Мартовская метель

Чашка разлетелась на мелкие кусочки, остатки кофе застыли в причудливой форме на блеклых обоях, наклеенных лет 20 назад, в эпоху тотального дефицита. В то время они казались эффектным украшением номенклатурного кабинета, покрывали все пространство высокой, 5-и метровой  стены, поверх газет датированных концом 19 века.
Хозяин кабинета покрутил оставшееся в руках блюдце с кофейными кругами и бросил его в мусорную корзину.
Сумерки начинали сгущаться, низкое стальное небо предвещало головную боль и скорую осень. Вадим Михайлович раскачивался в кресле. Пейзаж за окном, несмотря на свою изысканность и уникальность, не радовал. Казалось, что цветные купола «Спаса на крови» заглядывают в окно и вороны на крестах покрывают святыню налетом траурной бахромы. Рука нашарила на столе тарелку с окурками. Самый большой из них, с размоченным в коньяке одним концом и разлохмаченным, как после взрыва петарды, другим сохранил золоченую обертку с названием «Ромео и Джульетта». Долго не хотели зажигаться спички на картонной основе. Вскоре полутемную комнату заволокло ароматным дымом. На столе задергался поставленный на «вибро» телефон и секунд через 10 затих. 
Откинувшись на спинку кресла, хозяин кабинета романтически закинув голову, декламировал чуть слышным шепотком : « любовь не кукла жалкая в руках у времени стирающего розы на пламенных устах и на щеках, и не страшны ей времени угрозы », и еще более интимно: « а если я не прав и лжёт мой стих, то нет любви и нет стихов моих ! ».
Кофейная клякса на стене расползалась и в полутенях комнаты стала напоминать сологубовскую недотыкомку, медленно скользящую к своей цели.
Серый питерский вечер опять ввергал Вадима Михайловича в уныние. Депрессивное состояние, часто посещающее его в последнее время, с каждым новым разом приобретало всё более мрачные формы, и выход из него был тяжелее, чем выход из длительного запоя. Что делать и как с этим бороться он не знал. Бессмысленно было обращаться к врачам. Им не то что душу лечить, а и тело ни под каким предлогом нельзя давать. Вадим Михайлович понимал, что все его душевные переживания и терзания есть реакция на его окружение: работу, людей, с которыми приходиться сталкиваться, рабочий коллектив, соседей по дому, бывших и нынешних друзей, бывшую жену и далеких теперь детей. Да много еще каких причин и преград возникало в сознании преуспевающего бизнесмена, которому уже не приносили прежней радости большие деньги. В последнее время он больше замечал негативные стороны событий, явлений, людей, представляя себя в сказке, где избушка на курих ножках поворачивается к лесу передом, а к нему всегда задом.       
Он знал, что появится человек или люди, которые смогут изменить ход его жизни к лучшему, появится возможность отказаться от бессмысленной траты времени и сил, сделать свои дни наполненными идеей и конкретной целью, ощущением полной свободы, независимости от мирской суеты и ежедневных рутинных забот.
Вадим Михайлович не чувствовал своего возраста, но как человек здравомыслящий понимал, что время работает не в пользу его физического тела.
Пока еще силы ощущались, хоть и ни те, что двадцать лет назад. Ему казалось, что большую часть своих жизненных сил он уже потратил непонятно на какие дела, ничего толком не создал, прогулял, проел и пропил молодые годы, не совершил поступка. Прошедшее казалось набором отрывных календарей, с месяцами и днями на желтоватых маленьких листочках, помеченных черными и красными цифрами. Эти листочки поднимались порывом ветра и устремлялись в небытие, унося с собой прежние радости, переживания, страсти, друзей и близких, все то, что называлось прожитой жизнью. Часто он ловил себя на мысли, что всё это было не с ним. И чем дальше уходили воспоминания, тем менее реальными казались события прошлых лет. Там был другой человек, который страдал, любил, переживал по пустякам и был абсолютно спокоен в кризисные моменты, не понимая опасности.
Мир, созданный им в те года, был прост и понятен. Свободу не отягощали деньги, имущество и обязательства. Было легко вступать в новый день, не зная чем, и как он закончится. Сейчас Вадим Михайлович знал, почти наверняка, свой ежедневный распорядок дня: подъем и отбой по расписанию, однообразное меню, подготовленное из высококачественных продуктов, дорога из дома в офис и рутинная, надоевшая до тошноты работа.      

Идея создания новой семьи, уютного домашнего очага и особого мира вечных семейных забот и душевных переживаний не захватывала его. Бывшая семья была далеко, дети выросли, привыкли к жизни в заснеженной Канаде, куда вместе с матерью уехали 15 лет назад. Связь была потеряна, ниточки разорваны, воспоминания об этой семье были воспоминаниями из другой жизни.
Иногда он рисовал в воображении сцены новой семейной идиллии, но очень скоро темные мысли о несовершенстве возрастных и половых отношений задували пламя и без того угасающей страсти. Родятся дети, вырастут, станут сильнее его, умнее и более приспособленными к новым условиям жизни. Начнут презирать его и снисходить из жалости к его беспомощности и старости, но несмотря на это, будут продолжать требовать от отца положенный им по праву рождения кусок сладкой жизни.
У большинства друзей и приятелей Вадима Михайловича дети стали уже совсем не детьми, а скорее взрослыми и своим поведением и отношением к окружающим полностью подтверждали его опасения на предмет взаимоотношений «отцов и детей».   
За этими грустными размышлениями он не заметил как за окном совсем стало темно и день укатился далеко, спрятался за крышами домов, уступив место звездному небу, молодому месяцу и седым тяжелым облакам, ползущим со стороны Финского залива, как эскадра готовых к бою кораблей.
В глазах у Вадима Михайловича появилась коньюктивитная пленка, так часто досаждающая в последнее время. Он нашарил в кармане пиджака пластиковый тюбик с альбуцидом и, запрокинув голову, попытался закапать лекарство в оба глаза. Излишки жидкости потекли по носу, губам и впитались шелковым галстуком, оставив после себя несколько белесых пятен.
Сражаясь с остатками воспаления он, краем глаза, увидел среди кучи бумаг тот забавный блестящий якорёк, который на днях ему продали возле Казанского собора две весёлые девчушки, облаченные в старинные русские наряды.
Метрах в десяти от них группа музыкантов, тоже в старинных костюмах, играли на духовых и струнных инструментах что-то трезвучее и тревожное, но настолько глубоко народное, что подсознательно, слушатели понимали, насколько тяжела и сложна жизнь русского севера. Девушки, получив плату за сувенир и крикнув « на счастье! », скрылись в толпе музыкантов.
Вадим Михайлович раскрыл ладонь и внимательно осмотрел блестящий якорёк на длинном шёлковом шнурке. Положив его в карман, он зашагал через Невский, вдоль Екатерининского канала, в офис.
Сейчас ему показалось, что якорёк как раз вовремя попался на глаза. Рука сама потянулась и взяла его, покрутив туда-сюда, он привесил шнурок к настольной лампе и в задумчивости уставился на вращающиеся и сверкающие бока  корабельного атрибута. Искорки, маленькие иголочки искусственного света появлялись и исчезали на выпуклой полированной поверхности, дуновение неизвестного ветерка то ускоряло, то замедляло волшебный ход якоря.
Вадиму показалось, что это не просто вращение, а сложный танец, сопровождаемый красивой и глубокой классической композицией на композицию « Воздух » Баха. Казалось, что сейчас в комнате он не один, но это совсем не тревожило, а напротив, создавало ощущение уюта, покоя и легкости. Стало просто хорошо. Мыслей не было, не было ничего, кроме чувства незаметно наступающего сладкого сна. Веки стали тяжелыми, голова клонилась к столу, и еще через мгновение глубокий гипнотический сон полностью овладел бы Вадимом, но в это время порыв ветра, через приоткрытое на проветривание окно, ворвался в кабинет и, всколыхнув шторы, закружил вокруг стола. Вадим увидел скользящую к краю стола деловую бумагу, попытался схватить её, но рука пролетела выше,
а белоснежный документ упорхнул на пол. Наклонив под стол голову, он увидел листок, улетевший достаточно далеко, чтобы достать его просто протянув руку. Несложное на вид упражнение вызвало затруднение. Он распустил брючный ремень и полез под стол.
