Товарищ лейтенант. Часть 3

Последний удар
27
Весной 44-го Пётр получил наконец письмо от матери из Парафиевки. Как только прошло сообщение Совинформбюро об освобождении Киева, он сразу же написал домой, что жив, что служит на Дальнем Востоке, и сообщил адрес с номером полевой почты. Ответа ждал с нетерпением, и когда долгожданный треугольничек появился в его руках, его радости не было предела. Он с нетерпением и некоторым страхом разворачивал тетрадный листок. Как там, в родном селе, все ли живы?..
Знакомый материнский почерк говорил, по крайней мере, о том, что жива сама мама. Как оказалось из письма, жив и отец, который в конце оккупации вернулся из Киева. Он был очень болен и больше лежал, чем ходил. Сёстры Катерина и Надя эвакуировались, работают в Сибири, Надя даже вышла замуж за инженера. Мать предусмотрительно сообщила и их адреса. Нина эвакуироваться не успела и провела всё это время в Парафиевке, слава Богу, жива-здорова, и её по малолетству не угнали в Германию… Своему любимому брату она обещает написать сама.
Примерно через неделю пришло письмо и от Нины. Письмо это было намного длиннее маминого и начиналось радостными восклицаниями по поводу того, что её «любимый братик Петрунечка жив, что он стал офицером и что она очень этим гордится». Вторая часть её послания была куда более грустной: «Учитель физкультуры ушёл в партизаны и погиб, а его отца немцы повесили на базарной площади. Оксана, которая тебе так нравилась, как только пришли фашисты, подалась работать в управу переводчицей и стала носить полицаевскую форму, а её ухажёр Митько Дзыба тоже пошёл в полицаи… Осенью сорок третьего в Парафиевке почувствовали, что немцам на фронте стало погано. В село стали прибывать их части, много солдат и машин, а когда на востоке стали слышны взрывы, они в тот же день быстро ушли, а уже следующим утром в Парафиевке были наши — с пушками и танками. МитькА и его дружков сразу же повязали и увезли, Оксана ещё за два дня до этого куда-то сбежала, её искали, но так и не нашли…»
Петро читал и не верил своим глазам. Оксана, самая активная комсомолка, член комитета, беспощадно клеймившая на всех собраниях двоечников и хулиганов, стоявшая на всех праздниках рядом со знаменем школы… И ещё — самая красивая девчонка в их школе, за которую он был готов драться с любым из соперников… Как же она могла? В то, что сообщила ему Нина, никак не хотелось верить. Может, была разведчицей? Тогда почему её искали после ухода немцев? Непонятно… Горло сдавил тугой комок боли, кровь гулко застучала в висках. Пётр налил из фляги в кружку немного спирта и залпом выпил, но ни после этого, ни позже не мог успокоиться.
Мокрые мартовские ветры медленно растапливали осевший и потемневший снег. И Пётр, и его бойцы изрядно устали за долгие зимние месяцы — изнурительные дежурства по границе чередовались с караулами, с расчистками дороги к доту, которая постоянно забивалась снегом. Казалось, этой нудной череде повседневности никогда не будет конца…
В конце месяца, когда снег окончательно сошёл, а дорога подсохла, на позиции Петра появился грузовик, из которого вышел командир дивизиона катерников. Часовой вызвал Петра.
— Ну что, командир, не узнаёшь? — Терехов, широко улыбнувшись, распахнул руки.
— Митрофан Лукич!
— Он самый, — комдив крепко обнял Петра, — мы к тебе в гости, а раз в гости, то и с гостинцем. Помнишь наш разговор про электричество? Так вот, привёз я тебе движок, специалиста, будем ставить. Или передумал?
— Что вы, что вы, Митрофан Лукич! И спасибо вам огромное, что не забыли про нас… Тут поговаривают, и нам повоевать придётся. У вас ничего не слышно?
— Прямых известий нет, младшой. Но есть косвенные признаки. Поступил приказ тщательно изучить карты постановок минных полей. Недавно была серьёзная инспекция по вооружению и матчасти. На июнь намечены большие учения по тралению мин и высадке десанта. Ничего этого не было года три. Вот и делай выводы. А у вас что?
— Нас собираются перевооружать на миномёты. Пока изучаем по плакатам, но хорошо, что я по специальности — как раз миномётчик.
— Вот видишь! Значит, и у вас косвенные признаки налицо. Я думаю, воевать придётся — и, наверно, скоро. Пора надрать зад этим очкастым нахалам, — комдив тральщиков захохотал, вслед за ним засмеялся и Пётр, — а пока начнём решать твою электрическую проблему. Зови своих людей, будем разгружаться. Орлов!
Из кузова грузовика выпрыгнул матрос в коротком чёрном бушлате.
— Я, товарищ комдив!
— В распоряжение лейтенанта Романенко.
Пётр приказал старшине подготовить помещение для электрогенератора, разгрузить оборудование и перенести его в каземат. Затем он зашёл в свой «кабинет» и вызвал Газаряна.
— Ты, Сурен, связист-электрик?
— Так точно!
— Вот и хорошо. Тут нам привезли движок с генератором — будет у нас свой собственный «Днепрогэс». Тебе надо поучаствовать в монтаже, всё посмотреть, всё освоить, чтобы работать самостоятельно. Сможешь?
— Смогу! Конечно, смогу!! — Газарян бросился к двери, но Пётр остановил его, едва сдерживая смех.
— Стой! Стой, Сурен, и иди сюда. Ты, вижу, от радости ошалел и забыл, что надо спросить разрешения идти выполнять приказ. Ладно, сегодня простительно, — он достал из сейфа чистый блокнот, карандаш и подал Газаряну. — Вот, возьми, всё записывай, обо всём спрашивай. И передай сержанту Верховому — пусть отставит все дела в сторону и вместе с флотскими займётся движком. Это по его части, он на гражданке в МТС работал, моторы знает. Выполняй!
— Есть!
Газарян выбежал за дверь, вслед за ним направился и Пётр. В генераторной его уже ждал Терехов, а кроме Газаряна, Белоуса и Верхового здесь же находились матросы — электрик и моторист.
— Ещё кто-нибудь на помощь нужен?
— Нет, товарищ младший лейтенант, сами справимся.
— Старшина, подойди на минутку, — Пётр отозвал Белоуса в сторону, — у нас гости, Фёдор Николаич, сам понимаешь…
— Сообразим что-нибудь, не волнуйтесь…
Пока Белоус хлопотал по хозяйству, а Верховой с Газаряном и матросами занимались своими делами, Пётр водил Терехова по казематам, показывал позицию. Комдив катерников захватил с собой большой морской бинокль и с интересом рассматривал территорию, занятую японцами, залив, долину Туменьцзян.
— Да, хозяйство у тебя немалое, держишь его, как вижу, в порядке. Хороший бы из тебя моряк вышел, на флоте порядок — первое дело.
— Я так думаю, что теперь об этом уже поздно, мою позицию уже определили.
— Что ж, позиция хорошая, всё видно сверху. Пойдём куда-нибудь под крышу, посидим, поговорим, отметим встречу. Я тут кое-что с собой захватил из закуски, знаю, что на суше с этим негусто.
Терехов достал из кабины грузовика рундучок с ручкой.
— У меня тут есть «малэнька хатка», — Пётр взял его за локоть и повёл в свою «келью».
Установка и подключение электрогенератора заняли почти весь день. Пока механики готовили движок, Газарян и матрос-электрик проверяли рубильники, выключатели, ввинчивали лампочки в патроны, ползали по стенам, как пауки, осматривая каждый метр электропроводки. Наконец, когда всё было готово и кабель от генератора был подключён к электрощитку блокгауза, Верховой намотал на шкив двигателя пусковой тросик и с силой рванул его на себя. Движок чихнул и ровно загудел, быстро набрав обороты. Газарян вопросительно взглянул на матроса-электрика, тот утвердительно кивнул. Сурен поднял ручку рубильника, и сразу же загорелся яркий свет — и в генераторной, и на кухне, и во всех других казематах дота. На минуту показалось, что стало не только намного светлее, но и гораздо теплее, хотя печки теперь протапливали лишь на ночь и внутри блокгауза на самом деле было довольно прохладно. Белоус, глядя вверх, на потолок, прошептал:
— Ну прямо «лампочка Ильича».
На минуту воцарилась тишина, которую нарушал лишь рокот работающего мотора. Бойцы повыскакивали из блокгауза с радостными возгласами:
— Качать командира!!
— И капитана тоже!!
Пётр не заметил как подлетел в воздух, подброшенный дружными рукам бойцов. Рядом взлетел Терехов, и им не сразу удалось освободиться от этого неуёмного выражения восторга и благодарности.
Гости уехали, когда уже стало темнеть, после «праздничного» ужина, для которого Белоус использовал последний запас кабаньей солонины.
— Если будут проблемы, не стесняйся, приезжай, — сказал на прощанье Терехов, — помогу. Будешь мне за сына… И звони, проси «Вулкан», потом — «Прилив-2»…
На следующее утро Пётр доложил командиру батальона о том, что моряки в порядке шефской помощи установили в его доте движок и наладили освещение. После этого сообщения Кантемиров некоторое время молчал, потом задумчиво ответил:
— Не понимаю, чем ты его подкупил… Вообще-то Терехов изрядно скуповат, а тебе — прямо-таки царские подарки. То уголь, то электричество… Не понимаю. Но — всё равно, очень хорошо. Завтра приеду, посмотрю, как всё это работает. Кстати, для тебя есть важная новость. Какая? Узнаешь, когда встретимся.
По случаю появления «лампочек Ильича» и предстоящего визита командира батальона Пётр объявил санитарный день, весь экипаж с самого утра чистил оружие, приводил в порядок помещения, убирал территорию. Ухватов соорудил из оставшихся досок караульный «грибок» для часового и установил его перед входом в блокгауз. Пётр работал наравне со всеми, а ближе к вечеру по случаю важного нововведения была организована баня.
Кантемиров действительно появился на следующий день около полудня на штабной полуторке, один, без обычного сопровождения начальника штаба; Пётр обратил внимание, что перед ним стоит уже не капитан, а майор. Комбат сразу же попросил включить движок. Вспыхнули лампы, после чего майор с нескрываемым удовольствием обошёл и осмотрел все казематы дота.
— Ну что ж, командир! Ещё раз тебе скажу — молодец! Новое оружие изучаете?
— Пока только по плакатам, товарищ майор.
— Майор? А ты откуда знаешь?
Пётр с улыбкой показал глазами на погоны.
— Тьфу ты, только вчера надел, ещё не привык, — усмехнулся Кантемиров. — Так вот, насчёт миномётов. Очень скоро придётся от плакатов переходить к железу. По моим данным, «самовары» уже едут.
— Почему самовары?
— А что ещё в Туле делают? Самовары! Понял?
— Так точно, понял.
— Ладно, строй людей, у меня времени в обрез. Зачитаю приказ — и назад, в Краскино. Воротилин сейчас в штабе армии, завтра к утру он вернётся, а мне сразу же предстоит выехать туда же, в Ворошилов-Уссурийск.
Пётр подозвал старшину, тот подал команду, и через минуту личный состав дота замер в строю.
— Товарищ майор, экипаж № 4 по вашему приказанию построен.
После приветствия Кантемиров открыл планшетку и достал лист бумаги, отпечатанный на машинке.
— За отличное выполнение приказов командования и образцовое содержание материальной части всему экипажу дота № 4 объявляю благодарность!
— Служим трудовому народу!
— Теперь и в дальнейшем следует отвечать: «Служим Советскому Союзу!», запомните. Кроме того, Приказом командующего 25-й армии Дальневосточного фронта младшему лейтенанту Романенко Петру Даниловичу присвоено очередное воинское звание «лейтенант»! — он протянул Петру новенькие погоны с двумя звёздочками на каждом.
Пётр взял подарок, поднял руку к козырьку фуражки и замер. Кантемиров вопросительно посмотрел в его глаза, и тот, очнувшись от неожиданного известия, выпалил во весь голос:
— Служу Советскому Союзу!
