Вальсы и марши Ивана Чулкова

 
                "И нет конца у музыки, и нет конца у любви, и нет конца у жизни"

    Старинные часы красного дерева с белым циферблатом и медным маятником, висевшие на стене, пробили 12 ночи. Иван лежал в длинной узкой комнате с одним окном на улицу, с письменным столом, обитым зелёным сукном, деревянным старинным креслом, и самодельным стулом - туалетом. Болезнь лёгких, случайно обнаруженная 2 года назад на флюорографии, забирала последние силы. Вставать уже было трудно, но мозг работал очень чётко. Память помогала коротать сильно растянутое время ночи и спрессовывала время дневное до мгновения.
Ночью он слышал музыку. Не ту, что звучала днём из деревянного репродуктора, а музыку его молодости. С граммофонных пластинок. Вальсы, романсы и марши.
    Ему – 18. Из маленького Спасска-Рязанского работа перенесла его, молодого мастера–телеграфиста, в Варшаву. «За телеграфом – будущее. Иди, Ванюшка, в техники», - напутствовал его отец – Спасский почтальон Василий Петрович. Иван вспомнил снимок, где в фотоателье в Варшаве стоят 4 мастера-телеграфиста из разных городов России: из Уфы, Стерлитамака, Оренбурга и Спасска-Рязанского. Он – самый молодой. Уже успел «заболеть» театром, уже получает наслаждение от полёта и кружения в вальсе, уже первая влюблённость радостно сжимает сердце, и хочется читать стихи. Мысли летят в Свенцяны, городок в Дисненском уезде, в дом заместителя начальника почтово-телеграфного ведомства Осинского Александра Фаддеевича. Ниночка, Нинель, стройная, большеглазая красавица ласково улыбается ему на балу: «Ванечка, тур вальса?». И порхает рядом с ним, и лёгкий колокольчик её смеха наполняет его счастьем. В следующем 1915 году  Нина оканчивает Мариинское училище, и они смогут обвенчаться. Хотя ещё с отцом разговора не было, но Александр Фаддеевич выделяет Ивана за его живость, лёгкий нрав и добросовестность в работе. И ещё за внимание к его женщинам. Мария Семёновна, Нина и Мария всегда рады его приходу. А старший сын Владимир, красавец-офицер, давно подружился с Ваней, играя в домашних спектаклях. И граммофон с медной трубой заполняет залу «Сказками Венского леса». И жизнь легка и солнечна. И впереди – счастье!

     За маленьким окошком голубеет рассвет, опять становится трудно дышать, опять этот выматывающий душу кашель, но теофедрин расслабляет и помогает забыться тревожным утренним сном.
Днём отвлекают газеты. Потом прибегает с учёбы внучка Наташа, начинает спешно разучивать на домре очередную гамму, а потом «Взвейтесь кострами, синие ночи». Она учится в педагогическом училище, вечером у неё урок по домре. Девочка старается, но пока музыки не получается. А Ивану очень хочется, чтобы она научилась играть его любимые вальсы и марши. Через фанерную перегородку между их комнатами слышно всё. И эти звуки помогают ему чувствовать себя живым и ощущать время.
     Вот по радио начинают передавать «Театр у микрофона». Пьеса «Лес шумит». И кажется, что Иван опять сам на сцене, играет старика. И для того, чтобы себя состарить, надевает седой парик на свою лысую после контузии голову и приклеивает бороду.