В этот момент ему показалось, что в комнате наступила полная мгла и тишина, он оказался «нигде», как космонавт в состоянии невесомости не чувствует своего веса, так и Вадим не чувствовал ничего, кроме своих мыслей. Как маленькая точка в огромном космосе он мчался с гигантской скоростью в абсолютно пустом и черном пространстве. Его движение в никуда продолжалось вечность. Вадиму показалось, что он давно умер и то, что с ним происходит и называется вечной жизнью или бесконечным ожиданием очередного перевоплощения. Вдруг внутри его произошло свечение, неописуемой силы жар и энергия вырвались из груди и сотнями водородных бомб разорвались в непроницаемой мгле космоса.
Непреодолимая сила потянула прилечь. Несколько секунд он колебался, обеспокоенный не гигиеничностью процедуры, но нега взяла верх над сомнениями и, подражая ребенку, он положил руку под щеку и закрыл глаза.
Пол напоминал качели, двигаясь вперед и назад, унося в неведомые дали. Появилась сладкая нега, туман сновидений поглотил Вадима окончательно, а потом стало холодно и сыро.
 
Он двигался в полутьме. Помещение было огромным как зал для торжественных приемов, вдоль одной стены располагались в ряд двустворчатые высокие двери.
Освещения практически не было, лишь тусклый свет свечей в подсвечниках на стенах создавал мерцающие тени на полу. Вадим испытал чувство актера-неудачника стоящего на пустой сцене в пустом театре, при полном отсутствии зрителей, но ощущающего на себе внимание чего-то большого , сильного и мрачного. Понимая, что со сцены уйти нельзя, просто некуда, актер не знает, что делать, что говорить, куда двигаться. Он стоит почти парализованный, испуганный, расстроенный своим неудачным дебютом. Вадиму захотелось убежать из темной, холодной залы, но неизвестность, скрывающаяся за дверями еще больше пугала.
Глаза привыкли к полумраку, предметы в зале стали более отчётливыми и реальными. Кроме света от свечей в залу пробивался слабый естественный свет с улицы. Плотные, огромные шторы пропускали петербургскую ночь, отраженную сотни раз в искристом снеге улиц.
Вадим осторожно отодвинул ткань в сторону. Окна были высокие и узкие. Стекло почти всё было покрыто слоем льда с легким налетом инея в середине.
Ногтем среднего пальца Вадим механически стал соскребать иней. Сквозь образовавшийся «глазок»  он рассмотрел решетку Летнего сада, реку Мойку, скованную льдом, белые деревья, согнувшие ветви под тяжестью снега.
От этого вида за окном стало еще холоднее и тоскливее. Вадим обнял себя, пытаясь сохранить тепло тела. Чуть ссутулившись, он двинулся вперед, но отдаленные, приглушенные звуки заставили его остановиться и прислушаться.
Дверь рядом скрипнула и приоткрылась на пару сантиметров. Мягкий свет живого огня тонкой полосой пробежал по каменному полу. Вадим отметил про себя необычность напольного покрытия, но тут же забыл, замерев от странной картины, которую увидел в комнате. Несколько рослых мужских фигур, шесть или семь, одетые в старомодные изысканные костюмы, скучились в центре комнаты. Они согнули широкие спины, толкались и лезли в центр образованного ими круга, как будто пытались отобрать друг у друга мяч, как это делают игроки в американский футбол. Причем борьба эта происходила так, что каждый участник понимал – лишний шум в их деле не нужен. Звуки были слышны едва-едва, приглушённые, хотя были резкими и многоголосыми. Неожиданно один из участников этой необычной игры приподнял голову, и взгляд его сверкнул в сторону двери. Вадим слегка присел и шагнул назад, прижавшись спиной к ледяной стене. Внизу живота похолодело, и по ногам забегали мурашки. Ему показалось, что в руках у незнакомца, который уже направлялся к двери, сверкнул предмет похожий на огромный ключ или на полированную кочергу. Дверь резко распахнулась, могучие пальцы схватили Вадима за волосы, и рывком его тело перемести лось из темного коридора в комнату довольно больших размеров.
Несмотря на необычность ситуации, подсознание Вадима фиксировало окружающую обстановку, предметы, стены, мебель. Теплый свет исходил от огромного камина. Даже издалека было видно его благородное оформление. Белый мрамор рождал замысловатые формы, завитушки и выпуклости. Боковые колонны камина, облицованные розовым мрамором, излучали загадочный цвет, и казалось, что прямо из камня фламинго вытягивают свои длинные шеи, остывают  и снова прячутся в мрамор. Везде, где хватало света, можно было видеть необычную роскошь обстановки. Мебель тикового дерева, инкрустированного золотом и серебром, столик, несомненно, слоновой кости, подсвечники из тяжелого красного золота, под ногами ковер редкой работы. Всё это пронеслось перед его глазами за какую-нибудь секунду, далее он упал на четвереньки и чуть не ударился лбом о гнутую ножку кресла.
- Это что еще за вид, почему панталоны расстегнуты? Что живот не помещается, а? - экзекутор с кочергой-ключом в руке медленно присел на корточки рядом с Вадимом, – это что за чёрта к нам прислали, кто-нибудь знает его?
Возня чуть затихла и шесть вспотевших лиц одновременно обернулись на Вадима.
Ему показалось, что сейчас его сжарят в камине и очень быстро съедят. Две-три секунды в комнате висело молчание. Вадиму эти секунды казались бесконечными и ужасными. Но вдруг на уровне коленей стоящих посредине комнаты мужчин, между их ног,
протиснулась взлохмаченная голова. Она оказалась на уровне головы Вадима, на расстоянии метров трех. Человек явно потратил все свои силы на то, чтобы побороть усилия терзавших его и высунуть голову за пределы живого кольца. Голова была в ссадинах и кровоподтёках. Безумные, выпученные глазки были маленькие, круглые и абсолютно невыразительные. Лицо худое с мелкими чертами имело отталкивающий вид. Маленький вздернутый нос и нависающий лоб, напоминающий биллиардный шар делали человека похожим на уродливого ребенка. На мгновение все замерло, умоляющий взгляд потух и, человек широко раскрыв рот, заревел диким животным так, что Вадим почти лишился чувств. Вспотевшие мужчины очнулись и прекратили вой маленького человека ударами рук и ног.
- Бумагу, - прорычал экзекутор, – протянув к Вадиму могучую длань.
Вадим в недоумении выставил руки вперед, показывая, что у него ничего нет.
- Убью смерда! Гад, ты шпионил! – могучий человек поднял кочергу с явным намереньем в следующую секунду обрушить её на голову Вадима.
- Пусть пустой лист подпишет! – прошипел кто-то поблизости.
Человек опустил железяку, и поспешил найти лист.
- Нет, не, не, не подпишу! – раздалось визгливо и обреченно.
- Все, хватит, - взревел старший, - душите его быстрее!
Центр живой кучи задергался и закрутился волчком. Пару человек вскрикнули, вскинув вверх окровавленные прокушенные руки.
- Веревку, петлю, быстрее!
- Да где её взять, черт! Может подтяжки!
- Руками! Перехвати сзади! Шею выкручивай, давай!
- Придави, голову выворачивай, сильнее, еще!
- Да он уже готов, не двигается.
- Но ведь дышит еще, смотри, пузыри пускает!
Тут с шеи Вадима одним рывком слетел шёлковый галстук и через пару секунд уже затянулся на шее несчастного уродца. Несколько рук резко рванули петлю и потащили уже безжизненное тело в дальний темный угол.
Вадим почувствовал, что сейчас сердце выскочит у него из груди. Он попытался на четвереньках добраться до двери, но сделав лишь одно движение, получил удар в область лопаток. Раздался хруст шейных позвонков и все потемнело.

Далекая, едва слышная музыка вернула Вадима к реальности, нельзя сказать, что к жизни, т.к. в данной ситуации трудно, даже невозможно было понять, что и где есть жизнь, и что есть смерть.
Не открывая глаз, он попробовал перевернуться, но затекшая рука и застывшая в одном положении шея не давали сделать ни одного движения. Казалось, что болит всё тело сразу. Пытаясь ухватить обрывки убегающего сна, он соображал, что это было, почему и где он сейчас. Прошло около минуты, в голове кружилась метель, перед глазами стояли заснеженные деревья Летнего сада и река Мойка. Криминальное происшествие отпечаталось в памяти Вадима жутким страхом, непосильной маетой и ощущением неизбежного, скорого конца. Ему вдруг остро захотелось забыть о странном убийстве, окончательно и навсегда. Ощущение причастности к этому грязному делу лихорадило всё тело, руки казались испачканными кровью и чернилами, отсутствие галстука на шее наводило на воспоминание об эшафотной петле. Он зажмурился, стараясь забыть весь этот бред, стереть из памяти навсегда, но, как это обычно бывает, чем сильнее стараешься забыть, тем отчетливее и навязчивее это крутится в голове, не давая думать о чем-то другом. Но самым главным в  этой драме Вадим отметил для себя странное чувство причастности к большому государственному преступлению, которое тянет его не только на эшафот, но в вечную пучину измены и предательства.