— Поздравляю вас, товарищи, а особенно вашего командира. Замечательный у вас командир, правильный, берегите его. Вольно!
— Вольно! Разойдись!
Красноармейцы сразу же кинулись с поздравлениями к Петру, обнимали его, невзирая на разницу в возрастах и званиях. Кантемиров улыбаясь смотрел на всё это со стороны, потом подошёл и, взяв новоиспечённого лейтенанта за локоть, отвёл к машине.
— Ты уж извини, Петр Данилыч, по-хорошему следует звание обмыть, но мне надо ехать. В субботу приезжай в Краскино, у нас ещё несколько офицеров получили новые звёздочки на погоны, обмоем всех вас сразу. Ну, будь здоров!
Грузовик тронулся и вскоре скрылся из вида за косогором.
Относительно миномётов майор Кантемиров оказался прав. В середине мая к позиции Петра подъехал большой грузовик. Дверцу кабины открыл уже знакомый зампотех капитан Поронин.
— Здорово, артиллеристы, принимайте груз!
В кузове машины были сложены несколько больших деревянных ящиков тёмно-зелёного цвета. Для разгрузки пришлось задействовать весь экипаж, когда же они оказались на земле, капитан вынул сопроводительные документы и попросил Петра расписаться в получении.
— Здесь четыре комплекта, боеприпасов пока нет. Что это такое, вы, лейтенант, знаете и, как мне сообщили, разбираетесь в этих изделиях лучше меня. Распаковывайте, осваивайтесь, а мне — снова на склад и доставить то же самое вашим соседям. Желаю здравствовать.
 После отъезда Поронина Пётр распорядился вскрыть один из больших ящиков. В нём лежал разобранный по частям уже знакомый ему 120-миллиметровый миномёт — тренога, ствол и опорная плита. Всё это было покрыто густой смазкой, которую предстояло очистить, прежде чем собрать в единую конструкцию. Отдельно, в маленькую коробку, был упакован прицел, тщательно обёрнутый ватой и бумагой. После этого вскрыли ящик меньшего размера, и его содержимое удивило Петра и обрадовало — в нём размещалась тележка с колёсами. «Это они здорово сделали, теперь миномёт не надо носить, его можно катить, это намного легче и быстрее», — подумал он и приказал снова закрыть крышки.
— А что, собирать не будем? — удивился Артём Голубец. — Хотелось бы поглядеть в натуре.
— Рано пока, сержант. Прежде всего, надо всё это очистить от заводского масла, потом выбрать места установки, откопать и выровнять окопчики, и только потом устанавливать оружие. Пока занесите ящики на склад и приготовьте на завтра ветошь и керосин. А я пройдусь, посмотрю, где мы всё это будем размещать.
Он подозвал старшину, и они вместе ещё раз обошли дот. Оборудовать миномётную позицию со стороны границы было невозможно — проволочное заграждение проходило всего в пяти метрах от амбразур, да и склон в долину был довольно крутым. Можно было использовать относительно плоскую крышу блокгауза, но в этом случае надо было вырубить выросший на ней густой кустарник, а значит — демаскировать себя. Кроме того, вся батарея была бы у японцев как на ладони. В конце концов, было решено разместить батарею на площадке слева от дота.
— Но ведь здесь всё закрывает кустарник, ничего не видно,— удивился Белоус.
— И не надо. Миномёт может работать с закрытой позиции, мины летят по очень крутой траектории. Установки для стрельбы будет давать артразведка, а нам надо будет лишь точно ставить значения углов. Но для этого придётся точно сориентировать начальное направление стволов. Скорее всего — на запад. Если понадобится, мы можем и сменить позицию. Понял?
— Пока что не совсем…
— Поймёшь, когда начнём тренироваться. А пока давай разметим окопчики, приготовь колышки.
— Есть ещё вопрос, товарищ лейтенант. Миномётов — четыре, а нас всего тринадцать человек. Некомплект.
— Правильный вопрос, старшина. Но, во-первых, надо обучить пулемётчиков, это ещё один расчёт, командиром будешь ты — придётся осваивать. При этом обязанности старшины с тебя не снимаются. Во-вторых, командование наверняка знает комплектность расчётов, и если нам передали четыре единицы оружия, значит, будет решаться вопрос и с личным составом. Пока поставим три и оборудуем площадку для четвёртого, — он помолчал, потом добавил: — но вообще я спрошу об этом. Если добавят, надо побыстрее, чтобы мы успели их обучить.
После сборки и установки «самоваров» начались ежедневные занятия расчётов, которые вскоре перешли в выезды на полигон и боевые стрельбы. Петру иногда казалось, что он снова возвратился в училище, но теперь уже не в роли курсанта, а в роли преподавателя, и, кажется, только теперь до конца понял, как нелегко приходилось Углову в этой непростой роли.
В середине лета в экипаж действительно прислали пополнение. По-видимому, его собрали из разных частей, совершенно не связанных с артиллерией. Ефрейтор Виктор Лобанов служил в автомобильной роте, остальные красноармейцы — Сергей Рожков, Николай Кощуков и Дмитрий Пасько — были пехотинцами. Пётр решил перекомпоновать все расчёты так, чтобы в каждом из них было по одному новичку. Сержанты согласились с этим без большой охоты, но он убедил их, что таким образом будет гораздо легче обучать прибывших, и скоро все поняли, что он был абсолютно прав.
Сорок четвёртый год пролетел быстро и незаметно — в почти непрерывных учениях, выездах на полигон, повседневных заботах, приграничной службе… И лишь в одном было легче — наконец-то стало улучшаться питание, и самочувствие красноармейцев также постепенно становилось заметно лучше.
28
Зима сорок четвёртого — сорок пятого была не столь жестокой, как две предыдущие, но пасмурной и снежной.
Самым запомнившимся событием в жизни лейтенанта Петра Романенко, с которым связано это время, было неожиданное предложение замполита батальона капитана Васюкова о приёме его кандидатом в члены ВКП(б). Капитан встретил Петра в штабе, куда тот приехал вместе со старшиной и Ухватовым за получением новой разбивки карты на квадраты, номера которых ежемесячно менялись произвольным образом из соображений секретности. Васюков пригласил его в свой кабинет и безо всяких предисловий спросил, почему он не подаёт заявление в партию. Пётр откровенно рассказал замполиту о своём отце, об истории с зачислением в авиационное училище, о факте жизни семьи на оккупированной территории. Васюков внимательно выслушал его, потом, немного помолчав, ответил:
— Всё это мне в общих чертах известно. Ты, если не против, напиши заявление, а рекомендации мы тебе дадим — и я, и Кантемиров, и Воротилин. Служишь ты, можно сказать, очень хорошо, и это — главное. Остальное решит собрание. Учи устав, — замполит протянул Петру тоненькую брошюрку в бумажном переплёте.
Партийное собрание состоялось через две недели и решило вопрос положительно и единогласно.
Ещё одно примечательное изменение жизни касалось не только Петра, но и всего экипажа. Начальник погранзаставы Зуев, уже капитан, сообщил, что к ним прибыло хорошее пополнение, положение на границе спокойное, поэтому дежурства личного состава дотов очень скоро будут существенно сокращены или отменены совсем. Цепочка флажков, которые расставлял на карте Артём, уже пересекла границу СССР и все хорошо понимали, что война подходит к концу, сожалея при этом, что так и не пришлось повоевать на настоящем фронте.
Однако уже в конце февраля обстановка в Приморье стала заметно меняться. Недалеко от дота Петра неожиданно появилась мощная автомобильная радиостанция, которую охраняло отделение автоматчиков. В апреле весь личный состав армии  снова переодели в военную форму «с иголочки», заменили обувь, НЗ и комплекты снаряжения. Вместо винтовок артиллеристам-миномётчикам выдали автоматы ППС, и теперь дважды в неделю красноармейцы занимались стрелковой подготовкой. В мае месяце в районе озера Хасан появились сапёрные батальоны. Они строили блиндажи и землянки, куда прибывали воинские части с запада, солдаты и офицеры которых отличались от дальневосточников наличием орденов и медалей, а также подчёркнутой лёгкой небрежностью внешнего вида и некоторыми нотками превосходства в манере разговаривать с местными военными.
Майор Кантемиров собрал в штабе всех офицеров батальона и сообщил, что Верховное главнокомандование готовит крупную операцию против японских войск. Сообщение было встречено аплодисментами и с нескрываемой радостью, но комбат тут же поднял руку и добавил, что с этого дня во всех частях Забайкалья, Приамурья и Приморья вводится особый режим строгой секретности, поэтому выражать свою радость по этому поводу за пределами штаба категорически запрещено, а случаи вольного или невольного нарушения приказа будут рассматриваться военным трибуналом. После этого присутствующие сразу же затихли, и Кантемиров продолжил своё сообщение:
— Итак, всё, что вы услышите здесь, — абсолютно секретная информация. Прежде всего, товарищи офицеры, я должен довести до вашего сведения, что в связи с готовящейся операцией на Дальнем Востоке организованы три новых Дальневосточных фронта — Первый, Второй и Третий. Все части Приморья входят в Первый Дальневосточный фронт. На усиление группировки сюда же перебрасываются с запада соединения из Пятой ударной армии — некоторые из них вы уже, вероятно, видели. В нашей 25-й армии 113-й укрепрайон, к которому мы относимся, будет отныне называться 113-й бригадой, а наше подразделение, как и прежде, — 238-м отдельным артиллерийским батальоном. Экипажи дотов преобразуются в артиллерийские батареи и миномётные взводы, командиры экипажей с этой минуты, соответственно, становятся командирами батарей и огневых взводов. Мне пока неизвестно, сколько времени понадобится на подготовку операции, но сейчас главная задача, причём задача очень сложная — научиться взаимодействию с соседними частями, с родами войск. Части, прибывшие с Третьего Белорусского фронта, этот опыт имеют, и его надо перенимать. Думаю, что будет организована серия тактических учений, и вам всем предстоит к ним серьёзно готовиться. Вопросы есть?
— Есть вопрос. Старший лейтенант Ермаков.
— Не можешь без вопросов, Ермаков. Уже и фронт к тебе приехал, и бежать никуда не надо, чего же ещё?
Среди собравшихся пробежал тихий смех, но Ермаков подождал, когда все затихнут, и спросил:
— Как я понял, оружие, которое установлено в дотах, нам не пригодится, раз речь об обороне уже не идёт. И доты вроде как не нужны… Что с этим дальше делать?
— Всё это уже отслужило свой срок. Орудия можете демонтировать, будет возможность — увезём на переплавку. Пулемёты передадим пехотинцам, но и им они вряд ли пригодятся — тоже устарели. Можете всё это потихоньку снимать. А бетонные сооружения используем, если понадобится, под казармы, командные пункты и склады.
Ермаков сел, слово взял начальник штаба.
— Я думаю, что до начала операции у нас не так много времени, начинать готовиться надо немедленно по прибытии в подразделения. Я прошу вас сразу же после совещания получить новые карты района боевых действий. И ещё довожу до вашего сведения хорошую новость — с завтрашнего дня весь личный состав переводится на боевое фронтовое довольствие. Доставлять на позиции всё, что положено, включая боезапас, начнём уже сегодня — командование армии выделило для нас автороту… В общем, начинаем работать!
С совещания в Краскино офицеры разъезжались взволнованными и в приподнятом настроении. То, что здесь прозвучало, означало, что они не напрасно находились вдали от большой войны долгие четыре года, не зря исполняли роль восточного щита государства. И вот теперь — их очередь вступить в бой и ликвидировать последнюю угрозу, которая по-прежнему нависает над страной. Появившись в своём подразделении, Пётр собрал у себя командиров расчётов и коротко рассказал им о содержании того, что докладывал майор Кантемиров, повторив его предупреждение о строжайшей секретности предстоящей подготовки к боевым действиям.
