Приключения Михал Иваныча

     Часть I. Приключения и научная фантастика.

    В тот день Михал Иваныч поднялся, как всегда, часов в одиннадцать.
Не потому, что у него был хороший сон – о каком хорошем сне может идти речь, если тебе уже за шестьдесят? Так он спасался от надоедливых домочадцев, коих развелось за последние годы чрезмерное количество на фиксированной площади в сорок метров квадратных.
Поднявшись с постели, он наскоро проделал серию телодвижений, отдаленно напоминавших утреннюю зарядку. В общем, утро было стандартным. Но не покидала Михал Иваныча какая-то смутная мысль, а может, предчувствие. «Что-то не так, что-то не так» - звучала легкими ритмичными ударами, напоминавшими стук поезда по рельсам, какая-то тревожная мысль. Да и серый день за окном навевал одни лишь грустные ассоциации. Насвистывая что-то унылое, Михал Иваныч неспешной поступью отправился в свою обычную каждодневную прогулку – у старости есть не только минусы: ты можешь гулять хоть весь день, предоставленный самому себе, правда, с оглядкой на давление. Выйдя на улицу, он заметил, что день уже не такой серый, воспрянув при этом духом. Размышляя о том, как все-таки люди зависимы от окружающей среды, Михал Иваныч прошествовал к троллейбусной остановке. Продолжив мысль созерцанием природы, он с удовольствием воспевал каждый листик клена, попадавшийся ему по пути, каждое деревце, каждую его веточку. Закончив свои ботанические восторги, Михал Иваныч переключился на оды солнцу. Представив себя древним египтянином, он мысленно стал читать монолог: «О великое светило, ты щедро на свои лучи. Ты даришь тепло и свет недостойным детям твоим. Будь ласково к людям». И тут его ударило током. Не сильно, но чувствительно. То есть ударило током не в буквальном смысле – это не был оборвавшийся троллейбусный провод или что-то в этом духе. Это было электричество неожиданно сформировавшейся мысли, долго вызревавшей в подсознании, и, наконец, ворвавшейся в сознание как шквал ветра в форточку летним тихим вечером. Солнце. Что-то не так с Солнцем. Впервые за все утро Михал Иваныч заметил, что светило изменилось. Протерев глаза, он еще раз взглянул на предмет своих недавних восхищений. Предмет был не такой, каким Михал Иваныч привык его видеть на протяжении своей жизни: цвет его был неестественным. Да ладно бы только цвет. Вокруг светила был виден странный ореол того же оттенка.
- Михалыч! - прервал его мысли подоспевший, как всегда, не вовремя, сосед и по совместительству друг, а иногда, - чего скрывать! - и собутыльник Степа. На лице Степы читалось подозрительное выражение смеси ехидства и задумчивости: он был философ.
- Михалыч!
- Я не Михалыч, я Иваныч!
- Ну да, ну да… - рассеянно ответил Степа, - Михалыч, слушай, говорят, пенсию прибавят.
- А до того, как поднимут цены или после? - уточнил Михал Иваныч.
- До… ехидство победило задумчивость на физиономии друга: - Но незадолго.
- Ты сегодня от склероза пил? - побеспокоился Михал Иваныч.
Услышав ключевое слово, Степа оживился: - Слушай, Михалыч, эээ… ну, Иваныч, а что ты сегодня делаешь?
– То же, что и всегда: ничего. Вот, гуляю, видишь ли…
- Тогда айда ко мне, сегодня Марта к дочери опять умотала, а у меня за зеркалом стоит… Михалыч, пошли, а?