Прошла еще одна минута, полная физических мучений, тяжести и ломоты во всех  членах, минута переходного состояния сознания, из мира сна, иллюзий, превращений и волшебства в мир серой реальности. Граница, разделяющая миры была преодолена, защитный механизм стирания памяти сновидений сработал безотказно, и если бы сейчас кто спросил Вадима, что так мучило его минуту назад, то в ответ Вадим только повёл бы плечами пытаясь восстановить в памяти страшную историю пережитого сна.
Самочувствие было гадкое, как будто всё психическое напряжение последнего месяца разом упало на его беззащитную голову.
В кабинете стало уже совсем темно, на улице был вечер, и сквозь плотный слой серых облаков не было видно ни лунного света, ни намёка на звезды.
Приподнявшись на локтях, он с трудом сел, перевалился на бок, полежал еще минуту. Сразу встать на ноги не получилось, пришлось опираться на стул и  принять вертикальное положение.
Руки слегка подрагивали, ватные ноги с трудом сделали несколько шагов по направлению к столу. Вадим нашарил телефон и нажал кнопку быстрого вызова. В трубке послышался расслабленный голос водителя:
– Да, Вадим Михайлович!
- Серёж, подъезжай за мной, домой пора, устал что-то.
- Ну, Вадим Михайлович, вы же меня отпустили, сказали до завтра, я уже и пивка выпил.
- Я тебе попью пивка, всегда должен быть готов к работе! Черт, ладно, такси вызову. Еще одно пивко и пойдешь таксистом-бомбистом! Понял?
- Понял.
Вадим бросил телефон и зашаркал в туалетную комнату.
Смотреть на себя в зеркало совсем не хотелось. Хмурый, тусклый взгляд без искорки и жизненной энергии, отёкшее лицо с мешками синеватого цвета под глазами . С той стороны стекла на Вадима смотрел утомленный жизнью человек в белой мятой сорочке  со следами темных пятен на воротничке и рукавах . Водопроводный кран издал таинственный чревовещательный звук и большая раковина финского фарфора стала заполняться холодной хлорированной водой. Холод привел Вадима в чувства и даже придал некоторую бодрость измученному телу. Проснулся аппетит и желание принять аперитив с вишенкой, соломинкой, льдом и лимоном.
Плюхнувшись на заднее сидение автомобиля такси, Вадим уже точно знал, как провести остатки не задавшегося дня. Одному оставаться не хотелось. Было как-то неуютно и внутреннее необъяснимое мандраже продолжало мучительно отзываться во всем теле. Продиктовав адрес, он стал рассматривать проплывающие мимо здания, магазины , кафешки и ресторанчики. Вкус односолодового виски уже щекотал язык и обжигал гортань. Вадим закрыл глаза и ощутил запах свиных ребрышек, запеченных на гриле. Свежие овощи и зелень дополнили яркими красками золотисто-коричневое мясо на огромной белой тарелке. Видимо, он произнес какие-то звуки, пока в воображении проплывали кулинарные изыски, т.к. водитель вопросительно повернул в его сторону голову. Машина уже проскочила Исаакиевскую площадь и вывернула на Адмиралтейский проспект. Слева мелькнуло здание Манежа. Подскочив на выбоине, машина помчалась к Английской набережной.
- Стой, шеф, крутанись здесь, я выскочу, - произнес Вадим, увидев Медного всадника , скачущего через Александрийский сад навстречу невской волне.       
Опытный таксист понял пассажира с полуслова и нарушая ПДД развернулся через двойную сплошную, в надежде на щедрые чаевые. Стоянка перед рестораном в этот час была пуста, лишь одна патрульная машина милиции « бобик » заняла позицию с краю. Пресыщенные жизнью лица патрульных равнодушно отвернулись.
Вадим сунул таксисту купюру и направился к ресторану, шагая лакированными туфлями по лужам.   
Расположенный в подвальном помещении здания Сената и Синода ресторан-бар « Трибунал » уже призывно распахнул свои двери. Активная жизнь, с музыкой, танцами и прочими развлечениями начиналась здесь после одиннадцати, а сейчас редкие посетители занимали столики в затемненных углах сводчатого зала.
Вадим расположился за маленьким «одиночным» столиком, стоявшим возле колонны арочного свода. Дизайн ресторана был сдержанным и полностью завершенным с точки зрения цвета и формы. Классические арочные своды, полностью выложенные из красного обожженного кирпича, сохранили свой первоначальный облик. Внешний, старый слой кирпича был сбит. Поверхность с острыми выступами, образовавшаяся после скола, имела буро-красный цвет с прожилками древнего раствора. Совсем небольшие прямоугольные окна находились на самом высоком уровне стены, почти под потолком. Если встать на стул, то можно было увидеть в эти окна мокрый питерский асфальт и мелькающие ноги прохожих. Грамотно расположенное освещение создавало приятную атмосферу и облегчало массивный вид стен и потолка. Мебель была деревянная, добротная, устойчивая, придающая помещению домашнюю атмосферу и уют.
Вадим принял кожаную папку меню у официанта и сразу заказал двойной «Хайленд парк» безо льда. После двух глотков он в очередной раз оценил преимущество шотландских винокурен на рынке элитного алкоголя. Сладкая нега разнеслась по всему телу, скованность и дискомфорт уступили место легкому головокружению и релаксации. Есть почти не хотелось, но когда последние капли напитка покинули бокал, Вадим ощутил такой жор, что если бы в это мгновение не появился человек с заказанным блюдом, он бросился бы к барной стойке за каким-нибудь бутербродом. На огромном белом блюде Вадим увидел именно то, о чем мечтал еще полчаса назад. Давно он не ел с таким наслаждением. Ребрышки, в меру жирные и нежные, источали аромат свежего молодого мяса. Блюдо кавказской кухни украсили овощами и зеленью. Только вот напиток был не в тему, хотя никак и не портил впечатление от качественной пищи. «Как мало нужно человеку для счастья», - подумал Вадим и заказал еще скотч. Как истинный гурман, он понимал, что к мясному блюду и зелени нужно было заказать бутылочку « Ахашени », а лучше красного сухого « Мукузани », но внутри уже кипел демон-алкоголь, не согласный на легкий градус. Где-то, чуть ниже груди, Вадим ощутил пылающую жаром печь с раскрытыми створками. Желто-белый огонь готов был выжечь всё и заставлял поверить, что затушить его можно только крепким, 40 градусным напитком, и лучше изысканных сортов.
Откинувшись на спинку стула, он допивал очередной стакан скотча. Случайно взгляд упал на экран телевизора висевшего под потолком. Звук отсутствовал, телевизор излучал яркие краски в полумрак обеденного зала. Произвольно выбранная программа транслировала исторический фильм. Кони мчались по заснеженному лесу, гвардейцы  с ружьями на плечах, маршировали по площади перед дворцом. Маленький человек в офицерском мундире, размахивая древком, учил гвардейцев двигаться строевым шагом. Нервные движения, беспокойный взгляд и вздернутый нос показались Вадиму до боли знакомыми. Знакомыми настолько, что он, затаив дыхание, не мог оторваться от этой маленькой фигурки трагического русского царя.
Забыв о принесенных закусках, Вадим, смотрел на мерцающий экран. С каждой следующей сценой им овладевало тревожное чувство. Беспокойство отверткой вонзилось в желудок.
В тот момент, когда заговорщики ворвались в комнату императора, толкая друг друга, Вадим не смог сдержать в горле волну подпирающей дурноты. Весь обильный ужин с шумом выплеснулся на пол, забрызгав стену. В глазах потемнело, горечь обожгла горло, едкая, липкая слюна приклеила язык к нёбу. Успевший раствориться в крови алкоголь ударил в виски тупой болью. Вадим уронил голову на стол и затих.
 
Видавший виды бармен расслабленной походкой направился к столику. Он профессионально начал заходить к Вадиму со спины, дабы лучше понять обстановку с меньшей для себя опасностью. Но план не удался, как только он оказался на расстоянии вытянутой руки, Вадим вскочил, опрокинув при этом стул. Резким движением он схватил бармена за галстук, притянул его лицо к своему, забрызганному слюной и остатками пищи и закричал надрывно и чуть визгливо: « Гады, по что императора убили? ». Бармен, выпучив глаза, пытался отстраниться, но Вадим продолжал наматывать галстук на кулак.