— Рядовой состав ничего об этом знать не должен, единственное, что можно сказать, — это то, что наш экипаж отныне будет называться миномётным взводом. Кто умный, обо всём догадается сам. Об усилении режима секретности надо, конечно, предупредить — всё, что будет происходить вокруг, скрыть от глаз невозможно, но болтать об этом недопустимо. Орудия и пулемёты в огневом каземате можно не торопясь демонтировать и складировать там же в разобранном виде, их скоро вывезут. Помещение там большое, чистое, к тому же с освещением. Возможно, оно будет использовано по другому назначению. Имейте это в виду.
— А нас куда? — немного обиженно спросил старшина.
— Пока остаёмся здесь, думаю, места хватит всем. Не исключено, однако, что позицию придётся перенести, да и вряд ли мы здесь задержимся надолго, будем наступать. Или вы против?
— Только этого и ждём! — воскликнул Артём, хлопнув ладонью по столу.
— Тише, комсорг… Я ещё не сказал, что старшина Белоус назначен моим заместителем.
— Кем назначен? — удивлённо встрепенулся Белоус.
— Назначен командиром батальона по моему представлению. Поздравляю, по должности будешь получать офицерское жалование и паёк.
— Спасибо, конечно… — Белоус озадаченно почесал затылок, но возражать не стал, так как это не имело никакого смысла.
Вечер 9 мая был тихим и тёплым. Залив Посьета блестел неподвижным зеркалом, тишину прерывали лишь птичьи голоса и редкие далёкие звуки «склянок», которые отбивали в Посьете вахтенные матросы. Старшина Белоус уже провёл вечернюю поверку и объявил отбой, на окрестные сопки опустился лёгкий туман, а небо постепенно темнело, открывая яркие мерцающие звёзды.
Прогремевший залп корабельного орудия, разорвавший это великолепие ночного неба и тишины, был настолько неожиданным и громким, что весь взвод почти мгновенно выскочил из помещений, на бегу выхватывая автоматы и натягивая гимнастёрки. Стоявший в это время на посту Солтан Дзагоев показывал рукой в сторону залива. На корабле снова загрохотало орудие, потом в ночное небо взлетели разноцветные ракеты.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Пётр и побежал к телефону.
 Через несколько минут он вышел из дота и присел на лежащее у входа бревно.
— Что стряслось, товарищ лейтенант?
— Всё, хлопцы… Победа. Германия капитулировала.
Он почти не воспринимал звучавшие над позицией радостные крики, приплясывающих и палящих из автоматов в воздух красноармейцев караула, яркий свет ракет и грохот пушек. Старшина Белоус подсел к нему и, обняв за плечи, прошептал:
— Вот и справились… вот и всё… Радость-то какая, Пётр Данилыч!
— Ты же знаешь, Фёдор Николаич, что для нас это только начало. Построй взвод.
Старшина подошёл поближе к солдатам и громко скомандовал построение. Дверь блокгауза открыли настежь, лампа, висевшая у входа, ярко осветила поляну.
— Дорогие товарищи, друзья! Сегодня, 9 мая 1945 года, Германия капитулировала и признала своё поражение. Я поздравляю вас всех с этой победой, для которой и мы с вами приложили свои усилия, ради которой охраняли наши восточные рубежи. Вечная память погибшим героям! Ура, товарищи! — Пётр говорил громким, срывающимся от волнения голосом, понимал, что его приветствие звучит казённо, и после троекратного «Ура!!» замолчал. Говорить было больше нечего. Строй продолжал стоять смирно, никто не мог проронить ни звука. Белоус выступил вперёд, разрешил солдатам разойтись, потом подошёл к командиру.
— Товарищ лейтенант, сегодня никто спать не будет, я думаю, это событие надо отметить организованно.
— Давай, старшина, действуй. Да… Патроны потом надо будет списать на учебную стрельбу, не забудь подготовить акт.
Пётр ушёл к себе и, связавшись по телефону с коммутатором, назвал позывной Терехова. Соединили не сразу — телефон комдива катерников был долго занят. Когда загудел зуммер и Пётр услышал знакомый голос, он понял, что Терехов уже изрядно навеселе.
— Здравствуйте, Митрофан Лукич! С победой вас!! Кто говорит?.. Это лейтенант Романенко. Да, Пётр… И вам спасибо! За всё спасибо, за помощь, за дружбу… Да, знаю, знаю, что нам ещё не скоро в запас… И вам здоровья и успехов!
Он положил трубку. Вошёл Белоус и сказал, что стол готов и что командира уже ждут.
Этой ночью все говорили много, вразнобой, пили разведённый спирт — за победу, за здоровье Верховного, потом по очереди за всех командиров, начиная с Петра, за невест, жён и детей. Пётр говорил мало — он молча вспоминал всё время, прошедшее с начала войны. Он вспоминал сенокос и Аню — где-то она теперь? Он вспоминал первую военную ночь в Свободном, когда в казарме так же никто не спал. Он вспоминал стояние на Амуре у заряженных орудий, когда от мороза чернели щёки и немели пальцы, вспоминал своих друзей — Илью, Пашу Варламова, Казимира. Перед ним снова проходили лица старшины Звонарёва, комбата Коломийца и Елизаветы Андреевны…
Через некоторое время солдаты разбрелись по казарме и казематам — группами и поодиночке. Мирослав Гудко сидел в углу на табуретке и тихо плакал, склонив голову — неделю назад он получил известие из Белоруссии о том, что вся его семья погибла ещё в первые дни боёв — мать, отец и младшие брат с сестрой. Пётр вышел на воздух. Приближалось утро, на востоке появились первые признаки рассвета. Старшина и сержант Верховой молча курили у входа, глядя на едва заметную краснеющую полоску над горизонтом.
— Скомандуй отбой, Фёдор Николаич, ещё раз. И не буди никого до полудня. Доброй ночи.
…Спать до полудня Петру не пришлось. Его разбудил долгий и совсем нежеланный гудок телефонного зуммера. Звонил Воротилин.
— Спишь, лейтенант? Не отнекивайся, знаю, что спишь. Слушай меня внимательно — завтра в полдень мы выезжаем в Ворошилов-Уссурийск на торжественное собрание по случаю победы над Германией. С собой берём лучших командиров, в том числе тебя, Михальченко и Сапронова. После собрания вы втроём останетесь там и пройдёте медицинский осмотр в госпитале… Остальные?.. Остальные тоже поедут на медосмотр, но позже, всех сразу мы отправить не можем. Форма одежды — парадная. Ты получил?.. Вот и хорошо. Захвати всё, что надо, дня на три. И привези своего Газаряна с личными вещами — мы его направляем на курсы связистов. Завтра в 11:00 быть в штабе.
— А Газаряна надолго?
— На месяц, осваивать рацию. Ну, будь здоров!
Опустив трубку, Пётр снова лёг, но совсем ненадолго. Прерванный сон перешёл в тяжёлую дремоту, он лежал, прикрыв веки, и при этом отчётливо слышал доносившиеся через дверь звуки на кухне, скрип входной двери и голос старшины, который что-то говорил Валунову и, судя по всему, уже давно не спал. Пётр взглянул на часы — было всего десять утра. Он встал и пошёл к умывальнику. За стенами блокгауза было солнечно, тепло и почти безветренно.
— Что так рано, товарищ лейтенант? — спросил его выглянувший из двери Валунов. — Ещё можно поспать.
— Не дают, Миша, будят по пустякам… Что сегодня на утро?
— Сегодня перловка с тушёнкой. Но ещё не готово, сказали ведь к двенадцати.
— Ничего, ты принеси мне хлеб, кусочек сала и чай.
— В вашем пайке есть копчёная американская колбаса… Чудно…
— Ну, давай и её…
Он оделся и снял с гвоздя висевший над кроватью парадный мундир. Пётр не надевал парадную форму ещё ни разу. Не торопясь, он натянул синие галифе, блестящие хромовые сапоги и только потом облачился в тёмно-зелёный китель с золотистыми погонами. Взглянув в висевшее на стене небольшое потускневшее зеркало с отбитым углом, он был удивлён и озадачен одновременно — показалось, что на него глядит какой-то другой, но чем-то знакомый человек, совсем не похожий на юношу и не в меру серьёзный. Пётр сразу вспомнил старую дореволюционную фотографию отца, Данилы Максимовича, в казачьем мундире с погонами, висевшую в рамке под стеклом среди других семейных фотокарточек. «Надо же, как похож, — подумал он и улыбнулся, — наверно, батько будет очень доволен».
В дверь постучали, он разрешил войти. На пороге появились старшина и Валунов с приготовленным для командира завтраком.
— Спасибо, Миша, свободен. Что так смотришь, Фёдор Николаич, не в пору форма?
— Любуюсь, товарищ командир, всё хорошо. Брюки немножко широковаты… Будете в Уссурийске — зайдите в военторговское ателье, там вам всё пригонят так, что как будто специально для вас и шили! А так — настоящий офицер, не то что в гимнастёрке!
— Вот завтра я туда и поеду, отвезёшь меня в Краскино к одиннадцати часам, вернёшься и три дня покомандуешь самостоятельно. Раз ты теперь замкомвзвода, тебе и карты в руки.
Окружной Дом офицеров стоял в сквере, старые деревья которого уже покрылись молодой светлой листвой, уютно шелестевшей на тёплом майском ветерке. Сквозь листву пробивались косые лучи солнца, играя в брызгах небольшого фонтана, шумевшего на площадке перед входом, вокруг фонтана собралось множество людей, как военных, так и гражданских, из открытых дверей доносились звуки оркестра. Собравшиеся громко разговаривали, курили, звучал смех, атмосфера предстоящего праздника захватывала всё большее и большее пространство и, казалось, овладела уже не только этим сквером, но и всем городом. До начала оставалось ещё около получаса, Михальченко предложил перекурить на воздухе, но Кантемиров решительно настоял на том, чтобы они вошли внутрь.
— Посмотрим этот дворец, там очень красиво, к тому же есть буфет, можно выпить хорошего вина.
Пётр и все остальные не стали спорить и поднялись по ступенькам в холл. Дом офицеров производил действительно сильное впечатление. Обилие картин, стены, расписанные большими панно ещё в довоенные времена, просторные фойе и на первом, и на втором этажах — такое убранство Пётр видел впервые в жизни. Всё это было совсем не похоже ни на маленький скромный клуб в Свободном, ни на актовый зал в артучилище. Собравшиеся стали перемещаться из фойе в зрительный зал, и Кантемиров предложил поступить так же, чтобы занять места поудобнее. Торжественное собрание началось исполнением нового гимна Советского Союза. Величественная мелодия заполнила зал и закончилась громкими и долгими аплодисментами — гимн явно понравился всем без исключения. Само собрание практически ничем не отличалось от мероприятий подобного рода — поздравление командующего армией, выступления офицеров — пехотинцев, лётчиков, моряков, — представителей промышленности, приветствие пионеров… Все выступления были одинаково громкими, похожими одно на другое, и Пётр вряд ли смог бы вспомнить хотя бы одно из них уже через час. А вот концерт захватил его по-настоящему, он с первых же минут ощутил разницу между самодеятельностью и тем, что показывали профессиональные артисты краевой филармонии и ансамбля политотдела армии. Их песни исполнялись совсем по-другому, их танцы отличались выразительными и точными движениям, а стихи, порой знакомые с детских лет, звучали одновременно где-то в глубине души. Весь мир вокруг как будто перестал существовать, и Пётр, как ему казалось, жил на сцене вместе с теми, кто на ней выступал…
После дуэта баянистов, которых публика никак не хотела отпускать и которые дважды выходили на бис, ведущий объявил:
— А теперь, дорогие друзья, вас приветствует Приморский оркестр Дальневосточного фронта. Дирижёр — лейтенант Илья Брайлович!
Зал взорвался овацией — по-видимому, этот оркестр хорошо знали, а сердце Петра заколотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит наружу.