       Проснувшись под вечер в кресле у соседа, Михал Иваныч встал, попрощался с отдыхающим в другом кресле Степой, - «старость, старость, все чаще хочется присесть, все меньше хочется бегать», прошел в прихожую, и, кряхтя, стал обуваться.
- Михалыч, свет-то включи! – раздался Степин голос.
- Да вижу я, вижу.
- Ты со своей экономией шею свернешь. Или на кота наступишь!
Михал Иваныч вдруг остолбенел: в полутемном коридоре на полу сидело Существо. Оно светилось. А глаза! Глаза просто сверкали. «Мама!» - подумал Михал Иваныч и тут же окончательно протрезвел. Присмотревшись к Существу, он узнал в нем Ричарда, Степиного кота. Но таким Ричард еще не был никогда. Надо отдать должное Михал Иванычу, он не стал орать на Степу вроде «Ты чем меня напоил?» или «Ты зачем кота фосфором мазал?». Нет. Михал Иваныч обыкновенно был спокойным и рассудительным, в детстве его соседка называла «хорошим мальчиком».
- Степа, что-то я с замком не справлюсь, - воззвал он, пойдя на небольшую хитрость.
- Конечно, в такой тьме ты и двери, наверное, перепутал, - ответил Степа, приближаясь к прихожей. Подойдя, он протянул руку к выключателю.
- Постой! Ты ничего не видишь? – спросил Михал Иваныч.
- Эх, Михалыч, Михалыч. Зрительные галлюцинации – первый признак психического расстройства. Что же я могу увидеть в такой темноте?
С этими словами Степа зажег свет, отпер дверь и проводил друга. У порога Михал Иваныч не удержался:
- А насчет галлюцинаций сам придумал или тебе это Марта рассказала?
- Значит, действительно показалось, - отпарировал Степа, и защелкнул дверь.


     «Так» - думал Михал Иваныч, сидя вечером перед телевизором, который смотрели его домашние, - так, когда, значит, у меня это началось? Сегодня утром. А до этого что я делал? Позавчера я ходил на домино во двор. Так… а после домино мы пробовали новый рецепт Кипяткова. У Вити Кипяткова было хобби – домино, и еще одно – приготовление разных настоек по древним рецептам, передававшимся в его семье в течение нескольких поколений исключительно по принципу майората. «Выводы» - думал Михал Иваныч – выводы: во-первых, больше не пью. Во – вторых, завтра схожу к Григорию. И пошел спать, как всегда, притворившись глуховатым на пожелания спокойной ночи.
      Григорий Исаакович был очень приятным человеком: со всеми любезен, со многими на «вы», зачастую несмотря на разницу в возрасте в свою пользу. А уж поговорить с ним – что меду испить. Друзей у него было – полгорода, а знакомых – наверное, вторая половина, поскольку все его знакомые либо учились у него, либо с ним работали: Григорий Исаакович когда-то был замом главного конструктора на градообразующем «почтовом ящике», а когда тот приказал долго жить вместе с идеей мира во всем мире, ради которой и был построен – там делали очень секретные «изделия», которые неплохо поражали цели – так вот, после того, как «ящик» развалился, Григорий Исаакович пошел работать в школу, и лет с тех пор уже прошло немало, так что все бывшие ученики - двоечники его знали.
- Миша, дорогой, здравствуйте!, - приветствовал он Михал Иваныча, пожаловавшего в гости на следующий день.
Тряся руку в приветственном рукопожатии и глядя в добрые, наполненные самыми дружескими чувствами глаза Григория Исааковича, Михал Иваныч думал: «как же сказать ему, ведь, чего доброго, и не поверит…» А все получилось само собой:
- Мишенька, дорогой, да все понятно! Вы – уникальный объект!
- А? - объектом Михал Иваныча еще никто не обзывал.
- Ах, боже мой, я сразу все понял, как вы описали! Вы же стали видеть в инфракрасном диапазоне. Тепловые лучи, да-да!
- Как?
- Ну, Мишенька, как бы это… Прибор ночного видения знаете?
- Ну да.
- Так вот ваши глаза теперь – прибор ночного видения.
- А это лечится?
- Науке это неизвестно. Слишком мало прецедентов.
- И что же мне делать?
- Привыкайте и живите, как раньше. А я напишу статью в научный журнал.
- Ээ…
- Да–да, Миша, я вас понял, напишу, не раскрывая тайну личности.
«Приятный человек» - подумал Михал Иваныч.
- Ну а теперь расскажите, как там Неля? - он и с Нелей был знаком…