- Я тебя сволочь рыжую там видел! – не унимался Вадим.
- Да я только сейчас заступил, блюда с кухни Андрей приносил, - жалобно подал голос бармен.
К тому времени его напарник за стойкой уже давно вдавливал тревожную кнопку.
Вадим, нашарив на столе вилку, поднес её к уху бармена. Еще секунда и точно пролилась бы кровь. Глухой звук от удара резиновой дубинкой был сигналом для бармена. Словно спущенный с поводка сеттер он рванулся от столика к барной стойке и пропал. Вадим рухнул на пол как сраженный пулей телёнок.
Сержанты патрульной службы уже защелкивали наручники на запястьях Вадима. Их взгляды на этот раз не были равнодушными. Искорки злобы за потревоженное безделье так и сыпались из глаз. Резким рывком они подняли Вадима с пола, проявляя к его телу полное пренебрежение, и потащили к выходу, не обращая внимания на крики бармена о неоплаченном счете.

Зарешеченное пространство в патрульной машине, выделенное для перевозки задержанных, никак не хотело принимать массивное тело Вадима. Усадить его на скамейку не представлялось возможным. Стражи порядка впихнули тело поперёк, так что голова упиралась в левый борт автомобиля, а согнутые ноги в правый. Самая мягкая часть тела Вадима не давала закрыть металлическую дверь «Бобика». Менты, проявляя социальную ненависть, ногами продвинули тело вглубь машины и захлопнули дверь.
Подпрыгивая на кочках, автомобиль помчался по пустынной Галерной улице в направлении моста Лейтенанта Шмидта. Вадим уже пришел в себя и затаив дыхание оставался в неподвижном положении. Он внимательно прислушивался к окружающим звукам. Было темно и тесно, ноги выпрямить не получалось. Лицо упиралось в дермантиновое покрытие скамейки. Вокруг стояла жуткая вонь. Выхлопные газы не давали дышать, глаза слезились. Наручники резали запястья. Руки, вывернутые назад, мучительно ныли.
Сквозь шум мотора он уловил невнятные фразы и приглушенные ругательства.
- Он, вообще, живой или нет? – спросил водитель напарника.
- Тормозни, гляну, как он там и что у него по карманам попрятано, - хихикнул сержант.
Взвизгивая тормозами, машина остановилась на неосвещенном участке улицы, подальше от фонарей. Беглый осмотр задержанного выявил, что он жив и дышит.
Карманы брюк и пиджака не хранили больших богатств. Несколько мятых пятитысячных купюр, еще какая-то мелочь, мобильный телефон, связка ключей и удостоверение помощника депутата государственной Думы – это все, что было.
- Слышь, похоже, от клиента надо быстрее избавляться, - засуетился сержант.
- Так по старой схеме, что ли? – отозвался сообразительный водитель.
Получив утвердительный кивок в ответ, он выскочил из машины и затрусил в ближайший подвальный магазинчик.
Вадим перестал притворяться бесчувственным и подал голос, намеренно пьяный и невнятный. Он понимал, что лучше выглядеть бесчувственно пьяным и быть высаженным в темной подворотне с пустыми карманами, чем сопротивляться и оказаться с пробитым черепом в холодной воде Невы.
- Ты кто, а? Ты чё хххочешь, зачем яя здесь? Отстааань! – вполне правдоподобно изобразил он пробуждение.
- Сейчас, дорогой, домой поедем, спать ляжем, подожди, - ласковым, издевающимся голоском зашептал сержант.
За спиной у него уже стоял напарник с откупоренной бутылкой водки в руке.
Ловким движением сержант зажал Вадиму нос и, дождавшись, когда откроется рот, втолкнул туда горлышко бутылки. Вдвоем, удерживая плюющегося Вадима, они продолжали вливать водку до тех пор, пока большая часть бутылки не была выпита или разлита на костюм. Бутылку с остатками запихнули в карман пиджака и захлопнули дверь.
- Давай его 30-му отделению подкинем, василеостовцам, - предложил водитель, - мосты разведут, он до утра с острова не дернется, а там его и примут в трезвяк.
- Гони к Румянцевскому саду, возле Академии Художеств, - отозвался сержант,- там часто патрулируют, долго ждать не будет, не замерзнет.
Машина продолжила движение по Галерной и, выскочив к мосту Лейтенанта Шмидта, помчалась в направлении Академии Художеств.
Теперь действительно пьяного Вадима усадили на скамейку, бутылка водки призывно высовывала горлышко из кармана. Удостоверение и мобильник были брошены в грязную лужу неподалеку. Деньги, поделенные по справедливости, распределились по карманам правоохранителей.

Суровый балтийский ветер трепал непослушные волосы Вадима и быстро приводил его в чувства. Даже при плюсовых температурах, находясь на берегу Невы, человек чувствует свирепый холод, высокая влажность и ветер делают свое дело. Отрезвление приходило быстрее, чем ожидали менты.
Продолжая сидеть на скамейке, Вадим уже открыл глаза и плохо понимающим взором обводил окружающий его сад в поисках помощи.
Становилось все холоднее и начал накрапывать противный дождик. Встать и выйти к дороге Вадим пока не мог, ловить такси было бессмысленно, карманы он уже проверил. Оставалось надеяться на чудо.
Вместо чуда у скамейки появилась маленькая собачка неизвестной Вадиму породы, с гладкой шёрсткой желто-розового цвета, огромными грустными глазами и вечно трясущимися лапками и хвостиком. Собачка быстро перебирала на месте ногами, делала круговые движения и явно тоже замерзала. На тонкой шее животного болтался ошейник, по размеру совсем не подходящий такой изящной собачке. Как у людей, бывает пиджак с чужого плеча, так и этот ошейник, наверное, был снят с соседской овчарки. Казалось, что во время движения, он немного клонит собачку вперед своей тяжестью.
Вадим протянул руку, и на удивление, легко и просто взял животное, прикрыв полой пиджака, прижал к себе. Собачка не вырывалась, а только опасливо поглядывала на человека, продолжая мелко и часто подрагивать. Вадим ощутил живое тепло маленького тельца. Это тепло предавало ему сил и жизненной энергии. Ясность сознания восстанавливалась. Вадим вспомнил, как, будучи студентом Ленинградского университета, он часто сиживал с друзьями студентами в этом садике, может быть даже на этой скамейке. Прохладное пиво, болгарские сигареты «Родопи», северное солнышко сквозь облака и невский ветерок настраивали всех на благодушный лад. Казалось, что впереди длинная и счастливая жизнь, что друзья студенты всегда будут рядом, вместе, радостные и неунывающие. Сейчас, по прошествии, каких-то двадцати пяти лет, он сидел один на этой же скамейке, пьяный, измученный, ничему не радующийся.
- Отдайте, - услышал Вадим рядом тихий, но твердый голос.
- Что, - не понял он и повернулся в сторону голоса.
- Собаку отдайте, - повторил стоящий над ним высокий и худощавый старик.
Был он в длинном пальто черного цвета с вытянутым задом и забрызганными грязью полами. Головной убор отсутствовал, и по жидким седым волосам скатывались капельки дождевой воды.    
- Я её уже давно ищу, думал, что пропала совсем, - произнес он чуть дрожащим голосом, - тогда бы и я пропал.
- Что, так всё серьёзно? – выдавил из себя Вадим, пытаясь сохранять вертикальное положение.
- Не морочьте мне голову, отдайте, пожалуйста, собаку и идите себе дальше,- с некоторым раздражением произнес старик. Его сухая рука протянулась к собачке и резким движением вырвала её из-под пиджака. Собачка взвизгнула, а Вадим начал заваливаться набок. Легко стукнувшись головой о деревянные брусья скамейки, он так и остался лежать, глядя тусклым взором на подрагивающее в луже отражение фонаря. Старик, не отпуская собачку, стоял на месте. Его нерешительность была заметна даже Вадиму.
- Идите, не беспокойтесь обо мне, - произнес он уже почти трезвым языком,- вы простынете, и собачка будет скулить на ваших похоронах.
- А Вы еще способны шутить в таком состоянии!
- Я шутить давно разучился. Я вот лежу и вспоминаю студенческие годы, как мы были беззаботны и свободны. Ницше читал, Гессе, и не подозревал, что стану настолько слаб духом, что позволю себе лежать на скамейке в скверике, как последний пьяница, и изливать душу первому встречному собаководу.
