Глава шестая побег человек в жерновах истории

«Не бойся ничего, что тебе надобно
будет претерпеть.… Будь верен до
смерти, и дам тебе венец жизни».
(Откровение Святого Иоанна
Богослова, 2:10)

1

На свой страх и риск Язеп больше не скрывал от Айвара Спругиса своего презрения. Нещадно его гонял и угрожал поставить в известность коменданта о прохладном отношении Айвара к своей обязательной работе на победу доблестной армии Адольфа Гитлера.

Атмосфера неприязни между Язепом Пруссом и Айваром Спругисом все сильнее накалялась. Возрастающая вражда держала в напряжении Станислава. Опасаясь за жизнь брата и своих близких, он предупредил Язепа об осторожности, но у того была непоколебимая уверенность, что ничего худого не случится, и бросал в лицо противнику смелый вызов. Молодого хозяина обуял панический страх: ведь в подвале он прятал врагов немецкой власти. Далее их там скрывать становилось небезопасно.

Опасение беды еще более укоренили отвращение Станислава к Айвару. Он пугался этого непреодолимого чувства, которое осложняло сложившуюся ситуацию.

Стечение непредвиденных обстоятельств устранило опасную обстановку…

Весь этот день Язеп вел себя как-то странно: он оказывал своим близким всякие мелкие знаки внимания. И ни с того ни с сего то обнимал сестру Марию, то просил прощения у невестки Леонтины, сам не зная за что; то долго стоял на коленях у постели матери и поглаживал ей руки, плечи, целовал седые пряди. Несколько раз подходил к старшему брату, благодарил его за любовь и заботу и крепко жал руку или душил в бурных объятиях.

Станислав понимал, что с Язепом творилось нечто неслыханное. Он интуитивно предполагал беду и погрузился в раздумья о ней…

Уже в раннем детстве на младшего члена семьи Пруссов производили неизгладимое впечатление подвиги библейских апостолов. Он многократно прочитывал из Ветхого завета сказания о битве Давида с Голиафом и об отважном Самсоне. Язеп рос романтиком, и в его голове витала мысль, что и сам он рожден для ратных подвигов. В его груди пламенела душа борца за всеобщее счастье, равенство и братство. С упоением он вслушивался в беседы о России и бросал восторженные взоры на восток.

Вечером Язеп, как бы обращаясь за советом, опустился на колени перед небольшим распятием и долго молча, глядел на  него, а потом, словно получив благословение, победоносно вздохнул. Его глаза сияли торжеством.

Необычайное поведение юноши всех  взбудоражило. В волнении они обменивались беспокойными взглядами и украдкой перекрещивали его. Каждый бросал на Язепа взор, полный благожелательности, стараясь запечатлеть в памяти его открытое лицо с живыми голубыми глазами, стройный стан и русую копну волос, как будто видели его в последний раз.

Когда серые сумерки заволокли небо,  Станислав спустился в подвал и сказал непрошеным гостям:

- Пора уходить. Завтра меня навестит гауптвахтер, - и презрительно добавил:

- Вы что, с бутылкой в обнимку собираетесь строить новую жизнь? Вояки!?

Незнакомец смутился.

Затаив дыхание в подвал прокрался Язеп и, сверкнув глазами, объявил:

- Я ухожу с ними.  В Красной Армии создана Латышская стрелковая дивизия. Я буду пробираться туда, - И посмотрел на брата твердым немигающим взглядом.

Предчувствия Станислава оправдались. Могучий его стан внезапно обмяк: руки бессильно повисли вдоль тела, голова упала на грудь, а ноги подкосились как ватные. Это известие было ударом молнии для старшего брата, оно в буквальном смысле слова пришибло его. Вся кровь как будто отхлынула от Язепа и застучала в висках, испуганно он бросился  к Станиславу и прижался к нему всем телом так, что тот почувствовал, как по его жилам пробежала дрожь. Младший брат страстно заговорил высокопарным языком:

- Я должен быть там, где ведется мужественная борьба всех народов с угнетателями против полного бесправия и унижения всего человечества. Мое место в рядах непоколебимых борцов за великую правду Советского Союза.

Постепенно железная воля вернула силы могучему человеку. Но сердце Станислава исходило кровью, и острая боль пронзила все его существо, от боли он зажмурил глаза, а душа терзалась: «Когда, когда я допустил оплошность, почему мы с Язепом в разных лагерях? Почему мы попали под власть духовного одиночества?» - эта мысль вытеснила из головы все другие мысли. И, как бы подтверждая ее, Язеп стал убежденно разъяснять:

- Я не хочу быть хозяином. Да я и не ощущал себя хозяином. Я был батраком в своей семье.