Илья!! Неужели он? Нет, Пётр, конечно, не ослышался, просто не может быть таких совпадений, не может быть двух музыкантов с одной и той же фамилией, с одним и тем же именем…
Открылся занавес, оркестранты уже находились на своих местах. К рампе вышел подтянутый офицер с шевелюрой чёрных кудрявых волос, со скрипкой в руке, и поклонился зрителям. Пётр узнал его сразу. Он непроизвольно вскочил и выкрикнул на весь зал:
— Илья!!
Публика повернула головы в его сторону, Илья также поднял глаза, сразу же увидел своего старого друга, улыбнулся, но, сдержавшись, повернулся лицом к оркестру. Зал затих, а Петра силой притянул к креслу Воротилин:
— Веди себя прилично, лейтенант, не позорь батальон.
Кантемиров наклонился к нему и тихо сказал:
— Оставь его, Иван, видишь, старого друга увидел… понимать надо.
Однако Пётр этого уже не слышал, он сидел, склонив лицо и прикрыв ладонью предательски заблестевшие глаза. Снова зазвучал голос ведущего:
— Молдавская мелодия «Жаворонок»!
Звуки оркестра плавно набирали силу, и так же, как когда-то в новогоднюю ночь, накануне сорок первого года, Пётр увидел себя среди поля, но это было уже совсем другое поле — окружённое сопками, перелесками, выходящее на берег залива, под разгорающимся на востоке утренним заревом. И в утреннем небе по-прежнему кувыркался, скользил в воздухе, насвистывал свою немыслимую песню родной жаворонок, как будто прилетевший из далёкой украинской Парафиевки…
После концерта Пётр бросился разыскивать Илью, но зрителей было так много, что ни на сцену, ни из дверей зала выйти долго не удавалось. Когда же он всё-таки поднялся по ступенькам и заглянул за бархат закрытого занавеса, там уже никого не было. Выскочив в фойе, он, к радости своей, увидел тот же оркестр, который рассаживался на небольшом широком возвышении. Кто-то взял его за руку, он оглянулся и увидел Сапронова.
— Что, Пётр Данилыч, плясать будем?
— Я в этом как-то не мастер…
— Ничего, невелика наука! А я вот в школе это дело любил… Да, было время… ты что, ищешь своего друга? Я видел, как ты вскинулся.
Пётр, не обращая внимания на Сапронова, оглядывался по сторонам. У стен скапливались гости праздника, нарядно одетые женщины, но Ильи нигде не было. Наконец, он решил подойти к музыкантам и спросить, где их дирижёр, но как только направился к ним, тут же увидел, что навстречу ему бежит Брайлович.
Илья молча схватил его за руку, утащил в угол, где стояла огромная кадка с комнатной розой, и только после этого крепко обнял, сдавив так, что Петру стало трудно дышать.
— Петро, ты ли это? Ведь совсем был мальчишка, а теперь — на тебе — китель, погоны!..
— Да и ты вымахал, силища какая… Ну, как ты жил, Илья? Расскажи.
— Всё было просто, иначе и не скажешь. Окончил музучилище, получил сюда назначение.
— А в каком году-то прибыл?
— В середине сорок третьего.
— Вот обидно! Если бы я знал раньше! Я ведь здесь был в училище с начала сорок второго, и служить направили совсем недалеко, — расстроенно произнёс Пётр, потом махнул рукой и добавил: — Хотя всё равно три года провёл почти безвыездно под Краскино, на границе. Оркестром давно командуешь?
— С этим вот какая история вышла. Я поначалу был в оркестре при гарнизонной комендатуре, совсем маленький был оркестрик — ну, марши там играли, на похороны ходили. А потом политотдел армии решил организовать настоящий большой духовой оркестр. Меня туда взяли вторым дирижёром, руководителем был очень опытный музыкант и очень старенький, Сергеем Антонычем звали. Мы с ним ездили по частям, отбирали самых способных и сколотили наконец то, что ты видел сегодня на концерте. Потом мы очень много работали, сутками… А год назад Антоныч умер. У него было два сына на фронте, один погиб в сорок втором, другой в начале сорок четвёртого. А он, как вторую похоронку получил, почти сразу же и умер от разрыва сердца… Теперь вот я продолжаю его дело. У тебя-то как всё сложилось, расскажи?!
— Точно так же. Окончил Уссурийское артучилище, потом три года ждал войны. А война и без нас кончилась, мы оказались не нужны.
— Ну... ты так не говори, война на Западе закончилась, — Илья улыбнулся и подмигнул Петру.
— Посмотрим….
В этот момент к ним подошёл пожилой капитан и, прервав беседу, укоризненно произнёс:
— Ну, что ты тянешь, Илья, публика волнуется!
Брайлович похлопал Петра по плечу, потом поднял руку и направился к оркестру:
— В перерыве договорим!
Илья вернулся к музыкантам, и в фойе зазвучал первый вальс. Высокий молодцеватый офицер вышел в круг, отвесил поклон стоявшей рядом девушке и закружился с ней, сначала медленно, потом постепенно ускоряя темп. Пётр сразу же узнал в нём Метельникова. Он явно выделялся среди других военных. Тщательно пригнанная форма, шитые, по-видимому, на заказ хромовые сапоги, начищенные до блеска, и почти безукоризненные движения в такт музыке невольно привлекали внимание, особенно у дамской части гостей вечера. Девушка, с которой он танцевал, была на редкость красива. Пушистые тёмные волосы, большие карие глаза, удивительная лёгкость замечательно сочетались с её светлым платьем и как будто попавшими сюда, в гущу армейских сапог, совсем из другого мира белыми туфельками. Прошло несколько секунд, пока за ними последовали другие, так же, как и Пётр, откровенно любовавшиеся этой парой со стороны. Пётр танцевать почти не умел. В школе он стеснялся своего небольшого роста и чаще всего стоял в стороне от танцующих одноклассников, потом, в армии, было не до веселья, да и танцевать было негде. Простояв по привычке несколько минут возле кадки с фикусом, он заметил выходившего куда-то Михальченко. Пробравшись среди плотно стоявшей публики, Пётр догнал его возле лестницы.
— Саня, далеко ли идёшь?
— Знамо, недалеко, — со смешком ответил тот, — выпить и закусить. Составишь компанию?
— А ты как думал? Не пить же тебе в одиночку, не по-нашему как-то.
— Тоже верно.
В буфете было немноголюдно, всего несколько человек. Михальченко заказал бутылку портвейна, бутерброды, они сели за свободный столик, покрытый свежей скатертью. Вино было крепким и сладковатым, поэтому хлеб с ломтиками солёной горбуши оказался весьма кстати. Михальченко был Петру почти земляком — до войны он жил в Полтавской области.
— Вот ведь как судьба порой поворачивается… — рассуждал он, потягивая из стакана. — Я сначала призывался в пехоту, потом военкомат что-то переиграл и отправил меня в Омск, в училище. Весь мой призыв, все други, оказались в одном полку западнее Киева, почти все и полегли. А я вот и жив, и войны не видел. Стало быть, мамо моя не зря тогда каждый день в церкву ходила…
— Со мной тоже перед войной что-то похожее было, меня в лётное училище готовили, не получилось.
Доносившаяся из фойе музыка смолкла, и через минуту буфет стал заполняться гостями — по-видимому, наступил перерыв. У стойки сразу же образовалась очередь. Пётр увидел, что к их столику пробирается Илья, которого тут же усадили рядом и подняли тост за его недюжинный талант.
— Может быть, придёт время, когда ни артиллерия, ни военный флот, ни бомбардировщики уже не будут нужны, а твоя музыка будет нужна всегда. Я думаю, что твоё подразделение намного важнее любых других, — говорил Пётр, уже немного захмелевший от выпитого вина. — Правда, Саня?
— Точно так, — кивнул Михальченко, — за твоё искусство, Илья! И за всех нас, земляков… Пойду покурю и вернусь.
Он встал и вышел на лестницу, Брайлович тоже заторопился к оркестру — перерыв заканчивался.
— Ну, Петро, теперь не пропадай, где меня искать — знаешь.
— Знаю. А какие планы на «после войны»?
— Попробую поступить в консерваторию, если получится.
— У тебя получится!
Илья поднял руку и направился к своим музыкантам, вскоре вернулся и Михальченко.
— Что, повторим? — с улыбкой спросил он, указав на опустевшую бутылку.
— Нет, хватит уже, давай лучше посидим, отдохнём. Я бы выпил газировки, жарко здесь.
Из-за двери вновь зазвучала музыка, посетители быстро покидали буфет, и через несколько минут большая их часть присоединилась к танцующим, однако многие столики оставались по-прежнему занятыми. Пётр заметил, что в числе оставшихся был и Метельников с красивой девушкой, вероятно, с той самой, которая танцевала с ним всё время до перерыва. Денис рассказывал ей что-то забавное, она улыбалась, но смеялась редко и как будто нехотя. Наконец они встали, Метельников взялся за её за локоть и, наклонившись к ней, тихо заговорил что-то на ухо. Неожиданно девушка изменилась в лице, кончики её губ опустились вниз, глаза бросили на Дениса сердитый взгляд. Она молча отстранилась от него, пыталась отойти в сторону, но тот опять настойчиво сжал её руку и снова быстро заговорил с той полупрезрительной улыбкой, которая была так хорошо знакома Петру. Девушка отбросила его ладонь и неожиданно, широко размахнувшись, изо всей силы ударила Метельникова по щеке. В её глазах блеснули слёзы, она, отвернувшись, отошла к окну. Все, кто ещё находился в буфете, повскакали с мест, Денис, едва не свалившись на пол, опрокинулся на пустой стол. Медленно поднявшись, сжав кулаки, он выкрикнул ругательство, двинулся вслед за ней, и Пётр понял, что ситуация не предвещает ничего хорошего. Быстро вскочив, он бросился на Дениса, камнем повис на его руке. Рослый, недюжинной силы Михальченко кинулся на помощь своему товарищу, и через мгновение Метельников был остановлен. Тяжело дыша, он не мигая смотрел на Петра. Тот понял, что Денис пьян.
— И ты здесь, деревня, опять ты! Наверно, ты будешь путаться предо мной до самой смерти.
На минуту в буфете воцарилась тишина, которую нарушили громкие шаги дежурного офицера комендатуры. Все четверо были немедленно задержаны и отведены в дежурное помещение на первом этаже.
…После проверки документов дежуривший в этот вечер майор поднял глаза на девушку и медленно спросил:
— И за что же вы, товарищ младший лейтенант медицинской службы, так врезали этому доблестному старшему лейтенанту? Вы должны лечить людей, а вы их калечите.
— За грубое оскорбление достоинства и чести офицера… и женщины. Надеюсь, мне не надо повторять все те гадости, которые он мне говорил?
 Метельников криво ухмыльнулся и, громко хмыкнув, опустил лицо.
— Повторять не надо, я догадываюсь. А скажи мне, Метельников, который раз мы с тобой встречаемся? За твои прошлые выходки тебя уже давно можно было бы судить, да ты, видно, завёл добрых заступников. Пожалели. А вот теперь — точно хватит. Мы передадим документы по инстанции, а там пусть решают, — он помолчал, потом тихо добавил: — Такой праздник изгадил… Ты ещё пороха не нюхал, а поднял руку на девушку-фронтовичку. Татьяна — боевой офицер, прошла от Вязьмы до Кёнигсберга, имеет награды.
— Я этого не знал, — буркнул Метельников.
— Не важно, что не знал, в любом случае не имел права! Твой поступок несовместим со званием офицера, и это мнение я постараюсь довести до сведения твоего начальства.
Майор вызвал двух солдат, Дениса увели.
— Я вам, Татьяна, сочувствую — женщине, особенно красивой, в армии всегда трудно. Останетесь здесь или вас отвезти в госпиталь?
— Пожалуй, отвезите, — устало ответила девушка.
— Хорошо. А вы, товарищи офицеры, свободны, спасибо за помощь, могло быть хуже.