- Я, кажется, Вас знаю, - произнес старик бесцветным голосом, - Вы редко ходили на мои лекции, но на экзамене показали хороший уровень знаний.         
Имя Ваше не припомню, Вы учились в одной группе с Мишей Нещадных. Вот был умница.
- Как Вы могли запомнить меня? – искренне удивился Вадим и даже нашел в себе силы сесть.
- Вы выделялись среди всех студентов своей харизмой и сохранили эту способность, видимо, до сих пор. За долгую педагогическую практику я научился безошибочно определять таких людей. Их мало, крайне мало. Подобные эмоционально-психические свойства дарованы природой не многим, эффективное влияние на людей способствует возникновению веры в особые качества их носителя. Даже удивительно, как Вы не пробились в большую политику или бизнес, с Вашими способностями можно в Смольном или Мариинском занимать главный кабинет, а не лежать под дождиком на кривой скамейке.
Вадим даже не нашелся что ответить, да и отвечать или оправдываться не было ни желания, ни сил. Он смотрел старику в глаза и ни как не мог его вспомнить, что он читал, какие лекции, какой курс.
- Андрей Антонович Бадмаев, - представился старик, как будто прочитал мысли Вадима, - уже более тридцати лет преподаю на восточном факультете, кафедры монголоведение и тибетологии. 
Вадим покачал головой, давая понять, что вспомнил.
Андрей Антонович сделал движение по направлению к скамейке.
- Пойдемте ко мне в дом, могу предложить горячего чаю и теплый плед,- уже более мягким голосом обратился он к Вадиму.

Соблюдая известную конспиративность, они тихим шагом проследовали мимо нескольких дверей вдоль по коммунальному коридору, к самой дальней двери, соседствующей с кухней.
Комната оказалась довольно просторной, хотя и несколько вытянутой в длину. Большое окно без штор выходило на мост Лейтенанта Шмидта, и уличные фонари ярко освещали широкий подоконник, письменный стол и огромный, до потолка, стеллаж с книгами. Андрей Антонович сняв мокрое пальто и вышел на кухню. Собачка, почувствовав себя хозяйкой, обежала комнату, задержалась у пустой миски, и опять вздрогнув, видимо от обиды, свернулось калачиком под батареей.
Странное впечатление производило на Вадима жилище, пахнуло чем-то далеким советским. Он уже отвык и позабыл, что такое коммуналка, где соседи, абсолютно посторонние и одновременно близкие люди. Как в фильме сорокалетней давности он увидел входную дверь с множеством звонков и табличек, листки объявлений и график дежурств на стене в коридоре квартиры, четыре кухонных плиты и столько же миниатюрных столиков, похожих на маленькие шкафчики, выкрашенные бледно серой краской.
Скрипнула дверь, и вошел Андрей Антонович с кружкой дымящегося чая и пакетиком печенья.
- Вы, наверное, отвыкли от такой обстановки и забыли, что есть еще на земле подобные убогие жилища,- сказал он, увидев в глазах Вадима интерес.
- Да нет, довольно уютно, хотя действительно, напомнило далекое детство,- отозвался Вадим.            
- До войны вся эта пятикомнатная квартира принадлежала нашей большой семье,- продолжал хозяин комнаты, - блокада началась, так мы чуть все здесь не померли. Мне исполнилось десять лет, когда нас с матерью и братьями по дороге жизни вывезли из Ленинграда.
После войны дом на капремонт пошел и вернулся я сюда уже один, вот комнату и дали.
Он протянул Вадиму большую белую кружку с желтым цветочком на боку. Край кружки был сколот, и фарфоровая ссадина была покрыта не отмывающимся налетом чайного раствора.
Вадиму показалось, что вкуснее и полезнее напитка он не пробовал в своей жизни. Конечно, в юные годы бывали ситуации, когда после тяжелого похмелья приходилось отпаиваться молоком, соком или рассолом. Это возвращало к жизни. Ощутил, что если бы не принял этот горячий чай, то наверняка бы погиб.
- Снимите с себя мокрую одежду, я повешу её сушить. Вот плед и тапки, садитесь в кресло и отдыхайте,- сказал Андрей Антонович.
Вадим послушно выполнил указание и плюхнулся в старое потертое кресло, накрыл пледом свое бледное замерзшее тело.
- Знаете, я так замерз, что не понимаю, как еще жив. Наверное, только потому, что встретил Вас и собачку я еще разговариваю и дышу, - попытался быть благодарным Вадим, - не представляю, откуда силы берутся. 
- Мы многое о себе не знаем, - отозвался Андрей Антонович,- многим и не дано узнать, потому что жизнь не дает повода. Только попав в особенную ситуацию, когда безвыходность очевидна, человек обнаруживает в себе нечто, что не только спасает его, но и делает намного сильнее и поднимает на новый уровень
сознания.   
Есть такая старая традиция на Тибете. Буддийские монахи испытывали новичков, которые готовились стать ламами. Их сажали в темные пещеры, где была вообще полная темнота и тишина. Отсутствовали внешние раздражители. Обычные люди быстро сходили с ума и погибали, но те, кто выдерживал, обретал необыкновенную духовность. Человек, имеющий что-то внутри, крепость духа и силу воли, продолжал в таких условиях жить. Те люди, которые возвращались из этих пещер, становились личностями, их более сильный дух не умирал, а был готов к поглощению и управлению над более слабыми духом. Если в тебе есть личность, то в результате преодоления большого барьера, невыносимых физических и моральных страданий, личность обнаружит себя. Благодаря стойкости духа, человек проявит свои непознанные и неведомые, даже ему самому, силы.
Вадим почувствовал, что сладкая пелена сна накрывает его с головой и размеренная тихая речь старика, как колыбельная уносит его всё дальше и дальше из этой комнаты, в теплое и светлое ничто. Окружающие звуки затихали, размывались и, наконец, исчезли совсем.
Неизвестно сколько прошло времени, когда Вадим приоткрыл глаза и увидел старика, всё также сидящего за столом с книгой в руках. На носу у него были очки черной роговой оправы, создававшие образ настоящего университетского преподавателя 60-70-х годов.       
- Я разбудил Вас, - извиняющимся голосом проговорил Андрей Антонович.
- Да, ничего. Мне, наверное, уже пора, - сонным голосом прошептал Вадим.
- Нет-нет, еще ночь, это я не сплю, бессонница. Я в слух читаю лекции, готовлюсь. Знаете ли, старая привычка, голос тренирую и как бы слушаю себя со стороны. Спать вам мешаю.
- Нет, Вы мне совсем не мешаете. Ваша речь наоборот успокаивает меня,- сказал Вадим сквозь наплывающую очередную волну сна.
На этот раз он погрузился в сон не так глубоко, и уши его продолжали ловить слова и звуки, летающие по комнате, а мозг воспринимать и анализировать информацию.
Старик бубнил учебный материал с явным усердием.
- Обратимся, дорогие друзья, к представлению тибетцев о Бодхисаттве. На тибетском языке слово «бодхисаттва» звучит как «джанг-чуб-сем-па», что означает «очистивший пробужденное сознание». В представлении буддистов это существо или человек, который стремиться спасти всех людей от страданий, помочь выйти из цепочки бесконечных перерождений. Он сознательно отказывается от нирваны с целью спасения всех живых существ. Принято считать, что Бодхисаттва – это мужчина, как Будда Шакьямуни и другие Будды прошлого.
Но, например, в Индии, к просветленным причисляют и женщин. Эпоха женщины, как учительницы мужчины, по мнению индусов, уже наступила. Один из наиболее известных японских писателей Мисима, после путешествия по Индии, так описывает представления верующих об основной, главной богине индуизма, богине Кали:«Она разрушает невежество, благословляет и освобождает тех, кто стремиться познать Бога. Именно в богине Кали мы видим торжество женского начала. Кровавый образ богини Кали был прототипом бодхисаттвы на золотом павлине. Бодхисаттва на золотом павлине называется также «Шакья Будда», потому что пребывает в рождениях Будды. Существует сутра о бодхисаттве на золотом павлине, изначально определяемая как заклинание от укуса змеи. Позже её стали использовать как исцеление от всех страшных болезней, заживления ран, избавления от страданий. Даже просто возникавший в сознании образ бодхисаттвы на золотом павлине отгонял страх, защищал от врагов, избавлял от несчастья, стихийных бедствий и эпидемий.