     Снова ночь звучит воспоминаниями, но уже не вальсами, а маршами. В 15-м году призвали на войну с немцами. Телеграфистом-морзистом. Но пришлось и в атаку ходить с винтовкой образца 91-го, и топать строевым шагом под «Солдатушки, бравы ребятушки…». Потом – сильная контузия. Выкарабкался, но голова стала почти лысая. Всю жизнь полукружие за ушами приходится сбривать. А мировая война перетекла как-то быстро в гражданскую войну. Красному командиру, а потом главному прокурору Крыленко потребовался телеграфист. Иван присоединился к «свободным гражданам». Воодушевляли эйфория победы, близость всемирной справедливости, всеобщего счастья. Подобрал одинокого щеночка, везде возил его с собой. Даже на фотографии с его щеночком сидит Крыленко, а он сам - рядом с аппаратом «Морзе». Через столько лет сохранил фото, хотя мог очень сурово за это поплатиться.  Почти всю жизнь, после 37-го года и расстрела Крыленко, ждал ареста. Наготове всегда был узелок с сухарями и парой белья. Однажды даже испытал безысходность расставания с женой и детьми, но вышла ошибка.
      ГеПеУшники вечером пришли за ним, велели собираться. Жена дала узелок, всплакнула на плече, и он, опустив голову, покорно пошёл к воротам. «Васильич, а чего это ты вёсла не берёшь? Ведь на  рыбалку собрались». Мало у кого тогда в Спасске были лодки, а у него - была. И сам - заядлый рыбак. Но тут…. Сердце-то не зря за жизнь износилось. Выдержал. Всё в шутку превратил. А душа плакала от боли.

      В  18-м комиссовали, вернулся в родной Спасск, а там уже жили Осинские. Через пол-России везли с собой граммофон с пластинками. Бежали от «немца» к Ванюше. Купили в Спасске дом народовольца Левашова (дом и сейчас стоит на площади города). И снова, как до войны: «Ванечка, тур вальса?». Красавицу Нину устроил телеграфисткой, часто «подкармливал» её. Время было голодное, а мама, Матрёна Андреевна, пекла на большую семью пироги с морковкой. Иван и носил Нине по кусочку.

     Снова день. Внук гоняет под окном с ребятами шайбу. Вырастет – мне замена, рыбачок-Серёжка. Это же я его так назвал. Валюша, дочка, родила богатыря на 4300 гр. Они с зятем хотели назвать его Андреем. Но я в роддом записку написал: «Никаких Андрюшек! Рыбачок-Серёжка».

     Рыбу Иван любил ловить и умел. В те времена в Оке и стерлядка, и сом ещё гуляли. Воспоминания прерываются лечебными хлопотами. Короткое отдохновение.
И снова ночь. И круги вальса по речной глади. На блесну взял сом невиданных размеров. По тяжести и силе чувствуется. Кружит лодку. То в глубину уйдёт, то в сторону рванёт. И так несколько часов подряд. Кто кого пересилит, перетерпит. Чуть не утопил вместе с лодкой. Последними усилиями, но победил Иван. Кружение этого «рваного» вальса прекратилось. Сом сдался. Багром вытащил сома на берег, нанял крестьянскую телегу, чтобы довезти до дома. Подъехал к дому, вышла жена, выбежала дочка, увидела огромную голову на телеге, а хвост свешивается, испугалась и заплакала. Мама сомятину и в бочонке посолила, и в русской печке коптила и вялила. На всё лето едой семью обеспечил. Но вальс-то был на грани смерти. Ни такой удачи, ни  такой силы сопротивляться уже не было никогда.

     Утро. За перегородкой внучка учит вслух стихи. В деда пошла, везде выступает, ведёт концерты в своём педучилище, в сценках играет. Эх, не успели поставить семейную пьесу, а задумка-то была. И зять, и дочь, и он. А в главной роли – внучка. И реплики уже учили с ней, но сил нет даже на долгий разговор. Что ж, пока Господь даёт силы, держусь и живу воспоминаниями.
     Ночью тихо- тихо, и вспоминается сладко.
Церковь. Торжественное событие – венчание. Оба с Ниной молодые, красивые. У неё такие тонкие пальчики, что колечка по размеру не нашлось, купили чуть больше. Когда обменялись кольцами, молча пошутил: согнул безымянный палец, мол, не потеряй. Она не удержалась и усмехнулась. Это перед Алтарём-то! Тогда не придал значения, а теперь понимал: счастье своё осмеял и потерял. Но пока из большой залы граммофон доносит плеск Амурских волн, и они, счастливые, танцуют с Ниной, никого не замечая. Только Мария, сестра Нины, сидит бледная и печальная. Иван пригласил потом и её потанцевать, а она, словно прощаясь,  погладила его по руке и куда-то ушла. Утром нашли записку, в которой Мария сообщала, что любит Ивана и уезжает навсегда, искать её не надо. Вот и ещё дурное предзнаменование. Родители погоревали и тоже уехали к себе на родину, в Польшу, в Свенцяны. Потом Ивана перевели работать в город Ряжск. Сняли квартиру, Нина красиво и удобно всё обустроила, а он все дни пропадал на работе. Но в 22-м году пришло счастье ожидания прибавления семейства. 14-го мая родилась доченька Валюша. Радовались каждому её весёлому лепету, каждому шажку. Через два года родился сын. Но продолжения счастья уже не было: через две недели от быстротечной пневмонии Нина умерла, забрав с собой на Небеса и мальчика.