- Что ты говоришь? Опомнись! Разве ты батрак? – слабым прерывающимся голосом промолвил Станислав и посмотрел взглядом, полным невыразимого укора.

- Да я не знаю, что такое детство. Днем и ночью батрачил то на мельнице, то на лесопилке, - непоколебимо порицал младший брат.

- Это наш хлеб. И нам надо было освободиться от аренды, - Молодой хозяин испустил глубокий вздох.

- Я не хочу этим заниматься. У меня другие планы на жизнь, - продолжал возмущаться Язеп.

- Почему ты молчал? Разве бы я тебя не понял, не поддержал? Мы ведь хотели тебя отправить учиться в Ригу. Прости, если я тебя обидел. Теперь я понимаю, почему у тебя был бесстрастный взгляд, когда отнимали нашу собственность.

 - Мне не было жалко. У меня иное представление о счастье, но я не желал тебе беды. Твой арест меня ошеломил, - в голосе Язепа слышалось неподдельное сострадание, -  Я искренне переживал за тебя, но… - жестко добавил он: - я не хочу служить немцам.

- Мне немцы ничего не сделали плохого. Они меня освободили и вернули мое дело, - спокойно возразил Станислав, - Я не могу тебя неволить. Это твои убеждения. Но, независимо, на чьей ты стороне, - ты мой брат. Я люблю тебя, - и простер к нему руки. Братья обнялись и разрыдались на груди друг у друга. В глубоком молчании за ними наблюдали Аболиньш и незнакомец.

- Прошу тебя, Язеп, не уходи. Ведь идет война. Война несет жестокость, смерть. – У Станислава дрогнули губы, он посмотрел на брата взглядом, полным несказанной нежности.

- Я сделал выбор. Это мой долг, – твердым тоном ответил Язеп. В его глазах, влажно блестевших после слез, читалась непоколебимость.

Собирая продовольствие на дорогу борцам с немецкой оккупацией, Станислав сдерживал слезы, но непослушная влага собиралась в глазах, и ему приходилось ее беспрерывно смахивать. Он любил брата всеми силами чистой души и чувствовал, что конец его жизненного пути близок. Слезы навертывались и на глаза Язепу. Братьев не окатила волна не знающей предела вражды, охватившей весь мир.

Судьба разлучила Станислава и Язепа навсегда. Каждый действовал согласно своим убеждения.

В послевоенные годы Мария, разыскивая брата, получила известие, что Язеп Прусс пропал безвести.

Аболиньш, почтительно зажав под мышкой кепку, попрощался с молодым хозяином и поблагодарил его за спасение. Незнакомец крепко пожал Станиславу руку. Братья снова обнялись.

По дороге Язеп предложил своим спутникам:

- Прежде чем покинем волость, давайте нанесем визит кое-кому.

- Подкинем петуха? – спросил незнакомец.

- Нет, чтобы никто не пострадал. Только они, - убежденно произнес юноша.

На рассвете, когда в сером утреннем полумраке стелился белый туман и клочьями уходил к пруду, путники покинули волость. Они прошли дремучий лес, и вышли к топкому болоту. Вдоль края болота торчали увязшие в трясине пулеметы, ящики с боеприпасами, лежали мертвые тела с размозженными головами.
Кровавое болото угрюмо молчало. Путники скорбно обнажили головы и безмолвно постояли перед общей могилой. Затем обошли топь, прошли мимо сожженной избушки лесника и исчезли в утреннем тумане.

Весь последующий день в народе шептались, что ночью партизаны провели две операции…

Пьяного Айвара Спругиса нашли задушенным в своей постели. Коменданта фон Шольца не спасла и злобная собака. Их обоих обнаружили в луже крови возле избы Иванса Пески. Подавленный и напуганный Иванс Песка, бросив колосившиеся поля, скот и все свое добро, вместе с семьей уехал к родственникам в Ригу. Старостой волости остался Петерис Бризгалис.

2

Советские войска победоносно продвигались по территории Латвии и освобождали селения одно за другим. Немецкое командование  пыталось военно-воздушными силами и бомбардировками деморализовать наступление Красной Армии. С утра до вечера рокотали в воздухе моторы их самолетов: «Юнкерсов», «Хенкелей», «Мессершмиттов», раздавались взрывы бомб и ритмические выстрелы зениток. В июле 1944 года советские войска были на подступах к городу Даугавпилсу. Немцы в панике покидали волость, в которой жила семья Пруссов.