В отличие от своего прототипа – богини Кали, которая представлялась в виде забрызганной кровью фигуры с вывалившимся языком и ожерельем из человеческих черепов,- изображения бодхисаттвы на золотом павлине были отмечены великолепием и роскошью, словно обожествляли самого павлина. Вся эта роскошь погружает человеческую душу в блистательный мир фантазий, в праздный мир дремоты. Величественный лик бодхисаттвы являет самое милосердие, корона на голове, ожерелье на шее, спускающиеся с мочек ушей серьги, браслеты на запястьях – всё это ослепляет. Сам павлин сверкает яркими красками, золото, зелень, глубокая синь, темные тона. В перьях павлина нет только алого цвета, цвета крови. Если бы существовал павлин алого цвета, у которого на спине сидел бы алый бодхисатва, то это была бы сама богиня Кали ».

Вадим проснулся, уличные фонари уже не мешали. Не открывая глаз, он ощутил лучи солнца, бьющие сквозь пыльное стекло и заливающие ярким светом всю комнату. Он приоткрыл глаза и уже приготовился к давно знакомой утренней головной боли и приступам тошноты, но ничего подобного не ощутил. Тишина делала утро милым и спокойным, как будто субботним. Стайки пылинок проплывали сквозь солнечные лучи, причудливые тени от падающих листьев пробегали по полу и стенам комнаты, за окном сверкало осенними красками бабье лето.
Вадим не сразу вспомнил, где он находится, а вспомнив, быстро сел в кресле, удерживая плед, как женщина, возле груди и осмотрелся по сторонам. Было пусто, хозяин жилища отсутствовал, собачка, по всей видимости, тоже. На краю стола лежал мятый тетрадный лист, на котором каллиграфическим почерком были выведены несколько предложений. Вадим протянул руку, двумя пальцами взял листок и, протерев глаза, прочёл: 
« ванная налево по коридору, мой стол на кухне второй от окна справа. Там найдете что позавтракать. Клео кормить не надо. Берегите себя, я чувствую, что Вам предстоит совершить что-то важное и большое. Бадмаев ».
Опустив листок на пол, Вадим глубоко вздохнул и потянулся всем телом. Плед упал, а под столом что-то зашуршало. Наклонившись, он увидел два больших грустных глаза в темном промежутке между стенкой и столом.
- Так ты у нас, значит, Клео? – как можно мягче и ласковее произнес Вадим,- извини, кормить не велено.
Собачка подалась вперед и в нерешительности замерла. Ножки опять слегка подрагивали и переступали с места на место, так как будто животное готовилось к прыжку.
Вадим нашел свою одежду на спинке стула, сухую, но мятую и кое-где грязноватую. Карманы были пусты, ни денег, ни документов, ни телефона, ни ключей от квартиры. В принципе, он держал дубликат ключей в офисе. В сейфе было еще какое-то количество денег и загранпаспорт. Его рука уже потянулась к трубке телефона, чтобы вызвать водителя и еще обзвонить приятелей, поделиться горем, получить в ответ сочувственные вздохи и рекомендации быть осторожнее и беречь себя. Но что-то остановило его. В новой, давно забытой обстановке, где скромность и умеренность являются нормой жизни, без гроша за душой, без мобильника и документов он ощутил себя другим, простым и, не сказать, чтобы слабым, а скорее открытым и мало защищенным. Но, как ни странно, это не испугало и не расстроило его, а наоборот, вселило чувство легкости и свободы. Отсутствия рамок, ограничений и обязательств, придало юношеского задора и безответственности. Как хорошо, что никто не может до тебя дозвониться, никто не знает где тебя искать, а ты идешь по гранитной мостовой, пинаешь ярко желтые листья и щуришься от солнечных зайчиков, прыгающих в темной воде Невы. Так думал Вадим, шагая по университетской набережной, мимо сфинкса, провожая взглядом величественную академию художеств и румянцевский садик. Несколько туристических автобусов высаживали экскурсантов у дворца Меншикова, такого старинного, загадочного и настолько родного питерского, что Вадим даже слегка расчувствовался, от вида этих стен бледно персикового цвета и массивной болотного цвета крыши. Четыре маленьких колонны парадного подъезда придавали дворцу провинциальный, дачный вид никак не вяжущийся с величием находящегося напротив здания Сената и Синода.
Прогулочным шагом Вадим добрался до Дворцового моста и только сейчас понял, что уже несколько лет, может десяток лет, он видит этот город, набережные, мосты, скверы только из окна автомобиля. Он забыл, как это, ходить по старым улочкам просто без дела, никуда не спеша, не имея никакой цели, поднимать голову выше уровня светофора и рассматривать фасады домов с причудливыми изломами крыш, лепнину и барельефы на стенах.
Обычно многолюдная Дворцовая площадь оказалась в это время дня пуста и Вадим, миновав Певческий мост, продолжил путь по Мойке в сторону Конюшенной площади. Вот уже показались купола «Спаса на Крови» и, подойдя поближе, он ощутил, что никогда еще кресты храма не были так огромны и величественны.
Подъем на пятый этаж по лестничным маршам оказался сегодня тяжелым испытанием, несмотря на прогулку по свежему воздуху. Одышка и тяжесть в ногах подтверждали в очередной раз необходимость регулярных физических тренировок. 
Офис бурлил своей обыденной жизнью. Сразу несколько человек двинулись в сторону Вадима, как только он открыл дверь.
- Не сегодня,- поднял ладонь Вадим,- прошу все вопросы перенести на завтра, непредвиденные обстоятельства!
- Вадим Михайлович, одну только минутку!
- Нет, - Вадим решительно шагнул в сторону своего кабинета и скрылся за дверью.

Рабочий день близился к концу, последние труженики уже задвигали ящики столов и громко переставляли стулья.      
Вадим разглядывал свою небритую физиономию в зеркало. Открыв сейф, нашел там всё, что было нужно, и ключи, и деньги.
Новый, еще в упаковке, смартфон, подаренный сотрудниками на последний день рождения, оказался кстати. Вставив симкарту от корпоративного телефона, Вадим нажал кнопку включения и на темном экране увидел белый силуэт надкушенного яблока. Захотелось кофейку и что-нибудь закусить.
Портативный холодильник, спрятанный в нижней секции книжного шкафа, хранил в себе некоторые продукты. Вадим взял лимон средних размеров и полбутылки молока. Кофемашина, издавая шипящие звуки, выдавила из себя чашку капучино с бледно коричневой молочной пеной.
Руки слегка подрагивали, курить не хотелось. Вторая чашка кофе отозвалась тяжестью в желудке и подступающей волной тошноты. Вадим зашуршал упаковкой таблеток, выдавил две, бросил в рот, хлебнул из графина и зачем-то два раза мотнул назад головой, как бы помогая таблеткам двигаться куда надо. На секунду он потерял равновесие, легкое головокружение заставило опереться на стол. В это время он услышал движение за дверью кабинета, стук ведра и невнятные бормотания. А он думал, что уже давно один в офисе. Мягко шагая по ковровой дорожке, он приблизился к двери и попытался бесшумно приоткрыть её.
В узкую щель пробился луч света. В рабочей комнате всё та же уборщица, что встретилась ему днем на лестнице, во время тяжелого подъема, мыла пол. Её тощая спина двигалась рывками, в такт движению швабры, седые волосы покрывал платок. Когда Вадим закрывал дверь, он боковым зрением увидел, что женщина повернула голову в его сторону, а изо рта у неё вывалился фиолетовый язык. Губы были в крови, на шее постукивали бусы, сделанные из маленьких черепов неизвестных животных. Вадиму показалось, что это могли быть черепа крыс или новорожденных котят. Он прислонился спиной к холодной стене и попытался найти свой пульс, нервная ниточка на запястье дергалась отчаянно и умоляюще. 
В течение минуты Вадим пытался привести в порядок дыхание и подавить жалкий, детский, необъяснимый страх.
- А может, женщине плохо, может, помощь нужна? Но как же она моет, ну и все такое?
Осторожными движениями он вернулся к столу и ткнул на селекторе кнопку охраны.
- Охрана,- прорычало в устройстве.
- Послушайте, это, как вы, это Вадим Михайлович. Тут женщине плохо.
- К Вам в кабинет бежать? - вопросило устройство. В словах был слышен армянский акцент и нескрываемое ехидство.
- Да нет, тут в рабочей комнате, ну она убирает, ну давайте быстрее.
Вадиму захотелось быстрее подавить это странное, давно не испытываемое чувство неуёмной тревоги и животной тоски.