     Самый тяжёлый в жизни Ивана – похоронный марш. Ничего не нужно было: ни драгоценностей и мехов, ни посуды и мебели из приданого Нины. Всё оставить собирался и уехать. Только Валюша с рук не сходила, как живой кусочек от мамы, маленький и беззащитный. Начальство пошло навстречу, перевело в Спасск, к его родителям. Здесь приходил в себя. Поддержали мать, отец, сестра. Но расправить плечи так и не смог. Всю жизнь берёг крестильную ведомость Нины, её аттестат об окончании Мариинского училища, эмалевую лампу, которую Нина очень любила, и те немногочисленные фотографии, что напоминали беззаботную молодость. Второй траурный марш, менее тяжёлый, пережил в 51-м году, когда хоронил внучку Ниночку. На Крещение её застудили в роддоме, и девочка не прожила и месяца. В гробике лежала как фарфоровая статуэтка – точная копия бабушки Нины. Но боль уже была приглушённой. И он нежнее стал опекать старшую внучку, Натулочку.

     На несколько ночей звуки становятся неясными: то «Осенний сон» зазвучит кружением листьев, то «Егерский марш» аккордами вступит. Может, потому что в воспоминаниях появляется вторичность? А она тусклее, спокойнее начала.
Вторая супруга – Александра, младшая дочь московского купца Пряникова, окончившая Бестужевские курсы и работавшая учительницей. Валюша к ней потянулась,  Иван решил жениться. В 27-м году рождение второго ребёнка – сына. Радостно, но уже без восторгов и «полётов». А потом скитания в 30-е годы телеграфного мастера по всей России: Могилёв, Омск, Свердловск, Новосибирск, Кузбасс, Кемерово. И везде – ожидание зарплаты, чувство вины перед семьёй за её задержку, бытовая неустроенность и сибирские холода. К жене относился нежно, писал тёплые письма. А она всю себя посвятила воспитанию детей: читала им книги, учила вести себя за столом, часто возила в Москву, где они ходили на выставки, в музеи, в цирк.
     Перед войной Иван вернулся в Спасск. Сын Виктор поступил в военно-инженерное училище, затем в академию, строил морские базы. А Валюша окончила первый курс Московского Авиационного института в 41-м году. Лето и осень работали всем курсом на трудовом фронте: заготавливали дрова для Москвы. Затем институт эвакуировали на Урал, многие не поехали туда, не было средств. Валя тоже осталась дома. В 46-м, когда ВУЗы вернулись в Москву, все студенты питались только по продовольственным карточкам. У Вали их украли, сразу за 2 месяца. Первый месяц протянула, потом начались головные боли, врачи поставили диагноз «дистрофия мозга на почве голода», пришлось ей переехать к родителям. А те тоже голодали. Ходили на крахмальный завод, вырывали из-под снега картофельные очистки, варили из них  горькую чёрную болтушку, благодаря ей и выжили.               
     Ивана из-за контузии на фронт не взяли, но оформили фельдъегерем к военкому. Через день он должен был ходить 9 километров до железнодорожной станции Ясаково за почтой для военкомата и обратно. Дорога шла лугами. Часто перед собой он видел кусочек чёрного хлеба, слышал его запах, спешил за ним, протягивал руку, но хлебушек «отлетал» и снова манил. От голода кружилась голова, и иногда путалось сознание, но они выжили. Все трое: он, Валюша, Александра. А чтобы как-то перетерпеть холод, жгли длинными зимними вечерами богатейшую библиотеку: собрания сочинений Пушкина, энциклопедию Брема, альманахи, подшивки журналов «Нива». Иван думал, что совместные  трудности должны сплотить семью, но вышло наоборот.