      Тем временем Неля, дочь Михал Иваныча, стояла у магазина со своей подругой Леной – дочерью Степы, - дружба семьями! – стояла и обсуждала, как водится, последние сплетни.
- Папа за твоего переживает, - сказала Лена, - Говорит, тревожит его здоровье.
- С каких это пор?
- Ну, я имею в виду здоровье духа…
- Да? Хотя, пожалуй, что-то в этом есть. Я и сама стала что-то замечать за папой в последнее время.
- Ну вот, ты и проследи за ним. А то на старости лет, сама понимаешь…
- Понимаю, понимаю…


     После разговора с Григорием Исааковичем стало как-то легче. Все-таки неопределенность – худшая из пыток, а теперь, хотя бы, все стало ясно. Хотя Михал Иваныч за прошедшие после того разговора две или три недели – кто его знает, склероз в этом возрасте простителен – изменился немного: стал более задумчив, его каждодневные прогулки в неизвестных для всех направлениях стали занимать еще больше времени, чем раньше. Он стал наблюдательнее в попытках увидеть мир в новом – ха, инфракрасном! – свете. Но дар его был таким капризным и неуловимым: Михал Иваныч иногда сам не понимал, действительно ли у него эта способность или это какое-то мимолетное наваждение. Вспоминая мимолетные наваждения юности, он часто, гуляя вечерами, смотрел на звезды, стараясь понять, а изменились ли они. И иногда казалось, что ничего в мире и в душе не поменялось, как и в небе; что вот сейчас его хлопнет по плечу Сашка, друг бурной молодости: - «Не грусти, приятель!» И, закурив, они, молодые и лохматые, пойдут на обход окрестностей, по пути обсуждая что-то, казавшееся важным, и думалось, что уж они-то мир изменят, и какая жизнь тогда наступит… Даже сердце на мгновение замирало… И где он, тот момент, когда он пошел не той дорогой, в чем была его ошибка, что большую часть жизни прожил с в общем-то нелюбимым человеком, ставшим его наказанием в последние годы. Наказанием… вот только за что? – думая так, Михал Иваныч плелся домой.
  А дома в последнее время стало как-то напряженнее, хотя и раньше все вместе уживались с трудом. Новый Михал Иваныч устраивал домашних еще меньше, чем старый. И настал момент, когда кое-кто решил действовать…


***
- Так вы говорите, сидит вечером в комнате, не включает свет, и делает вид, что читает газету?
- Не совсем так. Вида он как раз и не делает. Я наблюдала за ним, так вот, как только он это заметил, сразу отложил газету и сделал вид, что дремлет.
- Интересная форма помешательства… А что еще странного замечали?
- Стал в небо часто засматриваться. Как мальчик какой… - Скажите, - всхлипнула Неля, - А шансы на выздоровление есть?
- Сначала надо установить точный диагноз, ну а потом приступим к лечению.
- Что же, его класть придется?
- Этого не избежать, если вы хотите добра своему папе…

     А спустя неделю в ту же палату, где находился Михал Иваныч, доставили и пациента Кацмана.
– Миша! - воскликнул тот, заметив объект, - Миша, и вы тут… - Это заговор. Да, да, заговор!
У Григория Исааковича тоже было много заботливых родственников...



   Часть II. Трип.

