Мамаша

Мамашей Макарыч звал тёщу. Жили, со дня свадьбы с Татьяной, вместе, в одной двухкомнатной хрущёбе на пятом этаже. Дочка выросла на бабушкиных руках, так что, несмотря на острозубое пиление за всякие мелочи и лишние рюмашки, Макарыч тёщу чтил  и  даже уважал. Последние пять лет вообще пришлось жить с нею вдвоём. Ларочка, дочка, от перестроечной безработицы поехала работать в Грецию, устроилась там, по сравнению с другими, неплохо: гувернанткой в полурусскую семью (вот куда высшее филологическое образование пошло), а потом и маму к себе вызвала – в горничные к хозяину-греку, отцу её нанимателей. Тот недавно схоронил свою русскую жену. Поехала Татьяна подработать, а через год Макарычу сюрприз – развод. Они в гражданском браке жизнь прожили, так что и бумаг никаких. Его Татьяна за того вдового грека замуж вышла. Макарыч, конечно, горевал, а и понимал её, и верил её словам по телефону, что ради дочери она это сделала, чтоб из прислуг её вызволить, и что его одного, её Ванечку, она любит, и любить будет. Ну, семья его в Греции, а тёща с ним осталась.
         Галина Михайловна, тёща-то, как узнала, что девчата её гречанками сделались, что навряд ли в этой жизни с ними встретится, так, видно, головой ослабла. Стала она днями спать, не пробудишь (хорошо, похрапывает, слыхать, что не померла), а ночами и ест, и готовит, и на балкон гулять ходит. А  Макарычу – ни сна, ни покоя, боится, что газ оставит, либо кран включённый. Встаёт, проверяет, с тёщей беседует, той же скучно… А утром –на работу, грузчиком в гастрономе – потаскайся с недосыпу!  Пару раз говорил:
     -- Что вы, мамаша, день-то с ночью попутали? Может, доктору вас показать?
   --  А мне что, плохо, что ли? У меня ничего не болит. На кой мне твой доктор? Это у вас день в России, а у нас в Греции ночь. Не понимаешь ты, Ваня…
    Макарыч не спорил. Если человеку хорошо, надо терпеть. Мамаша старая, двух старших сыновей схоронила (Петя болел, выпивал к тому же крепко, а Коля в Афгане полёг), младшей дочки, внучки лишилась вот…  Жалко мамашу.       
Ну,  прожили так пять лет, а месяц назад тёща померла. Ночью тихо так на диванчик прилегла и всё. Макарычу вроде поспокойней, а, или привык, или , не дай Бог, заразился, стал плохо ночами спать. И в эту ночь проснулся, может, от грохота грома за окошком. Денёк в конце июля только единый тёплый и выдался, и вот он снова дождь! Лежит Макарыч, события жизни своей, как разнокалиберные гвоздики перебирает – какой ни возьмёшь, уколешься – и слышит, что-то шуршит в глубине квартиры, со стороны кухни вроде. Будто мамаша шаркает ногами. «Наверное, газета упала с холодильника, форточка-то открыта», – подумал и успокоился. А тут опять зашуршало. Макарыч – человек не из пугливых, чего в свои шесть с лишком десятков ни повидал, а морозец пробрал по спине. Встал всё-таки, свет зажёг, в прихожей  тоже, в кухне. Газеты все на месте. Жутко ему стало. Ночью в пустой квартире он громким голосом и говорит:
-- Мамаша, вы, что ли? Что вам надо?
Тихо. И вдруг снова --  «шур – шур – шур. Макарыч ойкнул, завертел головой, снова позвал:
---- Мамаша! Галина Михайловна! Я ж тебя досмотрел по-людски. Не обижал вроде бы… Чего ж ты меня донимаешь? Про сорок дней твоих помню, вон, видала, вода в стакане стоит хлебом накрытая, фотка твоя на столе, как положено…
    Прислушался, а тут снова – «шур» да «шур».
Макарыч аж присел, по малой нужде захотелось от жути. В туалет вошёл, а под ногами песок скрипит, камешки какие-то. Глянул на вентиляционное отверстие – оттуда сыплется. Малость поспокойнее стало. А потом новая тревога в душу вошла: дом-то старый, панельный, дожди весь месяц. Подвал не раз затопляло… Вдруг дом рушится? Развалится с крыши прямо на него, прихлопнет, как муху! «Надо штаны надеть, документы взять, что из денег осталось», – лихорадочно думает он, всё ж-таки справляя нужду. Тут опять посыпалось. Макарыч смотрит, а между прутьев  решётки чёрный клюв торчит. «Во – она! Птица в вентиляцию провалилась!» – облегчённо порадовался он, -- сдохла, небось». Взял палочку из веника, пошевелил. Тут когтистая лапа выпросталась, задёргалась. «Жива птаха-то, надо вынимать!»  Ну, мужику рукастому это – раз плюнуть. Открутил винты, решётку снял, молодая галка сумасшедше порхнула, да вниз, за унитаз. Песком Макарычу всю голову засыпало, а он рад. Поймал птицу – худющую, ногастую – заглянул в её физиономию: глаза печальные, нос острый – точно, на тёщу похожа, на Галину Михайловну.
- Эх ты, мамаша! Галя ты, галочка! Что ж ночью не спишь, шербушишься? Давно ли в тюрьму попала? Спать я поздно лёг, тебя не было.                               
        Вышел на балкон. Небо серое, всё в тучах, а видно, светает, утро уже. «Ну, сможешь ли  улететь?» – разжал руку. Галка, как под током электрическим дёрнулась, порхнула и --- вон уже где – на ветке берёзовой сидит, а ещё через мгновенье на старый тополь взлетела, весь гнёздами залепленный.
       Макарыч  вдохнул прохладный влажный воздух, тихо проговорил: «Может, правда мамаша домой залетела, соскучилась. Устроила мне ночной переполох, по старой привычке. Ладно, мамаша, успокойся. Скоро твой срок на земле вовсе закончится… Завтра схожу в церковь», -- подумал он, лёг в постель и крепко уснул до позднего утра.