О том, как Атеистиде Радужный Старец явился

О том, как Атеистиде Радужный Старец явился

Атеистида открыла глаза. Высоко в небе висела луна. Длинные тени деревьев тянулись поперек тропы, на которой она сидела. Внезапно в голову ей пришла ужасная мысль, что чудище, с которым она так лихо обошлась, вполне могло воспользоваться ее беззащитным положением, но, осмотрев себя и убедившись в обратном, келейница живо вскочила на ноги.
Кстати, где это чудище?
В лунном свете посреди угрожающе чернеющего леса она была совсем одна. Тот, кто ее сюда доставил, исчез. И тут она вскрикнула. На земле у самых ног ее лежала змея. Казалось, она спала. Пересилив страх, келейница наклонилась и... нервно расхохоталась. Это были четки, и они были порваны. Келейница спрятала четки за пазуху, осенила себя крестным знамением и только-только собралась двинуться в путь, как вдруг предстал пред нею дивный старец. Был он высок, прозрачен, и вся фигура его переливалась цветами радуги. В одной руке он держал посох, на конце которого сиял драгоценный камень, тогда как другую положил себе на грудь и говорил:
«По своей ли воле идешь, матушка?»
«Не по собственной воле иду, батюшка, по Божьей».
«Своим ли путем идешь, матушка?»
«Не своим, а тем, что наставник указал».
«А своим ли умом живешь, матушка?»
«Нет у меня ума своего, живу умом Старца, духовного отца моего».
«Как же ты его умом живешь, когда он вот уже сутки, как в гробу лежит?» – возвысил старец голос.
«На все воля Божья».
«Значит, чужим умом живешь?» – спросил старец.
«Чужим, батюшка, чужим», – зачастила келейница, дурея от ужаса.
«Ну и дура», – сделал вывод чудесный старец.    
«Дура, батюшка, дура, с Богом-то все дуры», – соглашалась баба, ударяя лбом о землю.
Тут глаза старца засверкали, и радуги, пробегающие по фигуре его, вспыхнули еще ярче:
«Зачем на Господа клевещешь? Разве ему нужны дуры? Не для того ли Он в мозги твои разум вложил, чтобы ты, дурёха, своей волей в мире жила, своим умом по земле ходила? Поднимись, – приказал старец и коснулся посохом груди ее, – что у тебя там?»
Келейница достала четки.
«Сотница?» – спросил старец уже мягче.
«Она, батюшка. Только я ее порвала».
«Соедини концы», – сказал старец, и как только оборванные концы сошлись, положил белую, как снег, ладонь на место разрыва.
Келейница ахнула от изумления. Четки стали целыми, а на месте разрыва мерцало жемчужное зерно.          
«Сто первое, сто первое зернышко!» – восторженно шептала Атеистида, любуясь камушком, как вдруг все вокруг потемнело, и среди наступившей тьмы замерещились ей в паутине серебряных нитей чьи-то глаза.
 «Глаза богини, – решила келейница, – или змеи, гипнотизирующей свою жертву».
Неотступный взгляд без всякого усилия затягивал ее в бездну...
Келейница отшатнулась.
«Кто это?»
«Не бойся, – сказал старец, – это моя внучка. Одной тебе с Зофией не справиться. Будет невмочь, потяни зернышко, и она услышит. Хочешь, зови ее Заварза, а не нравится – ангелом хранителем. Это ничего не изменит, потому что там, куда ты идешь, слова значат не более, чем шелест листвы».
С этими словами старец стал исчезать. Радуги, потускнев, пропали. Очертания фигуры растаяли в воздухе. Дольше всех сверкал камень на конце посоха: вспыхивая, точно светлячок, он все удалялся и удалялся, пока не превратился, наконец, в мерцающую на небе звездочку, тут же затерявшуюся среди прочих.