      Приснится же такое, – думал он, лежа и глядя в потолок. Может, записать даже, выйдет интересная история. Да, определенно, надо записать. Записать… Ну ладно… Запишем…
      Звонят в дверь. Он идет открывать. На пороге  - Григорий Исаакович, собственной персоной.
- Миша, вы еще не готовы? Мы же договаривались…
- Да, иду, простите, не успел собраться.
Шагая по утренним улицам, они почти не разговаривали. Каждый думал о чем-то своем, и каждому было не до поддержания разговора. Прошли уже несколько кварталов.
- Далеко еще?
- Да нет. Хотя… от нас зависит…
Он шел, глядя себе под ноги, не замечая привычную смену знакомых улиц. Портфель за спиной, как всегда, тянул к земле грузом знаний. В спину ударил комок снега, пущенный чей-то меткой рукой.
- Мишка, догоняй! - это был, конечно, Сашка. Тогда Мишка побежал, на ходу зачерпнув в ладонь снега, и готовя ответный, не менее точный, удар. Повалялись в снегу. Потом покатались на ледяной горке. Хорошо, правда?
- Правда, Миша? - спросил Григорий Исаакович.
- Да, конечно.
- Вот и я говорю,  слишком поздно высаживать рассаду – еще хуже, чем слишком рано.
- Определенно…
Подошли к автобусной остановке. Народу уже было прилично. Он протянул руку в карман, достал пачку сигарет, закурил.
- Миша, а ведь можно и не курить. Оля, стоявшая рядом, сделала шаг в сторону. Этим она давала понять Мише, что, конечно, она его любит, но терпеть паровоз рядом с собой не собирается. И еще, что он, конечно, парень хороший, но над ним надо поработать. И они поженились. И она поработала.
- Миша, а вы правда ее любили?
- Да. Любил. Конечно.
Скоро у них родилась Неля. Она росла послушной спокойной девочкой – в папу пошла. А потом как-то жизнь понеслась… работа… Неля пошла в школу, потом – еще в музыкальную. А у него – работа. А вот уже Неля поступает в институт, еще поворот, - и она замужем. Остановка, перекресток, светофор – и Михал Иваныч уже на пенсии.
     За окном автобуса мелькали дома, улицы, и годы. Он ехал, глядя в окно. Ничего не хотелось делать. Было ощущение, что медленно плывешь куда-то, - не так уж и важно, куда, главное – медленно, неторопливо, так спокойно… А годы мелькали. Мелькали и люди, - приходящие, уходящие, переходящие… Иногда, на остановках, хотелось встать и пересесть на другой автобус, может, катящий совсем в другую сторону; это так знакомо -  чувство, которое иногда охватывает тебя, чувство зрясидения на месте, чувство зрядвижения, зрямолчания, зря-существования… Но… чаще неохота, а вообще,  непонятно, что, собственно, делать-то? Да и как вылезешь из бочки с твердеющим в ней гипсом быта, каджодневности?
Сашка сидел рядом и задумчиво глядел в окно.
- Быстро едем, да?
- Ага, быстро ехали. Выйдем, пройдемся пешком, а?
- Может, пересядем на трамвай?
- Мы же уже пересели, ты и не заметил…
Странно – думал он,  - хотя, когда делаешь одно и то же изо дня в день, то и не замечаешь уже этого. Изо дня в день, – повторял он про себя - и правда, незаметно как-то получилось…
     Он вышел на незнакомой остановке, задумчиво проводил взглядом уезжающий трамвай, и пошел. Куда – да кто его знает, куда! Просто шел, смотрел по сторонам, на встречных, ни о чем таком не думая,  - одним словом, гулял.
Он шел и удивлялся той легкости в ногах, в мыслях, странное дело – город тоже стал немного другим, словно подстроился под его новое мировосприятие. Город не встречал его громождением ларьков и магазинов, он вообще больше не был враждебен человеку – так казалось. Город простирался на много километров вперед, и отсюда был виден почти весь. Почти – потому что вдали виднелось что-то неизвестное, но и настолько же захватывающее. Оно было прекрасно – Миша чувствовал это, да иначе и быть не могло. Он зашагал по дороге навстречу Городу, навстречу неизвестному, сокрытому от взгляда дымкой расстояния, которое предстояло преодолеть. 