Петро почувствовал взгляд Татьяны и невольно обернулся. Девушка, благодарно улыбаясь, смотрела на него тёплыми карими глазами.
29
Армейский госпиталь был почти не виден с улицы, он находился в тени сада, среди высоких раскидистых деревьев. Двухэтажный кирпичный корпус был бы очень похож на здание артиллерийского училища, если бы в его дворе не рос этот старый сад, аллеи которого были посыпаны битым кирпичом. Здесь было множество столь же древних, как сад, скамеек. На следующее утро, после праздничного собрания, Пётр и Александр Михальченко вошли в вестибюль госпиталя и, показав документы дежурному, спросили, как пройти в кабинет главного врача.
— А вам не надо к главврачу. Организацией планового медосмотра занимается старший военфельдшер, направо по коридору, третий кабинет.
Подойдя к двери, Пётр постучался и, услышав разрешение войти, открыл её. За столом сидела женщина в форме лейтенанта медслужбы. Когда она подняла голову, Пётр сразу же узнал в ней Елизавету Андреевну.
— Лейтенанты Михальченко и Романенко прибыли на медосмотр.
Елизавета подняла голову и, не отрывая взгляда от Петра, поднялась со стула. Она молча подошла к нему и, не проронив ни слова, приложила ладонь к его щеке.
— Петя… Петечка… Боже мой, ты даже не представляешь, как я рада! Как же ты вырос, возмужал, уже лейтенант. А ведь был — ну совсем мальчик!
Пётр покраснел от смущения, сжал руку Елизаветы и тихо пробормотал:
— Я тоже очень рад… я прямо как будто маму увидел, вы же всем нам на батарее мамой были — и в Свободном, и на Амуре. И ваше печенье до сих пор вспоминаю, я ничего такого не пробовал вкуснее. Вы скажите, как Егор Иваныч? Как Зиночка?
Елизавета вернулась на своё место и, улыбнувшись, глядя в окно и обращаясь как будто к самой себе, произнесла:
— Надо же, кого встретила… как подарок, — потом, повернувшись к Петру и Александру, сказала: — Прежде всего — служба. Сейчас я оформлю вам медицинские карточки и лейтенант Михальченко начнёт обход врачей, а мы с тобой, Петя, ещё немного поговорим.
Через пару минут Александр вышел и Елизавета показала Петру на стоящую напротив неё табуретку.
— Егор Иваныч уже подполковник, командир артиллерийского полка, из его писем я поняла, что он сейчас где-то в Венгрии, более определённо он не пишет, поэтому точнее сказать не могу. У него теперь ещё три ордена — два Красного Знамени и один Отечественной войны, летом сорок третьего был ранен… А Зиночка совсем большая стала — ей теперь десять лет, вот, посмотри! — она достала из верхнего ящика письменного стола фотографию и показала Петру. Со снимка серьёзными глазами смотрела девочка, в которой уже с трудом можно было узнать прежнюю смешливую дочку Коломийца.
— Я напишу ей обязательно, что ты здесь. У Паши Варламова в сорок втором появился сынишка, назвали Степаном в честь деда, а сам Паша служит в Забайкалье. Степан Игнатьевич по-прежнему в Свободном, в запасном полку. А меня в сорок четвёртом перевели сюда.
— Про других батарейцев что-нибудь известно?
Елизавета Андреевна глубоко вздохнула и, немного помолчав, ответила:
— Не очень много, и всё очень грустное. Казимир раньше писал Звонарёву — он переучился на водителя, а в конце сорок второго года из части пришло письмо, его командир написал, что Грач погиб — перевозил снаряды, в машину попала немецкая бомба. Другого адреса в его вещах не нашли, поэтому и прислали письмо Степану Игнатьевичу.
— А…
— Ты, наверно, хочешь спросить про Аню? Аня тоже погибла, в прошлом году под Витебском. Выносила из боя раненого и была убита снайпером.
Елизавета замолчала. Она увидела, как Пётр побледнел и покачнулся на табуретке.
— Не надо, Петя, успокойся, — она подошла к нему и положила руку на плечо, — мы уже всё, что было, выплакали. Совсем девчонка была, только-только двадцать лет исполнилось… — её голос, ставший сухим и еле слышным, затих.
Пётр продолжал сидеть молча и неподвижно. Она протянула ему медицинскую карточку и тихо сказала:
— Иди, Петечка, сначала к терапевту, потом к окулисту, а дальше по списку. Приходи вечером, помянем мою сестричку…
После семи часов вечера Пётр снова постучал в знакомый кабинет. Ответа он не услышал и осторожно заглянул за дверь. Кроме Елизаветы в комнате находилась та самая девушка, которая танцевала на вечере с Метельниковым. В военной форме, с тремя медалями на гимнастёрке, она выглядела совершенно по-другому, не столь хрупкой и беззащитной, как в Доме офицеров. Она повернула лицо к двери, увидела Петра, улыбнулась и кивнула головой. Пётр вошёл.
— Смотрите, Елизавета Андреевна, мой вчерашний спаситель, я вам рассказывала!
— А, Петечка, заходи.
Она открыла стоявший в углу шкаф, достала бутылку вина и тарелку с галетами.
— Ну, давай, Петя, сначала за встречу, потом за Анечку, светлая ей память.
Их встреча затянулась до поздней ночи. Каждый рассказывал о своей службе, о жизни в армии. Затем Елизавета ушла к себе, а Пётр и Татьяна сели на скамейке в саду.
— Проклятая война… Когда гибнут мужчины, это ещё можно понять, но когда стреляют в девчонку, да ещё с раненым — это же зверство какое-то…
— На войне, Пётр, очень много страшного, настоящая война совсем не похожа на то, что показывают в киножурналах и о чём пишут в газетах. А женщина или мужчина… это совсем не важно.
— А вы как оказались на фронте? Из добровольцев?
— Нет, совсем нет. Я в 41-м окончила медучилище в Днепропетровске, а после выпускного вечера началась первая бомбёжка. Несколько моих подруг погибли в эту же ночь, тех, кто остался, посадили на баржу и отправили вниз по Днепру. Барж было несколько, и весь путь мы шли под немецкими бомбами, две баржи на наших глазах взорвались, все, кто там был, погибли. Тогда мне в первый раз было очень страшно. А потом эшелоном нас отправили на Урал, в Сухой Лог. Там я получила повестку и меня зачислили, как и всех наших выпускников училища, на курсы по военной подготовке. Как было тяжело — не передать! Учили стрелять из пистолета — это ещё ничего, потом начались занятия с пулемётом. Этот пулемёт не поднимешь — тяжеленный, прыгает, когда стреляет, а я его удержать не могу, не хватает силы. До слёз доходило. Но наш командир нам всегда говорил, что жалеть нас не будет. «Хотите выжить на войне — учитесь». Правильно, в общем-то, говорил. Только мне это, слава Богу, не пригодилось, я попала в прифронтовой госпиталь под Вязьмой.
— Под Вязьмой? Слышал из сводок, что там были очень тяжёлые бои.
— Бои, конечно, были страшные, каждый день — поток раненых, кровь, увечья, едва успевали сортировать их, перевязывать, тяжёлых сразу отправляли в тыл, не спали по нескольку суток. И всё это тоже под бомбами, обстрелами. Мне как-то приказали сопровождать санитарную машину, а тут — налёт. Вокруг взрывы, что делать — не знаю. Шофёр выскочил из кабины, лёг на землю, мотор работает, фары горят, машина стоит… Я от страха схватила его за шиворот, начала хлестать по лицу, потом пистолет выхватила… Он с перепугу поднялся, влез обратно, и мы всё-таки из-под бомбёжки выскочили. Раненых удалось спасти. Я тогда вот эту медаль получила — «За боевые заслуги». Знаете, со временем ко всему привыкаешь и даже не замечаешь опасности.
— А День Победы где встретили?
— Под Кёнигсбергом. Я помню, когда начался обстрел города из тяжёлых пушек, земля ходуном ходила. Там у нас были очень большие потери, немцы дрались отчаянно. По правде говоря, всё-таки было то, к чему привыкнуть невозможно, и даже вспоминать тяжело. Каждый раз, когда в Белоруссии мы вступали в какой-нибудь город, из развалин и подвалов выходили десятки грязных голодных детей. Смотреть на них было просто невыносимо. Мы их, конечно, собирали, как могли, кормили, иногда удавалось вымыть и даже обстирать, но далеко не всегда. Ими потом комендатуры занимались, но все они наверняка остались сиротами.
— Да… а мы вот тут всю войну зря просидели. Обидно.
— Это вы напрасно. Во-первых, раз вы были здесь, значит, так надо. А во-вторых, у вас ещё всё впереди. Не зря же нашу армию сюда перебросили! Готовьтесь к большим событиям!
Они замолчали. Ночной ветерок усилился, стало прохладно. Татьяна встала со скамейки и направилась к зданию госпиталя, Пётр шёл рядом.
— Если бы мне сейчас разрешили ехать домой, я была бы просто счастлива. Когда нас посадили в вагоны и повезли на восток, мы так обрадовались, всю дорогу до Свердловска пели песни, глядели в окна домов. А там — свет, занавески, цветы. Тихая мирная жизнь. В Свердловске поезд загнали в тупик, вагоны закрыли, ночью состав тронулся и опять пошёл на восток, буквально летел до самого утра. Днём стояли на запасных путях, ночью снова поехали и снова без остановок. Когда поняли, куда и зачем нас везут, слёз было…
Они распрощались у двери госпиталя, Пётр вернулся в офицерское общежитие. Михальченко уже спал, а он не мог заснуть почти до самого рассвета.
Три госпитальных дня пролетели незаметно. Он ещё дважды встречался с Елизаветой Андреевной и Татьяной, обещал при первой возможности навестить их и к вечеру четвёртых суток вернулся в свой взвод.
Июньская жара полыхнула тридцатиградусным безветрием, но Петра это не радовало — он уже знал, что после этого пекла начнутся затяжные ливни, которые в это время приносит ветер со стороны моря. Воздух на целую неделю смешается с настоящим небесным водопадом, после которого ручьи превратятся в бурные реки, дороги — в болота, а грохот разбушевавшейся реки Туменьцзян будет слышен на несколько километров. Затем ливни перейдут в нудные и мелкие дожди, в морось, а относительно ясные ветренные дни станут крайне редкими. Так будет до конца июля, когда небо начнёт проясняться, ветры с моря сменятся ветрами с континента и до самого конца сентября будет светить яркое и жаркое солнце.
 Днём над позицией четвёртого взвода стояла тишина, но, как только наступал вечер, приграничная полоса приходила в движение — подъезжали и сразу же начинали обустраиваться новые подразделения, солдаты вырубали кустарник, устраивали землянки и блиндажи, связисты протягивали провода, стараясь, где только можно, прятать их под дёрн. Вокруг блокгауза стало людно, шумно и дымно от труб полевых кухонь. В один из этих жарких дней к доту подъехали несколько открытых легковых машин. В одной из них находился майор Кантемиров, вместе с ним сидели ещё двое офицеров. Пётр подбежал к машине. Один из офицеров был полковником, второй, в морской форме, — капитаном первого ранга. Пётр, несколько смутившись, спросил у старшего «сухопутного» разрешения отдать рапорт. Полковник молча кивнул, Кантемиров принял короткий доклад комвзвода и приказал ему продолжать заниматься по плану. Пётр понял, что здесь его присутствие излишне, и отошёл в сторону.
— Кто это к нам в гости? — спросил его старшина.
— Комбат с каким-то начальством, наверно, из штаба армии.
 Офицеров «из штаба» сопровождали несколько человек, все они поднялись на крышу блокгауза. Кантемиров о чём-то рассказывал им, показывая рукой то в одном, то в другом направлении. Морской офицер взял из рук сопровождающего его капитана большой бинокль, долго рассматривал побережье, затем протянул бинокль полковнику. Тот повернулся в сторону границы, так же внимательно просмотрел долину Туменьцзян и тянущиеся за ней скалистые сопки. Затем они спустились вниз и направились к машинам, обсуждая что-то между собой, при этом изредка останавливаясь на пути. От группы отделился Кантемиров и подошёл к Петру.