Станислав почернел лицом, осунулся телом, в волосах появилась седая прядь. Его обуял человеческий страх в ожидании той участи, на какую его обрекут, когда войдет в село Красная Армия и установят советскую власть. «Мне не простят», - терзала его мысль днем и ночью. Он чувствовал, что каждая минута пребывания на родине станет мигом приближения мрачной участи или даже смерти. Своими опасениями он поделился с Петерисом Бризгалисом.

- Ведь нам не простят. Нам тоже надо уходить. Мы скомпрометированы перед советской властью, - Станислав говорил с трудом, постоянно к горлу подкатывался комок.

- Кочевать по чужбине не для меня. Авось пронесет. Я ведь ничем не запятнал свое имя, - с дрожью в голосе произнес и Петерис, но в его душе теплилась надежда. – Мне всего лишь надо было кормить семью. Да и как я могу бежать: у меня восемь детей – мал, мала меньше, да старики больные. Это вам с Леонтиной легко. У вас нет детей. А сестре при парализованной матери ничего не сделают, да к тому же Язеп ушел в партизаны. Ты уходи, спасайся. А я не могу.

Мастер пытался убедить друга не рисковать собой, но тот возражал хриплым от волнения, прерывающимся голосом:

- Ян Лаздовский с вытаращенными от страха глазами влез в машину к немцам, чтобы бежать с ними, так они вышвырнули его вон – самим места нет. Увел из-под их носа мотоцикл, но не успел и метр отъехать, как получил пулю в лоб. А кто меня возьмет с моим выводком? Пешком мы не дойдем, да и на телеге не доедем, а бросить семью я не могу. Я служил у немцев, но старался помочь согражданам и защитить их и руки в крови не запачкал.

- Ты порядочный, добрый человек, но не сможешь оправдаться, пресечь злые языки. От расплаты не уйдешь. У людей обнажены свежие кровоточащие раны. Они выплеснут на тебя все свои обиды: мелкие, частные и глобальные, всю накопившуюся боль. Ты будешь занозой в их сердце. Тебя легко столкнут в пучину мести, а выбраться оттуда будет трудно. Ты ведь сам был свидетелем, как при советах доносили друг на друга, как пострадали невинные люди.

Станислав наставлял друга тщетно. Решение старосты было непоколебимо. Бледный, с нахмуренным лбом, Петерис Бризгалис считал, что его, правда несокрушима, правда честного человека, и ее примут во внимание сторонники советской власти. Но в его глазах появилось выражение обреченности.

Молодой хозяин часами сидел в глубоком раздумье, уронив голову на грудь. Мрачные думы, полные отчаяния терзали душу и внутренне он был напряжен до предела. Напряженно притихла семья. Леонтина скрытно смахивала слезу. Она догадывалась о причине смятения в душе родного человека. Ее понимание укрепило намерение Станислава покинуть Латвию.

3

Тяжелые жизненные испытания выпали на долю Эмилии. Она испытала и глубокое счастье, и глубокое горе. Ранняя смерть обожаемого мужа и горькая участь сыновей запорошили преждевременным снегом ее пышные волосы и сломили волю. Между Эмилией и Францем царили ласковые, задушевные отношения и единство мыслей и стремлений. Когда-то энергичная и властная женщина, она теперь лежала беспомощная, прикованная к постели. После ухода Язепа она не сомкнула глаз и потеряла силы говорить. Мучимая недугом Эмилия неясно представляла смысл происходящего, но материнское сердце кричало, что ее сыновьям грозит непоправимая беда.

- Я так несчастен, мама, - тихо сказал Станислав, стоя перед ней на коленях, и поцеловал руку матери. С титаническим усилием воли та чуть слышно прошептала:

- Идите с Богом…

Станислав и Леонтина решили покинуть дом в ночную пору, чтобы жители волости  не обратили на них внимание. Мучительно было расставаться с матерью, сестрой и любимым делом. Когда на землю опустились вечерние сумерки, мастер обошел свое детище, обливаясь горючими слезами, поклонился каменному зданию и, как дите, обласкал гатер. Всеми клеточками организма молодой хозяин чувствовал невыносимую боль. Нестерпимо кровь бурлила в висках от мысли, что приходится покидать родной дом, полюбившееся место.

Ночь выдалась темная: ни блеклого пятна луны, ни мигающей звездочки. Шли по большой дороге, крепко держась за руки, взяв с собой только еду и украшения из золота и серебра Леонтины, а украшения матери и сестры они отказались взять.

- Это дано вам Богом. Пусть крестики, освященные церковью, уберегут вас от беды, - сказала на прощание Леонтина.