     Мишка проиграл! Мишаня, тебе  идти, - получив такое напутствие, он пошел в магазин покупать портвейн на всю компанию. А компания собралась неслабая: были и одногруппники, и даже совсем неизвестные личности. К третьему курсу у них уже сложилась традиция играть в карты в институтской общаге, и эту традицию они поддерживали, собираясь каждые выходные. Было весело. Было шумно. Купив необходимое количество означенного товара, Миша принес его к корпусу, сунул в окно – не через вахту же нести, и, потирая руки, пошел в сторону, противоположную родной общаге. Хватит, - думал он, - пойду с Олей на танцы. По выходным  так развлекаться было особым удовольствием. «Все-таки она славная, эта Оля» – думал Миша, торопясь на встречу. Ему даже было наплевать на предстоящие, кстати - важные, экзамены. В этом он мало отличался от друзей – сокурсников. Разница была не в этом. Им было все равно, потому что неохота. Ему было все равно, потому что Оля. Потому он и шел.
     Он шел по улицам Города, не уставая удивляться. Многое он видел впервые, и это постижение нового захватывало само по себе. И вот, среди улиц возник знакомый с детства переулок. Внутри что-то екнуло.  Миша свернул, прошел, не веря себе, по зеленой улочке, и вышел в свой двор, где жил когда-то в молодости.
- Мишка, ты когда тетрадку вернешь? – раздался голос.
- Какую тетрадку? – Миша обернулся и узнал одноклассника Толю.
- Английскую, какую же еще? Не помнишь, вчера брал у меня  урок переписать…
- Вчера? Вообще-то, не помню. Ну извини, забыл.
- Извини… ладно, в школу тогда приноси. И смотри не забудь, романтик хренов.
- А? Не забуду, ладно…
Немного кружилась голова. Миша думал: «Что такое со мной? Или с миром вокруг? Ничего не понимаю…  но… разве не этого мне хотелось?»
- Не этого тебе хотелось? - сказал появившийся, как из-под земли, Сашка. Он вообще умел быть незаметным, умел раствориться в сумерках, и так же странно появиться снова.
- Ты о чем? – спросил Миша.
- Сам знаешь о чем. Не с тобой ли мы говорили как-то, что в жизни каждого человека бывают моменты, когда нужно сделать выбор.
- Это на втором курсе, когда мы были в деревне на картошке, и вечером, выпив самогона…
- Точно, и выпив местного самогона у костра, завели этот разговор.
- Ты еще о бифуркации говорил.
- Да, точно. Я и сам уж забыл, что применял это словечко. Но, согласись, звучало убедительно?
- Убедительно, но меня не убедило… как я сейчас понимаю. Поздно, конечно, но все же лучше, чем никогда. Ты был прав, Саш. Есть такие моменты. И не видеть их, а вернее, не замечать – преступно. Перед самим собой. Мы с тобой давно не виделись, и я хочу сказать тебе, что ты всегда был на шаг впереди меня, как-то мудрее, что ли.
- Ну уж тогда и я тебе скажу. Да, я всегда жил в твердой уверенности, что все, происходящее вокруг, можно описать математическими формулами. Что все можно распланировать, даже саму жизнь. Мне было спокойно в этом придуманном, таком красивом мире. Но каким картонным он оказался! К счастью, я не слишком поздно это понял. Не слишком поздно, чтобы постараться изменить что-то. И изменить не в мире, как я рассчитывал, а в себе.
- Я не слишком понимаю, о чем ты, Саш. Но кажется, догадываюсь. Так, может, ты подскажешь мне, что делать? Куда идти?
Сашка молча покачал головой – Нет. Нужно просто уметь слушать, Миш. Это же так просто.
- Слушать? Кого? Я бы хотел выслушать тебя, но… - Нет, - прервал Сашка, - ты все-таки не понял. Слушай его, - и Сашкин указательный палец, очертив дугу в воздухе, уткнулся прямиком в Мишино сердце. – Понял? – спросил он. – Понял? И выбирай. Сам.


***
     Он стоял в нерешительности. Что же делать? В голове была какая-то каша вперемежку с ватой…
- Миша, домой! – прозвучала сирена маминого голоса с балкона, огласившая вечерние сумерки, как крик ночной птицы.
- Выбирай скорее! Остаешься? А? Мишка?
- Миша! – звала мама.
- Михал Иваныч! Михал Иваныч! – звала медсестра.
.....
.....
Он прислушался. Больше никто не звал.
- Ну что, айда на речку? – спросил Сашка.
- Бежим! – ответил Мишка.

И они убежали.