— Ну, как тут у тебя, лейтенант, всё в порядке?
— Как всегда, товарищ майор. А… кто это в гости?
— Много будешь знать — скоро состаришься. Ладно, ты не болтливый, тебе скажу. Тот, что полковник, — это командующий нашим фронтом, а тот, что каперанг, — командующий Тихоокеанским флотом. А форма — это так, для маскировки. Фамилии их тебе знать пока не положено. Ну, допустим, Максимов и Юрьев. А тебе надо в ближайшее время выбрать и оборудовать площадку для переноса миномётов — южнее на километр, в промежутке межу сопками. Там горизонт открыт, в случае чего можно стрелять с меньшими углами, а значит — дальше, и, кроме того, оттуда есть старая заброшенная дорога на другую сторону границы. Это важно. Ждите переезда, уже скоро. Хватит нам тут сидеть, надоело!
— Точно, ещё как надоело, товарищ майор! Я вот хотел спросить, а куда коня, он ведь теперь не понадобится?
— Коня?.. Ладно, пришлю за ним кого-нибудь из хозвзвода.
Офицеры уехали так же быстро, как и появились, и Пётр не медля собрал командиров расчётов для постановки новой задачи. Он решил приступить к выполнению распоряжения комбата сразу же, пока ещё держались сухие дни.
Вечером Артём Голубец решил устроить комсомольское собрание. Его сообщение о предстоящих действиях было принято с шумом и воодушевлением. Кое-как успокоив красноармейцев, он напомнил о первом собрании, которое проходило четыре года назад.
— Тогда мы с вами решали, как будем дальше служить, и вот теперь, наконец, надо говорить о том, как будем воевать. Я сейчас попрошу выступить нашего комвзвода члена ВКП(б) Петра Данилыча Романенко, а потом выскажутся все, кто хочет.
Пётр встал, вышел перед бойцами и одёрнул гимнастёрку. Он хорошо помнил то собрание сорок второго года и ту обстановку, в которой оно проходило, помнил, как волновался, когда стоял на этом же месте. Теперь волнения не было, он знал всех, кто сидел перед ним, знал, что предстоит сделать и — самое главное — как.
— Ну вот, товарищи, теперь нас ждут боевые действия, это совершенно точно. Что сейчас необходимо? Прежде всего, конечно, дисциплина, слаженность, взаимопомощь… Но об этом я говорить не буду, вы и сами всё знаете и, уверен, меня не подведёте. Мы с вами тут устроили себе удобную жизнь, теперь придётся научиться жизни походной. Приказ может поступить в любую минуту, значит, и готовность у нас должна быть — сняться и вступить в бой в любую минуту. Надо всем укомплектовать и уложить вещмешки, проверить обмундирование, обувь, личное оружие. Надо подготовить к быстрой погрузке боезапас, палатки, сухие пайки. Всё это должно быть сложено в порядке и в определённых местах, чтобы не искать перед выходом. Нужно осмотреть колёсные пары миномётов, возможно, их придётся тянуть за машинами. Словом, принцип такой: пришёл сигнал — снялись и поехали. Но это не всё. Мы войдём на территорию другой страны. Будьте внимательны, японцы очень коварны, могут быть засады, снайперы. В любом случае не теряться, слушать приказы. Вода сейчас мутная, грязная, пить её из речек и ручьёв тоже нельзя. Вот недавно наш Фёдор Николаич получил фильтры для воды, надо научиться ими пользоваться. И ещё надо достойно себя вести, ведь мы с вами — бойцы Красной Армии, идём освобождать народы Кореи и Китая. Помните об этом обязательно. Вот, собственно, и всё. Вопросы есть?
— Есть, товарищ лейтенант, — с места поднялся Иван Чикин и, озадаченно почесав затылок, спросил: — Вот, китайцы, корейцы, ещё японцы… Для меня они все на одно лицо, а как их различать?
Солдаты громко засмеялись, Чикин, смутившись, сел.
— Давайте тех, кто не в военной форме, не трогать. Думаю, так будет правильно.
— А боевые сто грамм дадут? — осведомился Говорун.
— Не знаю. А надо ли? Трезвому, с ясной головой, выжить легче. Кстати, нам в штабе батальона говорили, что у японцев машины ходят на спирте, но это другой спирт, ядовитый. Не вздумайте пробовать из баков — или ослепнете, или умрёте. В крайнем случае, если очень надо, возьмите у старшины, — Пётр помолчал, потом добавил: — Вам бы всё зубоскалить. Но ничего, раз шутите, значит, настроение правильное, боевое.
Он сел на место, руку поднял Мирослав Гудко.
— Не знаю, кто как, а я им за всё отомщу… — заговорил он тихо, и весь взвод сразу же замолчал, — …за то, что врагами были всё это время, за то, что я тут сидел, пока моих батьков и сестрёнок убивали, за всё.
Ничего больше не сказав, он опустился на табуретку.
— У меня старший брат был на фронте, потом раненный в госпитале лежал, — громко воскликнул Дзагоев, — я должен был его заменить, а не мог! Из-за них! Никакой им жалости!
— Можно мне? — неожиданно громко прогудел из угла казармы голос Ухватова. — Я, конечно, несоюзный…
— Ничего, давай!
— Я вот здоровый мужик, драться умею, мог бы фашистов дубасить до лохмотьев. А вместо этого здесь за каким-то контрабандистом гонялся. Оно, конечно, тоже нужно, но обидно… как будто задолжал чего-то. Так я думаю, что все долги, что мы немцу недодали, надо этим самураям отвесить! Руки чешутся…
Солдаты дружно загудели, Артём поднял руку.
— Тише! Я думаю, обсуждать больше нечего. Из ваших выступлений я составлю решение собрания. Никто не против?
— Есть дополнение. Или просьба, — Пётр снова поднялся и повернулся лицом к бойцам. — Война заканчивается, берегите себя и друг друга, очень вас об этом прошу!
К оборудованию новой позиции приступили на следующее утро, и уже к полудню окопчики для миномётов были готовы. Пётр позвонил в штаб и попросил прислать специалиста для определения ориентиров. Через день на позицию приехал коренастый, коротко постриженный румяный сержант, рыжий, как пламя, с такими же рыжими пышными усами.
— Сержант Лубяна. Проще — Алексей Федотыч, а ещё проще — Федотыч. Ну, где у вас будут стоять «самовары»?
— Пойдём, Федотыч, покажу, здесь недалеко.
Пётр подозвал Верхового и попросил, чтобы тот помог донести приборы, а заодно приглядеться к работе артразведчика. Лубяна установил треногу, прикрепил буссоль и, вращая её, внимательно осмотрел в оптику всё пространство перед площадкой. Оторвавшись от окуляра, он вздохнул, потом запалил папиросу и, затянувшись, задумчиво произнёс:
— Да, с ориентирами негусто, местность плоская, как блин. Пара высоких деревьев — и всё. А ну как их спилят?.. Ладно, будем считать, что не спилят.
Он вынул блокнот, положил перед собой компас, методично измерил буссолью углы направлений на эти деревья и записал их в блокнот. Затем он повторил эту операцию ещё из двух точек, разнесённых от первой на двадцать шагов в разные стороны, и стал сворачивать аппаратуру.
— Это всё? — осведомился Пётр. — Быстро ты справился!
— Здесь всё, остальное за столом. А что быстро, так это от практики. Я ещё до войны разметкой стройплощадок занимался. Я, например, длину своего шага до сантиметра знаю. Идёмте!
Они вернулись в блокгауз и разложили карту на столе в казарме. Лубяна уверенно нанёс на ней несколько линий карандашом, и Пётр сразу же понял смысл его измерений. Федотычу удалось, и довольно точно, определить не только направления на ориентиры, но и расстояния до этих объектов. После этого он взял циркуль и, проведя дуги, обозначил дистанции по всему предполагаемому сектору обстрела.
— Здорово! — Пётр с удовольствием прищёлкнул языком. — Вот теперь можно и огонь открывать.
— Всё равно одну-две мины на пристрелку придётся потратить. Для уверенности. Вы эту карту, товарищ лейтенант, берегите, при стрельбе держите постоянно на позиции, при себе. Ценная карта. А миномёты выставите по компасу строго на запад, это и будет начальное направление. У меня всё. Разрешите ехать?
— Чаю не хочешь?
— Дома буду чай пить.
— Ну, ладно, езжай. И спасибо тебе, Алексей Федотыч!
Дожди не заставили себя долго ждать. Как Пётр и предполагал, они начались с пасмурного серого вечера, когда небо заволокло низкими тучами, и от этого день стал заметно темнее и короче. Сначала заморосило, потом дождь стал густеть, а к утру он уже хлестал вокруг тугими плотными струями, не давая выйти никому наружу из блокгауза, а часовому — из-под караульного «грибка». Накануне Петру позвонил Воротилин и сообщил, что командный пункт батальона будет в ближайшие дни перенесён из Краскино не к нему, а в «хозяйство» Сапронова, где к этому времени также наладили электродвижок, поскольку оттуда гораздо ближе. Ближе к чему, он не уточнил, но Петру это было и так понятно.
Он старался не терять ни одного часа, скрупулёзно проверял укладку личных вещей солдат, исправность их сапог, наличие дополнительных зарядов к минам для стрельбы на большую дальность. Он пересчитывал комплекты сухих пайков и НЗ, дополнительные рожки к автоматам и полноту их зарядки. Дважды он проводил занятия, обучая красноармейцев, как пользоваться фильтрами для воды, как поджигать специальный состав, расфасованный в баночки от сапожного крема, мылкий на ощупь и с неприятным запахом, предназначенный для кипячения чая. Когда выдавался день без осадков, Пётр приказывал выносить миномёты, снова и снова проводил тренировки на скорость развёртывания, установки дополнительных зарядов, на точность и быстроту прицеливания. Порой казалось, что для боевых действий уже всё готово, что проверять уже нечего, но проходило два-три дня, и он вновь проверял и перепроверял все с начала. Перед самым сезоном дождей во взвод вернулся Газарян с двумя рациями, запасом батарей и толстой инструкцией по пользованию всем этим хозяйством. После окончания курсов ему присвоили звание ефрейтора, чем он очень возгордился и с удовольствием обучал своему новому ремеслу и Петра, и Артёма Голубца. Когда позволяла погода, они втроём выходили из дота и, разойдясь на один-два километра, поддерживали связь, изучая работу новой для них мудрёной техники. Дни шли за днями, неумолимо приближался момент начала последнего сражения Мировой войны…
* * *
…Дождь по-прежнему ровно шумел за оконным люком, на стенах скапливалась сырость, в каземате было душно и неуютно. Пётр вызвал Газаряна и попросил растопить печурку, чтобы хоть как-то просушить помещение. Кроме него и связиста, здесь не осталось никого — весь его взвод, как и два соседних, приданных ему вчера, были уже на новой позиции и ждали приказа. «Как-то они там? Вымокли, наверно, до нитки…» Он поднял трубку телефонного аппарата и вызвал Голубца.
— Артём? Ну, что у вас?
— Ничего, товарищ лейтенант, мокнем потихоньку, — ответил голос на другом конце провода.
— Сильно вымокли? Боезапас хорошо укрыли? Туда не должно попасть ни капли!
— Да вы не волнуйтесь, укрыли в землянке, под брезентом. Сами сейчас в палатке. На самом деле, ничего страшного, только иногда через брезент за шиворот капает. Не разрешите погреться?
— Ну, давайте… Только совсем понемножку. А как там люди Галимова и Михальченко?
— Вроде не жалуются.
— Надо проверить. Дай мне старшину.
После короткого молчания в трубке послышался голос Фёдора Николаевича:
— Старшина Белоус слушает.
— Здравствуй, старшина. Как живы-здоровы?
