилась. На Димыча взглянула с интересом, даже улыбнулась одобрительно: «В силу входишь, внучок! Погодь, придёт время, сильнее нас никого не будет». И засмеялась, мелко, хрипло. Димычу бабкин смех показался неприятным.

Хотел выйти, но не решился оставить мать наедине с бабкой – видел, как измучена она последними событиями и страхом за отца, чувствовал, что нет у неё сил противиться ворчанию бабки.

Бабка Татьяна словно прочла его мысли. «Не бойсь, не съем я твою мамашу! – и, уже обращаясь к матери, проговорила, – Да не реви ты коровой, ничего с Сергунькой не будет. Выправится он. Завтра встанет. У Стаса беда – убили Павлушу. Не знает пока, что убили. А не живой он. Давно уже не живой». Села рядом с матерью, уголком чёрного платка вытерла набежавшую слезу.

Димыч никогда не видел бабку Татьяну плачущей. Она стоически встречала жизненные неприятности, расправлялась с обидчиками и никогда не плакала. А сейчас тронула мать за руку и с непривычной кротостью проговорила: «Буде, Анюта, буде! Давай почаёвничаем с тобой». Пить чай Димыч не остался – ушёл к Ольгуше.

Против обыкновения Ольгуша встретила его неласково: «Силу свою пробуешь? Ну-ну! – проговорила она. – А то, что силой надо распоряжаться умеючи, это тебе невдомёк? Гляди, парень! По-дурному даже в поисках хорошего можно таких дел наворотить, что и людей, и себя, и душу свою погубишь! Запомни, Димитрий (она всегда, когда сердилась, называла его Димитрием): во гневе не только сделать чего-нибудь, но и помыслить ничего не моги. Укороти гнев, потом уже думу думай! Вот тебе мой наказ. Крепко его запомни. Да бабку Татьяну не больно слушай. Дар тебе дан большой, но его вырастить нужно!»

Почему он не должен слушать бабку Татьяну, Димыч спросить Ольгушу остерёгся.

Бабку Татьяну он хоть и любил, но всегда слегка побаивался. Суровой женщиной была она: не сюсюкала, не уговаривала, но могла молча, одним взглядом заставить его выполнить любое распоряжение. И не было случая, чтобы внук ослушался её указаний.

Ему, наверное, и шести лет не было, когда произошла эта жуткая история с рыжим соседским котом. Повадился он таскать яйца из бабкиного курятника. Бабка гоняла кота, сердилась, поругивалась. Но когда тот забрался в клетку с цыплятами и передушил половину, бабка рассердилась по-настоящему: поймала кота, схватила за шиворот, со всей силы кинула его через забор, к соседям: «Сдохни, гад».

Котище трусливо заполз под куст смородины, поглядывая оттуда на бабку, на цыплят, с которыми не успел расправиться, и на Димыча. А тот смотрел на маленькие жёлтые комочки, которые ещё вчера, как маленькие солнышки, радовали его, и тихо плакал.

Но уже вечером он испытал настоящий ужас: за забором на земле валялись клочья рыжей шерсти и оторванная голова с выпученным глазом и страшным высунутым языком. Мальчик остолбенел, заревел что есть мочи. На рёв выбежала бабка, поняла всё: «Туда ему и дорога!» И пошла в хату.

Запомнил бабкино «сдохни», с этого дня старался не сердить своей бабушки. Так и существовали они в полном взаимном уважении. С чего ему припомнился этот случай, почему Ольгуша советовала не слушать бабку Татьяну, за какую такую «пробу сил» ругала она его, в тот вечер Димыч не понял и даже не попытался понять.

* * *

Продолжение следует...

Полную версию книги в формате EPUB вы можете получить отправив свой запрос автору Надежде Выглазовой (vyglazova46@mail.ru) или Николаю Выглазову (nvyglazov@btinternet.com)