Шли, молча, плотно сжав губы. Дорога пылила под ногами, но в темноте они этого не замечали. На рассвете супруги влились в группу таких же, как они, измученных и растерянных людей.

 По большаку мчались немецкие легковушки, мотоциклы, грузовики с солдатами и двигались колонны  покидающих Латвию фашистов. Фронт приближался. Красная Армия освобождала Даугавпилс. Гитлеровцы прикрывали понтоны и паром, по которым отходили их войска. Обуянные страхом, некоторые немецкие солдаты пытались преодолеть реку вплавь, но Даугава беспощадно их поглощала. Уходя, нацисты преднамеренно взрывали ценные объекты и лучшие здания. Город задыхался в огне пожарищ. Советские войска все сильнее атаковали противника.
В лесах отчаянно сопротивлялись эсэсовцы. Над головой сияло июльское солнце, и гудели советские самолеты. Они сбрасывали бомбы в лесные группировки немцев и обстреливали движущиеся колонны.

Воздух содрогался от взрывов, красное небо полыхало над головой…

Взрывная волна отбросила супругов Пруссов в стороны. Вдруг Леонтина вскрикнула и обмякла. Станислав бросился к жене и отнес ее в лес. По кофточке женщины сочилась алая струя, глаза выражали ужас, гримаса боли скрутила лицо. Жизнь быстро покидала ее. На мягкий мох под мохнатой елью Станислав уже положил бездыханное тело. Кровь бросилась ему в голову, гулко стучало в висках, он тряс неподвижное тело любимой и как в бреду повторял: «Не уходи…».

Огромными зарницами вспыхивали залпы артиллерии. В воздухе рокотали моторы самолетов. Партизаны покидали леса и шли навстречу Красной Армии. Собралась гроза и начал моросить неприятный дождь. Но Станислав Прусс ничего этого не замечал. Он сидел отрешенный от происходящего в мире перед мертвым телом жены…

Сидел долго, пока чувства не подчинились разуму. Затем плоским камнем вырыл яму и, положив туда тело Леонтины, засыпал землей и закидал камнями. Взяв с могилы горсть латвийской земли, пошел по лесным тропкам, болотным стежкам.

На пригорках дымились остатки сгоревших построек. В болотной трясине маячили застывшие артиллерийские орудия, минометы. Когда начинало темнеть, Станислав выходил на дорогу и шагал по большаку мимо трупов гитлеровцев, разбитых танков, сожженных автомашин, брошенных обозных повозок. С рассветом уходил опять в лес…

В одном месте Станислав Прусс натолкнулся на каменный столб с надписью. Здесь на границе душу немецкого полицая охватило смятение. Странное непонятное смятение: правильно ли он понимает святую истину, не совершает ли он зло. На пороге чужой земли мастер понял, что жизнь требует, чтобы он искоренил допущенное зло. И молодой хозяин решил защищать мир от нацистской чумы. Дальнейшая судьба в войне 1941-1945 годов забросила его в польский флот.

Бесстрашно воевал с фашистами моряк. Искупил доблестью и кровью свою вину перед советской властью. За освобождение города Пиллау получил благодарность от высшего командования. В 1947 году с чистой совестью спокойно спускался бывший хозяин по трапу с военного корабля на землю. Моряка уже на берегу ждали люди в черном…

4

Петерис Бризгалис, погруженный в тяжкие думы, сидел на скамейке возле своей избы и чинил уздечку коню. Не описать, что творилось в его сердце. Жизнь за последние годы измучила его. Жизнь со спадами, подъемами и крутыми поворотами. В его сознании поплыли эпизоды последних лет…

Бризгалисы имели небольшой хутор в четыре гектара земли, полученной отцом Петериса при аграрной реформе в Латвии в 1919-1920 годах; прохудившуюся деревянную избу и покосившийся хлев. Держали в хозяйстве кур, коровенку, старую кобылу и молодого необъезженного жеребца. Как и большинство малоземельных крестьян, его многочисленная семья жила  под тяжестью горькой нужды. Дом, хозяйство, огород, старческая немочь родителей Петериса, малолетние дети лежали непосильным бременем на плечах его хрупкой жены. Чтобы иметь хотя бы скудный грош, Петерису приходилось батрачить. Он нанимался к ближайшим от его хутора хозяевам и надрывал кишки на самых тяжелых работах, чтобы по истечении срока контракта, заключенного между ним и хозяином, у того не появилось желание на новый хозяйственный год нанять другого батрака. Имея свой хутор и хозяйство, Петерис не хотел переезжать с места на место, как делало большинство батраков, нанимаясь к крупным хозяевам в различных районов Латвии. Некоторые хозяева пользовались его положением и платили за непосильную работу гроши. Горьким потом доставался Петерису каждый лат и в семье берегли последний сантим.