— И живы, и здоровы. Пока.
— А чтобы были здоровы и дальше, погрей немножко хлопцев. Меру сам знаешь. А ещё сходи в соседние взводы и проверь, как там дела, особенно боекомплект проверь. Чтобы всё сухим осталось.
— Я только что туда ходил, Пётр Данилыч, там всё нормально. А старшины у этих ребят покрепче меня, будьте спокойны! Им тоже разрешить погреться?
— Конечно, разреши от моего имени. Давай проверим радио… Сурен! — крикнул он в приоткрытую дверь.
— Я, товарищ лейтенант! — ответил Газарян.
— Проверим радиосвязь со взводом.
Связист включил рацию и, услышав голос в трубке, передал её командиру.
— Слышишь меня, Белоус? Хорошо слышишь? Приём… Ну и ладно… Когда приду на позицию? Полагаю, завтра, сегодня надо гостей встретить… До связи.
Он выключил передатчик и прилёг на кровать.
Стрелки часов показывали без десяти семь вечера, когда в дверь блокгауза постучали. Пётр вскочил, вынув на всякий случай пистолет, и жестом приказал Газаряну отодвинуть засов. Дверь приоткрылась, и в щели показались рыжие мокрые усы.
— Федотыч! Ты?
— А то как же, товарищ командир?! И не один я, вот, гостей к вам привёл, — он вошел в галерею, а за ним вслед — пятеро бойцов в плащ-палатках, с которых струйками стекала вода. На полу тут же образовалась внушительных размеров лужа.
— Ну вот, затопили меня совсем, — шутливо пробурчал Пётр, — входите, раздевайтесь, сушитесь. Потом обсудим, как будем действовать. Сурен, ставь чайник!
Солдаты прошли в казарму, сбросили плащи на пустые матрацы кроватей. В казарме было сыро, холодно и темно, лампочка под потолком перегорела и за ненадобностью её не стали менять, поэтому он предложил перейти в свой «кабинет», где уже вовсю горела печка и пока ещё работало освещение.
— Входите, грейтесь, сушите обувь.
Судя по всему, это пришли разведчики, о которых говорил Кантемиров. Последним вошедшим в его «кабинет» был старшина с двумя орденами Славы и несколькими медалями на гимнастёрке, видимо, командир группы. Что-то очень знакомое было в его сутуловатой фигуре, походке, в голосе, но Петр узнал его окончательно, когда тот оказался на свету.
Это был Сергиади!
Войдя в помещение, старшина вытянулся, подняв руку к пилотке.
— Товарищ…
Он застыл, молча глядя на Петра немигающими тёмными глазами, и не мог выговорить больше ни слова. И вдруг сорвался с места, сгрёб товарища, быстро закружил по комнате, потом поставил его на пол и, отойдя в сторону, улыбаясь, безостановочно выговаривал:
— Петька!.. Цыган, чёртов лошадник… И это будешь ты?.. Так ведь такого не бывает!..
Он расхохотался от радости, а вместе с ним засмеялись все, кто был рядом.
Когда радость встречи улеглась, Пётр поручил Сурену наладить для разведчиков освещение в казарме, растопить «буржуйку» и там, чтобы всем пришедшим хватило места для ужина и ночлега. Жора Сергиади не сводил с него глаз. Заметив это, солдаты ушли с Газаряном устраиваться на ночь и готовить ужин, а друзья остались вдвоём.
— Я ещё на Амуре знал, что ты станешь настоящим героем, — с улыбкой сказал Пётр, — и Звонарёв не ошибся! Не зря, значит, твою первую медаль тогда обмывали!
— А я знал, что ты, как есть, выйдешь в офицеры, и тоже не ошибся!
— А то, что так не бывает, ошибся, и дважды! Знаешь, кого я встретил после Дня Победы в Уссурийском в Доме офицеров? Брайловича! Илью!! Он там дирижёр оркестра. А в госпитале — не поверишь — Елизавету Андреевну!
— Так это же всё надо отметить! Как она там, как малышка Зиночка? А Ильюха, значит, тоже выучился?!
Петр пересказал всё, что ему поведал Илья, что узнал со слов жены Коломийца, а когда Жора услышал о гибели Грача и Ани, он сразу же помрачнел.
— Ты, Петро, не видел страшных вещей, и слава Богу, что не видел, потому что нормальному человеку их никак нельзя смотреть. Разорванные в клочья люди, убитые дети, бездомные старики, сошедшие с ума… Фашисты — натурально зверьё и даже хуже. И во всей этой картине ещё надо же самому не стать зверем. Жаль Грача, самый правильный среди нас был. Мне от него, помню, доставалось, а ведь правильно доставалось… Помянуть надо.
— Помянем обязательно. Ребята ужин приготовят, тогда и помянем. Ты расскажи, как в разведке оказался. Мы ведь вместе в артиллерии были.
— Когда в запасном полку нас расписывали по маршевым ротам, я пришёл к командиру и сказал, что никакой я не артиллерист, малограмотный хулиган, одесский урка и желаю похулиганить с немцами, а потому прошу перевести в пехоту.
— И там со своими шуточками…
— А что, шутками можно много чего добиться. Я потом показал медаль и рассказал про семёновца. Так они сразу меня отправили в разведшколу, кой-чему подучили, вот я и оказался с разведчиками. Таскал «языков», вынюхивал немецкие тылы. Ранен не был, но раз чуть в плен не попал. Ничего, отбились…
— Молодчина, Жора! А как твоя Оксана, жива?
— Жива. Когда под Одессой начались бои, она в деревне у родственников спряталась. Дочка тоже, как есть, жива. Вот! — он вынул из нагрудного кармана фотографию и показал Петру: — Точно, моя.
— Но ты говорил, что Оксана была замужем…
— Её муж погиб во время осады. Кто знает, может, неплохой был человек и зря я его метелил тогда… Что теперь вспоминать… Как только на западе всё закончилось, я выпросил у комполка отпуск на неделю, съездил в свою Одессу, всё разузнал, нашёл её. Ну, в общем, теперь она — моя жена.
— Поздравляю, добился.
— А как же можно не так? Я ж одессит!
— Жора, ты даже не понимаешь, как я рад, что дальше мы будем воевать вместе, теперь я вообще ничего не боюсь, уверен, что всё будет как надо!
Они проговорили уже около часа, когда пришёл Сурен и сообщил, что ужин готов. Подкрепившись, помянув погибших товарищей, солдаты очистили стол, и Пётр развернул карту.
— Теперь о главном, — он поставил указательный палец в точку, через которую проходила линия границы, и взглянул на Сергиади, — выходить будем здесь, от миномётной позиции. Пограничники и сапёры уже подготовили проходы. Со мной кроме твоих людей пойдут сержант Лубяна с приборами для артразведки, связист Газарян и ещё один боец, понесёт катушку с телефонным проводом. Местность там сама по себе болотистая, а после дождя идти будет совсем трудно. Возможно, что японцы учуяли нашу возню и наставили своих постов, этого я не знаю. Выход в 4:00, а в 6 часов мы должны подняться на высоту 44/14, произвести разведку целей и к семи утра быть готовыми командовать огнём миномётных взводов. Такая задача.
Сергиади окинул взглядом своих разведчиков.
— Что, пластуны, справимся? Поможем-таки «богу войны»?
— Первый раз, что ли? Мало мы в Пруссии по болотам лазили, тоже мне, испугали, — буркнул один из солдат.
— Тогда всем отбой. Отдыхать, сушиться, завтра утром на исходный рубеж.
Вскоре свет в казарме погас, а Жора и Пётр ещё долго не спали, предаваясь воспоминаниям о прошедших годах войны — у каждого из них такой разной.
Наступило утро 8 августа 45-го года. Газарян переключил линию связи со взводом на командный пункт батальона, повесил на дверь блокгауза тяжёлый амбарный замок, и вся группа двинулась к миномётной позиции. Бойцы, как прежде, находились в палатках и завтракали. Пётр обошёл все три взвода, ещё раз проверил укладку мин, затем собрал старшин и сообщил им, что получен приказ о начале боевых действий утром 9-го числа.
— Подъём — в 5 часов, а к 7:00 все стволы должны быть заряжены. Установки по целям и огонь — по команде, старшим на позиции будет старшина Белоус. Не забудьте выставить миномёты по нулевому направлению и поточнее, все углы будут устанавливаться от него.
— А что, вас здесь не будет, товарищ лейтенант? — удивлённо спросил старшина.
— Мне приказано подняться на высоту 44/14 и корректировать оттуда огонь. Это вот здесь, — он показал место на карте, — смотрите, не пальните по нам. Ваше главное дело — устанавливать нужные величины на лимбах, заряжать и стрелять. Как видите, дальность стрельбы почти предельная, применяйте заряд номер три. А значит — стрельба только со спусковым механизмом и длинным шнуром. И будьте осторожны, бывалые фронтовики рассказывают, что при таком заряде стволы иногда раздувает. Выстрел делайте из укрытия, а то, не дай Бог, кто-то получит ранение. И поставьте поближе к площадке одну палатку, замаскируйте сеткой, разместите там связь и боекомплект. Всё это должно быть в сухости. Своего связиста я забираю, поэтому связь будет поддерживать ефрейтор Лущилин из взвода Галимова, ваш позывной — «Рожок». Всё, готовьтесь.
Когда старшины разошлись, Пётр подозвал Ухватова.
— Василий, мне нужен в помощь ещё один человек. Газарян будет нести рацию, а катушка с телефонным проводом и сам телефон — это для него уже многовато, не потянет. Ты мужик крепкий, в случае чего и драться умеешь. Пойдёшь?
— Чего ж не пойти, товарищ лейтенант? Пойду. А можно попросить тот нож, что я нашёл на полигоне?
Пётр вспомнил, что находка Ухватова до сих пор спрятана в металлическом ящике вместе с документами.
— Раз обещал, я тебе его верну. Подойди к старшине, пусть он откроет ящик и отдаст нож тебе. Вот, возьми, — он достал из нагрудного кармана шинели ключик и предал его Василию, — захвати с собой НЗ, паёк, запасные рожки к автомату и в три ночи — подъём. Отдыхай.
Во второй половине дня дождь начал слабеть. Пётр и Жора поднялись на возвышенность и внимательно просмотрели всё пространство за приграничным ограждением. Видимость была скверная, но одно было понятно — любой из возможных вариантов движения к нужной высоте был одинаково плох и неудобен, поэтому решили идти по прямой, сверяясь с картой и компасом. Спать легли рано, в шесть вечера. Пётр поручил Мирославу Гудко дежурить после полуночи и разбудить уходящую группу в нужное время. Мирослав поднял его ровно в три, но когда Пётр встал, он увидел, что вся группа уже на ногах.
— Что, не спится?
— Готовимся выходить, товарищ лейтенант.
Он выглянул из палатки. Дождь прекратился, стояла непривычная после него тишина, нарушаемая лишь гулом реки в долине. Поднялся туман, окутавший, казалось, не только окружающую местность, но и весь мир, и такой густой, что свет карманного фонарика не позволял видеть ничего дальше трёх шагов.
— Как же вы пойдёте-то? — встревожился Белоус.
— Пойдём, как учили, а туман нам только на руку, никто не заметит.
Они вышли точно в назначенное время. Впереди группы осторожно шагал Сергиади, за ним Пётр, то и дело проверявший направление движения. Лубяна постоянно, стараясь не сбиться, считал шаги, чтобы знать пройденное расстояние, и через каждые сто шагов ставил штрих карандашом в своём блокноте. Шли очень медленно, стараясь нащупать высокие кочки, то и дело проваливаясь в ямы, заполненные дождевой водой, скользя, а иногда и падая. Где-то впереди гудела вздыбившаяся после долгих дождей река, и Пётр надеялся, что за этим шумом их никто не сможет услышать, однако Сергиади к этой надежде относился с недоверием, иногда останавливался и вслушивался в ночные звуки. Пётр не слышал ничего, кроме крякающих где-то уток и шума воды. Во время одной из таких остановок Жора осторожно взял его за локоть.