Отсутствие звуков и вообще, каких либо действий, заставили его сдвинуться с места и мелким медленным шагом переступать в сторону злополучной двери.
Ничего не происходило. Он приготовился к страшной сцене и решил проявить себя мужчиной в экстренной ситуации. Двумя руками он схватился за ручку и резким движением распахнул дверь лишь до середины. В рабочей комнате было темно и пусто, на полу никто не лежал, стулья и столы стояли ровно и аккуратно. Охранника тоже не было. Отсветы фонарей с улицы подрагивали на стенах и мебели, черно-белые светотени создавали эффект резких очертаний и холода. Вадиму показалось, что темная лента на полу, тень от уличных проводов, задрожала и серой змеёй между его ног устремилась вглубь темного кабинета.
В это время на столе завибрировал телефон, мигая в серый потолок своим разноцветным глазом. Вадим тихо закрыл дверь и повернул замок. Телефон продолжал подрагивать и передвигаться к тарелке с окурками. Вадим склонился над столом и посмотрел, кто его вызывает. На дисплее не было ничего кроме надписи «Курение убивает».
От этих простых и понятных слов Вадиму стало тоскливо и дурно, он ощутил нехватку воздуха и сухость во рту. Он шагнул в сторону окна и протянул руку к шторе, чтобы впустить порцию свежего воздуха.      
Вишневая штора надулась, приобретая выпуклые формы, как будто под ней сформировалось тело или какой другой предмет, затем плавно распрямилась, повиснув вновь безжизненной тканью. Солнце еще проглядывало сквозь тучи. Накрапывал мелкий дождик.  Вдруг за спиной у Вадима произошло движение и раздалось сдержанное покашливание.
Он малодушно дёрнулся и спрятался за штору, кофейная недотыкомка склизкой медузой подбиралась к уху. Под ногами предательски захрустели осколки чашки, и звонким эхом обиженный фарфор заметался в тишине кабинета. Вадим сейчас казался себе маленьким Вадиком, трясущимся в углу, мокрым от пота и страха. Оторванная тесёмка шторы болталась перед лицом, порывом неизвестного ветра цепляла волосы и щекотала лоб. Набравшись смелости, он чуть-чуть приоткрыл штору, продолжая ощущать мурашки по всему телу.
За столом сидел мужчина средних лет с окладистой бородой, черные с сединой волосы были гладко зачесаны назад, темные глаза смотрели на Вадима внимательно и испытующе. Одежда непонятного покроя напоминала платье священнослужителя. В полутемной комнате трудно было рассмотреть подробности.
После непродолжительной паузы Вадим, все-таки решил сделать шаг вперед, чтобы лучше рассмотреть своего не прошенного гостя.
- Позвольте, а лицо Ваше кажется мне знакомым! – Вадим потёр лоб и, прищурив глаза, воскликнул, - ну да, отец Александр, Александр Мень!
Я был на вашей проповеди, очень понравилась Ваша доступная и убедительная речь,- тут Вадим вспомнил, как давно это было, и еще он вспомнил, что Александр Мень уже лет пятнадцать лежит в могиле с раздробленным черепом.
Он нашарил под рубашкой православный крест на прочной золотой цепи. Двумя пальцами сжал этот христианский оберег и направил в сторону необычного гостя.
Черные глаза лишь усмехнулись в ответ, и Вадим услышал мягкий, глубокий и чистый голос, - «ну что же, приятно, что в минуту душевного беспокойства Вы не забываете о Боге и ищете у Него защиты. Но поверьте, наша встреча не опасна для Вас, я даже думаю, что в некотором смысле, Вы приобретете больше силы, духовной стойкости и поймете для себя некоторые истины. Возможно, Вам будет понятен и смысл тех терзаний, которые не дают Вам покоя последние годы».
- Но кто Вы в действительности? Уж не думаете ли Вы, что, приняв облик уважаемого покойного священнослужителя, Вы снищете к себе соответствующее отношение? – воскликнул Вадим.
- Я просветленный, пришел в этом облике и сюда по своей воле. Извините, что я сначала пришел в таком виде. У нас там, понимаете ли, с физической оболочкой бывают сложности, не всегда успеваем подбирать необходимое соответствие. Поэтому происходят наложения – несчастная женщина плюс кровавая Богиня, плюс скорость прохождения занижена, я даже не знал, что попаду именно сюда. Мне виден только уровень электромагнитного поля и в этом поле наиболее активные точки электрических зарядов живой ткани. Меня затягивает в те области, где разница зарядов наибольшая. Ну, это как удар молнии во время грозы, что бы Вы хоть примерно понимали. Молния бьет в самое высокое дерево, башню, шпиль высотного строения. Молния - это я, гроза – это эфир, шпиль – это Вы. Цель моя, как посредника, передать Вам в виде, понятной этому миру, электромагнитной волны информацию, знания из тех мест, которые недоступны ни вашим телам, ни вашему сознанию. Не надо над этим думать, ваших мыслей не хватит даже для произнесения названия, имени этой сущности. Нужно просто чувствовать, перейти из области логики в  область чувственных восприятий.   
Вадиму показалось, что эту, на первый взгляд, чушь он уже где-то слышал.
Если же эта галлюцинация, вызванная алкогольным отравлением и нарушением речевого восприятия, то, как помнил Вадим из учебных пособий по патопсихологии профессора Зейгарника, её можно было разрушить, вступив в сложный диалог и попытаться запутать самого себя, вызвав тем самым путаницу и у галлюцинации. Немного помедлив, он набрался сил и обратился к видению.
- Скажите, отец, меня всегда мучил один вопрос. Я не могу понять, почему Спасителю нужно было умирать? Зачем отец небесный послал своего сына на казнь?
-Христос вошел в мир, где властвуют ваши законы, и пребывание в этом мире стало для него величайшим страданием. И стало это страдание для него огромным, значительно большим, чем у вас, у всех людей вместе взятых.
- Но почему он вошел в этот страшный мир, наполненный страданиями и горем, почему он не изменил этот мир, ведь всё в его руках.
- Весь этот страшный мир создали сами люди. Всё, что есть вокруг вас, сделали вы сами, и в ваших силах это всё изменить, только для этого человеку нужно измениться самому! – почти воскликнул отец Александр.
- Но Христос мог не умирать, а остаться с нами и помогать нам меняться, становиться лучше! Он бы мог нас спасать, лечить, оживлять! – также темпераментно ответил Вадим, - зачем было нас бросать?
- Вадим, ты не понимаешь. Он не бросал вас, он с вами был и продолжает оставаться рядом. Только это чувствуют те, кто открыл ему свое сердце. Те, кто думает о светлом и чистом каждый день, каждую минуту, каждую секунду.
-Христос мог бы остаться и продолжал бы оживлять Лазарей, лечить глухих, слепых и прокаженных, но это не решило бы той задачи, ради которой Он пришел на землю. Погибнув на кресте, Он в одну секунду стал для всех людей той путеводной звездой, которая воссияла над нашими головами и продолжает освещать вам путь истины и праведности. Люди во всем мире видят эту священную звезду и, вбирая в себя энергию её света, становятся лучше. Вот для чего Христос отдал жизнь свою, чтобы быть видимым каждому, кто этого хочет! Он стал не просто звездой, он стал просто superstar всех времен и народов.
- Но в мире существуют многие народы, многие религии и у них свои Боги и верования! – отозвался Вадим.
- Знаешь, в понимании человека, боги бывают разными, их придумывают люди, наделяют их такими качествами, которые бы хотели в них видеть. А на самом деле Бог один и Ему все равно как Его называет человек. Если бы человек мог увидеть Бога, то он уже никогда бы не стал задавать себе вопросы о Боге.
В конечном итоге, любая вера в добро и свет приходит к христианским принципам и порядку. И через христианство все приходят к единобожию! – отец Александр замолчал и опустил глаза.
Прошла минута или более, Вадим понял, что во время этого разговора он ни разу не открыл рта и не произнес ни слова. Просветленный тоже не издавал никаких звуков, потоки информации приходили в сознание Вадима неведомым ему способом.
- Ну что ж, - произнес отец Александр, - рад, что Вы сохранили в душе своей капли светлого и чистого чувства любви к ближним своим, не дали себе зачерстветь и стать безразличным и бесчувственным.
В эту секунду что-то щелкнуло у Вадима в груди, как будто встал на место позвонок, и, посмотрев внимательно на отца Александра, он увидел во лбу у него третий глаз, такой чистый, добрый и сияющий. Священник улыбался именно этим глазом, ставшим сейчас для Вадима единственной точкой пространства, к которой притягивалось все вокруг. Как мощный магнит создает вокруг себя поле, так и светящийся глаз образовал огромный шар, поглотивший всего Вадима целиком.