     Часто из Москвы приезжала, якобы в помощь Шуре, сестра Евгения. Она была старшей из детей, и по купеческим правилам должна была первой выйти замуж. А посватались не к ней, а ко второй сестре – Дуне. Красавица Евгения имела два больших недостатка: зоб на шее, который всегда прикрывала шарфиком, и властный, неуживчивый характер. Второе отпугивало женихов больше. А после свадьбы Дуни Евгения стала ярой мужененавистницей. Она всячески настраивала Шуру против Ивана. Во время её визитов в семье были постоянные ссоры и скандалы. А когда у Виктора в 1951году родилась дочка Светлана, Шура уехала сидеть с внучкой в Ригу, да так и осталась там навсегда. Вмешивалась в жизнь семьи сына, семья распалась. А Иван жил один, но не был разведён: соломенный вдовец.
 
     Спасал от холода одиночества театр. Вместе с дочкой, а потом и зятем, играли в спектаклях Спасского драмтеатра. Когда в 1956 году праздновали его юбилей, он написал свою театральную автобиографию. Ролей 40 вспомнил. В 18-м году первый спектакль драмкружка в Спасске – «Лесные тайны» Чирикова. С 20-го по 35-й год играл в любительских спектаклях в Ряжске, а с 35-го – снова в Спасске: «Женитьба» Гоголя, «Женитьба Бальзаминова» Сухово-Кобылина, «Не всё коту Масленица, «На дне», «Васса  Железнова», «Лес» - всего пьес сорок, которые помнил и записал в автобиографии. А после исполнения пьесы рязанского драматурга Матушкина «Выигрыш» Спасскому драмкружку присвоили звание Народного драмтеатра. Труппа подобралась постоянная. Много ездили по колхозам, полевым станам. А в городе вместе с кинотеатром Дом культуры был главным развлечением, главным зрелищем. Поэтому новую пьесу, которую ставили там, смотрели практически все жители и по нескольку раз. Ивана знали, уважали за талант, за приветливый характер. На Пасху, пока шёл по городу, все старушки с ним христосовались, сами тянулись, а он к ним -  с шуткой да прибауткой. Приглянулась, было, женщина из драмкружка, Тоней звали. Привёл жить к себе в дом, но вскоре понял, что не он ей нужен, а его часть дома, очень настойчиво требовала переписать на неё. Расстался с облегчением. Стал Иван ездить в гости к братьям, когда ушёл на пенсию. Везде встречал радушный приём. Расписывали «пулечку», гуляли по лесу, в Москве ходили на спектакли.