 
И как все бедняки, Петерис Бризгалис мечтал о другой лучшей жизни. Он слышал о Советском Союзе и предполагал, что лучшая жизнь придет с востока. Тот день, когда советская власть выделила  семье надел земли, в которой они так нуждались, стал самым счастливым днем в жизни батрака. Его предположения превратились в уверенность.
 
Получив возможность засеять поля озимыми, отремонтировать старенький дом и хлев, Петерис Бризгалис не пытался скрывать слезы радости, не было предела его ликованию. Но суровая действительность научила его воспринимать советскую идиллию не только как призрачное счастье, но и как настоящую угрозу всему святому, что хранилось в его душе. А его душа не принимала то, что видели глаза и слышали уши…

Первые искалеченные судьбы односельчан выбили его из равновесия. Он не находил места и чувствовал себя как в аду. Так как Петерис являлся представителем нового руководства волости, он был вынужден слепо выполнять директивы советской власти. Но титанических усилий стоило ему сдерживание негативных эмоций. С помрачневшим лицом, плотно сжав губы, не смея смотреть в глаза, он вывозил своих сограждан в неотвратимую неизвестность. Перед сном, закрывая глаза, Петерис думал: «Ах, если бы их больше никогда не открывать». Во сне, не владея чувствами, он стонал, кричал и молил Бога снять с него этот грех. Когда Петерис перебирал в памяти те страшные дни, у него на глазах скапливалась влага и внезапно соленые слезы стекали по щекам.

В его сознании укрепилась мысль, что человек невластен в своей жизни. И Петерис всего лишь приспосабливался к обстоятельствам. Он считал себя маленькой частицей в сложном мире, чтобы что-то глобально менять в нем. Это прерогатива Бога. И он плыл по течению жизни. Но жизнь поставила Петерису Бризгалису капкан…

Немецкая оккупация претила ему. Но Библия учит почтительно относиться к власти, и он безоговорочно принял и эту власть, но, наевшись советского «хлеба», боялся подавиться фашистским. До мучительной головной боли Петериса Бризгалиса одолевали сомнения: удастся ли ему не обагрить руки в крови невинных людей. Должность старосты волости спасла его от участия в карательной экспедиции. Его сердце обливалось кровью при виде мертвых тел своих соотечественников.

Многие жители делали вид, что признавают оккупационные власти,  но тайно избегали в чем-нибудь им помогать. Они уклонялись от обязанности сдавать на заготовительный пункт продовольствие для нужд немецкой армии.  Староста Петерис Бризгалис самолично посетил неблагонадежных сельчан и убедил их сдавать хотя бы каплю молока, несколько яиц, немного зерна, иначе семья может угодить в Саласпилсский концентрационный трудовой лагерь, откуда навряд ли им удастся выйти живыми. Он держался с соотечественниками просто и задушевно, а с немцами сдержанно, не заискивая. Его сдержанность, самодостоинство уважал и фон Шольц.

Последний разговор со Станиславом Пруссом основательно перевернул душу старосты. Он разрушил все его планы на будущую жизнь, породив сомнение: удастся ли ему пресечь очернительные слухи и сможет ли он оправдаться перед советской властью.  Внезапно его пронзила мысль, что служба у нацистских оккупантов бросает тень не только на него, но и на всю его семью. Лицо Петериса помрачнело, а тело ослабло от сосредоточенности на этой мысли. Из рук вывалилось шило, а лежавший на коленях хомут сполз на землю. Панический страх обуял старосту, страх не за себя, а за будущее своих детей. Он долго нежно глядел на них, беззаботно кувыркавшихся в траве; на преждевременно постаревшую жену, измученную нуждой и беспрерывной работой. Неожиданно его осенило: «Они, может быть, пощадят сирот». Внезапно поселившаяся мысль вытеснила из его головы все остальные мысли.

Стоял изумительно чудесный день. Рассеялось последнее облачко и небо стало лазурно-голубым. Изумрудно-зеленая трава стелилась по земле, в ней копошились пестрые куры. Гладкошерстный черный кот, блаженно растянувшись на желтом песочном пятачке, грелся под золотыми лучами ласкового солнца. Старый пес-дворняга, виляя хвостом, наблюдал за хозяином. А Петерис Бризгалис, сломленный, подавленный, с поникшей головой, еле волочил ослабевшие ноги в хлев. Последний раз, окинув взглядом красоту окружающей природы, близких сердцу людей, он накинул на шею петлю и удавился.