Откуда-то издалека, из глубокой морской пучины донесся до Вадима тихий, но четкий и твердый голос. Вадим узнал этот голос и полностью покорился его воле.   
- Ваше путешествие еще не закончено. Теперь посмотрите сюда,- сказал отец Александр – Вам не кажется, что эти птицы тоски и печали сегодня излишне активны?
Он указал в окно, в направлении золотого купола храма «Спаса на крови».
На самой верхней точке купола, рядом с основанием креста сидела огромная ворона. Казалось, что одним крылом, как будто рукой, она держится за крест и пытается усидеть наверху, цепляясь острыми стальными когтями за мягкий золотой лист покрытия купола. Вадим испытал чувство омерзения и гадости, его кулаки сжались, плечи подались вперед, бедра уперлись в подоконник.
Ворона округлила и без того огромный черный глаз и изобразив невинность на хитрой и наглой роже начала скользить вниз по сфере купола беспощадно обдирая золотую поверхность, оставляя глубокие борозды от своих стальных когтей. Вадиму казалось, что ужасный звук, издаваемый при этих вороньих упражнениях, слышит весь город. Ему было не понятно, почему люди, шагающие по тротуарам вокруг храма, ничего не слышат. Как они могут не замечать этого кощунства, этой животной наглости и святотатства?   
Не удержавшись, ворона соскользнула, стала падать вниз грязным черным комком, но сразу же взмыла вверх и опять очутилась там, откуда начинала свои издевательства. Хитрый огромный вороний глаз говорил о том, что она не собирается так легко сдаваться. Всё повторилось опять. Вадим, не в силах вынести этой наглости, рванул оконную раму на себя. Поток сырого прохладного воздуха заполнил кабинет. Вадим повернул голову и понял, что он один, отец Александр исчез так же, как и появился. Слова его проповеди до сих пор звучали в ушах, не давая окончательно осмыслить происходящее.
Вдруг в сером, облачном небе появилось «окно», яркий солнечный луч на несколько секунд озарил улицу, стены домов, отразился миллионами зайчиков в черной ряби вод Екатерининского канала и вспыхнул в золоте куполов храма.
Отраженный свет ударил Вадима в глаза и на минуту он ослеп. Когда зрение вернулось, на небе было опять серое одеяло облаков и ни намека на солнце.
Но что-то изменилось в окружающей обстановке, что Вадим не понимал.   
Очертания куполов и стен храма показалось невесомым и прозрачными. Цвета и отблески домов стали нереальными. Ворона вспорхнула и растаяла в воздухе, издав еле слышный звук лопнувшего воздушного шарика. Постепенно контуры храма совсем исчезли. Последнее, что увидел Вадим, были кресты куполов храма, мерцающие матовым золотым светом. Налетевшее облако снежинок покрыло все белым полотном и Вадиму показалось, что он очутился в заснеженном поле, вдали от шумного грязного города. Стало очень легко, хорошо и свободно, невесомое тело не чувствовало, где верх, где низ в этом огромном облаке снежной пыли.
Вдруг он увидел яркую вспышку, сильный грохот потряс всё, что было вокруг. Снежинки осыпались, яркое солнце освещало тот же Екатерининский канал, но скованный льдом. Храма не было, вдалеке виднелись покрытые снегом деревья сада и желтое здание Михайловского дворца.      
Несколько секунд спустя, произошла вторая вспышка, грохота Вадим не слышал, потому что был оглушен первым взрывом. Когда облако дыма рассеялось, перед ним предстала сцена очень похожая на картину битвы под Бородино. На горячем буром снегу были разбросаны человеческие тела, лошади с перебитыми ногами и разорванными животами лежали в лужах черной крови. Карета с гербом российского императорского двора, перекосившись на один бок, напоминала флагманский фрегат, севший на мель. Клубы дыма и куски одежды, как в замедленном кадре, еще колыхались в воздухе над местом взрыва.
Вадим стоял, прижавшись к ограде канала, лицо, руки были покрыты слоем пыли и пороховой смеси, губы, глаза и нос разъедали пары селитры, витающие над местом взрыва. Прямо у его ног лежал человек, черная маска пыли и грязи, вперемешку с кусками кожи и запекшейся от температуры взрыва крови не давала рассмотреть лицо, только губы его шевелились и сквозь них, еле слышно, выходил предсмертный стон. Руки и ноги человека казались уродливо вывернутыми, было видно, как через его разорванный сапог маленькой красной струйкой утекает жизнь.
- Игнатий,- зашептал человек.
Вадим наклонился, не особенно осознавая, что делать, спросил: « Что?».
- Игнатий я,- еще раз повторил человек и затих.
Тут Вадим, наконец-то, рассмотрел, что стоит в луже игнатовой крови.    
На расстоянии нескольких метров двое полицейских переворачивали тело императора, стон и крики о помощи раздавались отовсюду.   
Почти оторванные ноги государя продолжали дергаться, лакированные сапоги, забрызганные кровью, лежали носками друг к другу, подчеркивая неестественность своего положения. Император поднял окровавленное лицо, выпученные от дикой боли глаза кого-то искали.
Губы его шевелились, услышать слова не представлялось возможным.
В голове Вадима раздался тот далекий и ровный голос, который он слышал недавно: «Ты должен услышать, только ты способен узнать слова императора».
Вадим упал на четвереньки и быстро, как собака, подскочил к государю. Наклонив ухо поближе к его губам, он весь превратился во внимание. 
Люди уже подняли императора на руки и, проходя сквозь Вадима, как сквозь облако, двинулись в сторону саней. Вадим семенил рядом, не отступая ни на шаг от окровавленной головы. Сухие губы прошептали что-то, совсем непонятное Вадиму, и больше император не произнес ни слова.
Боль, страдания, страх и отчаянье этого ужасного мира, созданного нами, уродуют жизнь, наши волшебные неповторимые миры сознания с самого рождения  наполненные любовью и добротой. И не все ли равно, что сказал император, то, что он хотел сказать, понятно и без слов. Вадим так и сказал голосу: « Эти слова не нужны!»
Слова остались в другом мире, теперь чтобы ощутить истину не нужно было слов. Теперь все управлялось мыслю и воспринималось на уровне чувств.
Вадим сидел на столе в позе лотоса, закрыв глаза.   Дыхание было ровным и тихим. Он забыл обо всем, что окружало его, голова стала светлой, чистой и пустой. Он ощутил огромной силы энергию, исходящую от далекой звезды. Эта энергия заполняла все свободные места в сердце и голове, превращая его в легкий цветок лотоса плавно скользящего по волнам космического потока, не встречая на своем пути преград. 
Тело стало невесомым, поднялось над столом и стало перемещаться по комнате, подталкиваемое потоками воздуха из раскрытого окна.
Сделав круг, он завис на середине комнаты, продолжая слегка вибрировать и колыхаться. Вадим открыл глаза, сосредоточил взгляд на золотом куполе храма и выплыл в раскрытое окно. Балтийский ветер подхватил его и понес вдоль Екатерининского канала, над крышами Русского музея, над деревьями Михайловского сада. Сделав дугу над Марсовым полем, он опять вернулся к Спасу, облетев три раза центральный купол, он попал в луч света, исходящий от прожектора Казанского собора. В это мгновение он почувствовал себя легким, чистым и готовым совершить поступок, самый лучший в своей жизни, поступок для всех, всех живых существ на земле. Как только он осознал это, он стал маленьким алым перышком в густом оперении павлина уже несущего на своей спине алого бодхисатву. Прекрасная и ужасная богиня Кали на этот раз была не так ужасна, ее хищная маска постепенно оплывала, лик приобретал форму, по всем признакам указывающую на единобожие начало. Космос опять получил маленькую порцию алой энергии, чтобы завтра взошел пылающий, обжигающий солнечный диск, движущийся в бескрайнем океане волшебного эфира. 

А в это время окно на пятом этаже закрылось тихо и плотно, задвижка зафиксировала створки, шторы задвинулись, сохранив таинственный мрак в отражении стекла.
На первом этаже, на входе, сидя в вахтерской будке, охранник пил теплую фанту из оранжевой бутылки. Наступило самое темное время в Петербурге – конец октября, сплошная облачность, мелкий дождь, черные тротуары, абсолютно безлунная ночь.      


Санкт-Петербург, март 2013.