     И ночь опять наполняется нежными звуками: «Под луной расцвели голубые цветы».  Важным и дорогим в его жизни всегда была природа. Много лет он держал пасеку. Каждую весну три друга пчеловода вывозили своих пчёлок на заливные Окские луга, в липовый лес. У каждого была небольшая фанерная будочка с двумя полатями и столиком – тумбочкой. У будки стоял «магазин» - старый улей на колышках, чтобы мышки не залезли. В нём хранилась провизия. Недалеко были вкопаны два столба с перекладиной для костра. На них висели чайник, котелок и сковорода. У берега озера стояла лодка-плоскодонка. И обязательно жила с ним собачка, которая любила его и была верным другом.
Дежурили на пасеке по очереди, но чаще всех – Иван. Каждый вечер делал обход своим владениям. Знал, где какие птички гнездятся, где сова по ночам охотится, где у лисички норка. Озеро манило своей тихой красой и удивительной жизнью. Вечером на большие лопухи кувшинок и лилий взбирались лягушки и устраивали ночные концерты. Тишина утра завораживала первыми лучами восходящего солнца и освежала целебными каплями росы. Как у Никитина: «Куст заденешь плечом, на лицо тебе вдруг с листьев брызнет роса серебристая». Иван перед восходом будил внучку, оба надевали сапоги-кирзачи, чтобы не промокнуть, и шли проверять вентеря. Подплывали в лодке к едва заметной вешке, вынимали круглые ободки с сеткой, а там плавали изящные и коварные щуки, толстые тёмные лини, пёстрые карасики.
Варили уху. Аромат перчика, «лаврушки», рыбы и костра манил своей неповторимостью. И ещё коронным блюдом, кормившим многочисленных гостей, была «сливуха». Тщательно промывали пшено, закладывали его в кипящую в котелке воду, добавляли обжаренное с луком, тонко нарезанное сало, немного мелкого картофеля и специй. Когда варево начинало густеть, брали вырезанную из липы большую «расчёску» для процеживания и в глубокую миску через «расчёску» сливали жидкость. Получался суп – первое. А в котелке оставалась ароматная мягкая гуща – второе. Но самым изумительным на пасеке был чай. Вокруг росло много кустов шиповника. Выкапывали пару корешков, чистили и мыли их, и заваривали прямо в большом чайнике с изящным тонким носиком. Напиток умиротворял, успокаивал и был необычайно вкусным. Даже одно воспоминание об этом пасечном чае помогало Ивану порою спокойно и крепко уснуть.
     Работы на пасеке было много. Нелегко порой поймать пчелиный рой, если он привился высоко на дереве. Использовали роевни на длинных шестах. К пчёлкам он выходил всегда с чистыми руками, в белом халате. Они его признавали своим, практически не жалили. А он знал все «танцы»  гудящих подружек, понимал, что они изображают. Никогда их не обижал: не заменял мёд в улье на зиму сахаром, хоть многие пчеловоды от этого имели большую выгоду.

   В ночь на 9-е января, воскресенье, всё время слышал «Славянку» («не все из нас придут назад»). Теофедрин уже не помогал. Дотянуть бы до рассвета, чтобы внучка не видела его ухода. А она и вправду убежала с утра к подружкам решать задачки. И вернулась только тогда, когда его обмыли, обрядили и положили в передней на стол. Откуда-то с высоты он видел себя лежащим в строгом единственном своём костюме, слышал плач дочки Валюши, суету в другой половине дома. Тихо вошла внучка. Долго гладила его руки, беззвучно плакала, а потом взяла домру и стала играть и петь «Соловушку».
   Ты, соловушка, умолкни, песен петь не надо.
   Ты не шли мне своих трелей  на заре из сада.
   Твоих песен сладкозвучных я не в силах слушать,
   Сердце сразу замирает, тяжесть давит душу.
   Так лети к счастливым людям, тем, кто веселятся.
   Они песнею твоею будут забавляться.
Играла, плакала, кривила рот, но пела. И получилась музыка. Через страданье. Теперь будет играть и его вальсы, марши и романсы. И всегда будет помнить его.
   Вошёл зять, хотел запретить играть, но дочка тихо сказала: «Пусть душу облегчит». Зять подошёл к настенным часам красного дерева, остановил маятник. Больше они не будут ходить, их время закончилось.
 
     Много людей пожелало проститься. Некоторые были совсем незнакомыми. Машину украсили ветками сосны и тканью, а на крышке зять укрепил ветку пальмы. Когда доехали до телеграфа, остановились для прощания. Так и надо. А вот в церковь не занесли, не отпели. Время такое, что не отпевают, 66-й год. Ничего, придёт срок, и внучка закажет отпевание, Иван знает. А он будет за всех  молиться и оберегать их. И нет конца у любви, и нет конца у музыки, и нет конца у жизни.
23.07.2013г.