— Впереди кто-то есть.
— Я ничего не слышу.
— Кто-то там поёт, правда, негромко.
— Да где же?
Жора ничего не ответил, он подозвал двух своих солдат и прошептал:
— Слышите? По-моему, кто-то там нас ждёт.
— Точно, не то поёт, не то молится.
— Давайте, ребята, проверьте, только тихо, чтобы ни звука!
Бойцы исчезли в тумане, а оставшиеся на месте застыли в тревожном ожидании. Минут через десять они возвратились.
— Ну, что там? Нашли кого?
— А то как же, — еле слышно ответил один из разведчиков, — метрах в сорока сидели двое с пулемётом, один от скуки и сырости что-то мурлыкал под нос.
— Ну, и…
— Я же сказал — сидели. Теперь лежат. Можно идти дальше…
Через несколько минут они действительно вышли на небольшую возвышенную полянку, покрытую высокой травой. Прямо у воды лежали два убитых японских солдата, ручной пулемёт стоял рядом.
— Чистая работа, — буркнул Ухватов.
— Хорошо, что я их услышал, — ответил Жора, — а то бы вся операция — коту под хвост.
Начало светать. В плотном тумане обозначились серые силуэты низких деревьев, где-то вдалеке послышался предрассветный крик цапли, однако высота 44/14 по-прежнему оставалась не видна.
— Далеко ещё, Федотыч? — спросил Пётр Лубяну.
— По моим расчётам, метров сто пятьдесят. За точность поручиться не могу, сами понимаете.
Прошло ещё около получаса пути, и Пётр почувствовал, что движение пошло вверх. Это, несомненно, был склон сопки. Они продвигались по нему, с трудом переставляя ноги, почти ползком, иногда срываясь с мокрой травы, и когда увидели на фоне светлеющего утреннего неба, что подъём заканчивается, почти обрадовались. Вершина оказалась небольшой плоской площадкой с густыми кустами, такими же, как и внизу на болоте. Пётр перевёл дыхание, взглянул на часы — они показывали половину седьмого. Небо над сопкой уже очистилось, но вся долина была заполнена туманом так, что казалась залитой густой простоквашей.
— Давай связь, Сурен, — скомандовал он связисту, и тот почти сразу же передал ему трубку телефона.
— «Секач», я «Град», вышел на место!
— Что вышел — хорошо, а что опоздал — плохо. Мы тебя уже полчаса ждём!
— «Секач», мы встретили препятствие.
— Себя не обнаружили?
— Нет, разобрались, всё спокойно.
— Доложи обстановку!
— Целей не вижу, всё закрыто туманом.
— Везде то же самое, откладываем на час. Конец связи.
Туман постепенно уходил вниз, открывая вершины сопок, а вскоре подул свежий ветер с материка и долина быстро расчистилась. Лубяна сразу же развернул буссоль. Перед сопкой изгибалось русло реки Туменьцзян, за рекой, в широкой котловине между двух скалистых возвышенностей, переходящих в плоскогорья, лежал военный городок. Петр отчётливо видел в бинокль окна зданий, черепицу, покрывающую крыши, часовых, идущих людей. По берегу реки пролегала железнодорожная колея, которая уходила в тоннель на правой стороне городка, на вершине левой возвышенности были видны установленные там артиллерийские орудия. Лубяна уже развернул буссоль и быстро вымерял координаты. Пётр направил бинокль налево. В полукилометре от него просматривалась как на ладони высота 44/15, на которой он заметил фигурки людей. «Дошёл Метельников, слава Богу», — подумал он и обернулся к Лубяне.
— Скорее передавай данные на КП (1) , Федотыч! До начала всего ничего, а им ещё надо успеть всё пересчитать и дать целеуказание на батарею.
— Уже диктую, — ответил тот, не поднимая глаз от блокнота.
Он действительно сидел возле телефона и вычитывал из блокнота номера, азимуты (2) и дальности целей.
 Выстрелы из двух орудий на левой возвышенности за рекой были полной неожиданностью. Разведчики инстинктивно пригнули головы, Лубяна упал на траву, Пётр тоже пригнулся, но боковым зрением увидел два взрыва на сопке, где находился Метельников — один на склоне, другой у края плоской вершины.
— Засекли, сволочи! — вслух подумал он.
В этот момент Сергиади толкнул его в плечо и показал на небольшой мостик, который соединял берега реки:
— Смотри!
По мосту пробежало около десяти вооружённых японских солдат, которые сразу же направились к соседней высоте.
— Наших захватить хотят! Жора, что можно сделать?
— Ты, Петро, не пыли. Сейчас мы их остановим.
Он быстро собрал своих разведчиков, и они буквально скатились с вершины по противоположной стороне сопки, так, чтобы японцы не заметили их движение. Вслед за ними бросился и Ухватов.
Пётр снова связался с КП.
— «Секач», я «Град», «Ливень» обнаружен и обстрелян, его пытаются захватить!.. Меры приняты, но, если можно, прошу разрешения начать работу! Через минуту? Есть! Прошу переключить на «Рожок».
Голос Белоуса зазвучал в трубке так громко, что казалось, будто он стоит где-то рядом.
— Ты так не кричи, старшина, данные для стрельбы есть?.. Хорошо, что получили. Цель номер два, две мины, огонь по готовности.
Через несколько мгновений внизу раздался треск автоматных очередей — разведчики пересекли путь японским солдатам, бегущим к Метельникову, и одновременно в воздухе стал нарастать характерный шелест мин. Два взрыва кучно легли с небольшим недолётом. Не опуская телефонную трубку, Пётр выкрикнул:
— На четверть оборота винта дальше! Всеми стволами — огонь!
Звук стал нарастать снова, теперь уже более сильный, и через мгновение мощные разрывы сотрясли воздух. Сверху было хорошо видно, как рушатся стены, как разлетается в воздухе черепица крыш, как выскакивают и тут же падают сражённые осколками японцы. Оставшиеся в живых бежали не оглядываясь куда-то вглубь котловины между возвышенностями.
— Отлично, Белоус!! Давай ещё залп!
После обстрела японского гарнизона на его месте осталась лишь груда развалин. Петр поднял голову и только теперь услышал громовой гул — по фронту гремела артиллерия всех калибров. Прошло ещё несколько секунд — и на том месте, откуда обстреливали Метельникова, поднялись высокие султаны от взрывов снарядов тяжёлых гаубиц, смешивая японскую батарею с землёй и камнями. «Успел-таки Денис передать координаты, молодец!» — подумал он, но тут же увидел, что из тоннеля медленно выползает состав с орудийными башнями на крышах вагонов. «Бронепоезд? — удивился Пётр. — Теперь понятно, для чего этот тоннель и эта ветка». Орудийные башни бронепоезда стали разворачиваться в сторону границы.
— «Рожок»! — снова прокричал он в телефон. — Слышишь меня?.. Давай пол-градуса ближе и всей батареей — по готовности.
Мины разорвались на железнодорожной насыпи, подняв густое облако пыли вокруг паровоза, три из них попали прямо в состав. Когда пыль рассеялась, бронепоезд уже лежал на боку, из полуоткрытых дверей и люков пытались выползать люди, из вагонов вырывались клубы дыма.
— В яблочко, молодцы! Оставайтесь на связи, пока отбой!
Вернулись разведчики. По улыбкам на их потных лицах Пётр понял, что бросившихся к Метельникову японских пехотинцев постигла та же участь, что и тех, кто сидел в засаде на болоте.
— Отогнали? Или как?
— Всех уничтожить не получилось, ты помешал! — ответил Жора. — Мы пошли наперерез, а они, видать, даже не думали о том, что кто-то им может угрожать, уверенно шли, в рост. Нескольких мы положили сразу, а тут ты со своей пальбой. Те, что живыми остались, как взрывы услышали, так наутёк, к мосту. Не успели их догнать, быстро бегают самураи, — с усмешкой ответил Сергиади.
— Я, товарищ лейтенант, свой нож испытал, очень хороший нож, — добавил Ухватов.
— Про автомат забыл?
— Да нет, я просто на одного самурая чуть не налетел, ножом показалось быстрее.
— Хорошо, что не растерялся. Георгий, давай внимательно посмотрим, что здесь ещё осталось для нас интересного. Смущают меня эти пятнышки на склонах скал. Прямо как специально нарисованные... Газарян, включи-ка рацию и вызови «Секача». Я думаю, уже можно — запеленговать нас некому и нападать на нас тоже некому.
— «Секач», я «Град», приём!
— Ты чего в эфир вылез, телефона не хватает? — сердито зазвучал в наушниках голос Воротилина.
— Так он у меня переключён на «Рожок». Да мы здесь уже всё порушили, наверно и живых нет, бояться некого.
— Ну-ну… так чего ты хочешь?
— Тут, кажется, есть ещё цель, но она в скалах, хорошо замаскирована и своими «самоварами» я её не достану, надо бы что-то покрупнее.
— Говори координаты!
Лубяна передал Петру свой блокнот и тот продиктовал несколько цифр.
— Понятно, это Метельников должен был передать, да вот не успел — он тяжело ранен, и его несут сюда. Сейчас дадим один выстрел, посмотри! Я на связи.
Первый снаряд гаубицы ушёл с перелётом. Пётр дал поправку, но попасть в крутой склон снова не удалось. Третий лёг точно в цель и вывалил часть скалы, за которой зияла чёрная пустота. В оставшейся части склона сразу же открылись отверстия.
— Так я и думал! Эти пятна — замаскированные амбразуры.
Пётр снова вызвал КП.
— Там в скалах спрятана целая батарея. Готовится открыть огонь!
— Будем уничтожать, — ответил Воротилин, — ещё не хватало, чтобы нам потом в тыл ударили.
После одновременного залпа нескольких гаубиц раздался оглушительный взрыв, такой, что Пётр почувствовал, как под ним дрогнула земля. Склон, в котором была спрятана японская батарея, полыхнул, как вулкан, потом обрушился вниз, перемалывая камнями остатки орудий, металлических конструкций и тела людей.
— Боеприпасы рванули, — заключил Георгий.
— «Секач», цель уничтожена. Больше целей нет.
— Штурмовой отряд не наблюдаете?
— Сейчас посмотрю, — Пётр оглядел берег реки, заметил, что отряд движется немного правее заданного направления, и сказал об этом Воротилину.
— Мы их поправим, лейтенант. Вы все пока оставайтесь на месте и ждите дальнейших распоряжений. Твой телефон я переключу на себя. Конец связи.
Сколько прошло времени от первого залпа? Пётр достал часы, они показывали восемь утра… Всего один час, который показался ему долгим днём!
 Между тем штурмовой отряд уже приблизился к мостику. Сапёры с миноискателями осторожно прошли несколько раз по переправе в одну и в другую сторону, затем отряд двинулся к развалинам гарнизона. Пётр услышал зуммер телефона и обернулся.
— «Град» на связи, — ответил Газарян, потом передал трубку Петру, — вас, товарищ лейтенант!
Звонил майор Кантемиров:
— Командир отряда спрашивает, не видите ли вы огневых точек или скоплений противника.
— Нет, товарищ майор, они, кажется, все удрали… В горы, вдоль балки по направлению от реки на запад. Долговременные огневые позиции уничтожены, кроме того, уничтожен бронепоезд.
— Откуда он там появился?
— Здесь железная дорога проходит, есть тоннель. Из тоннеля и выкатился.
— Давай так, Романенко, посмотри сверху, как будет продвигаться штурмовой отряд, а когда они там закончат, вместе с разведчиками перейди на тот берег, посмотри, что за сооружения, проверь, не осталось ли кого в этих норах. Потом двигайся вдоль полотна в направлении на Унги. Твоё хозяйство уже грузится, там и встретимся.
— Есть, товарищ майор! А если кто остался, что с ними делать?
— Что делать? Уничтожай или бери в плен и веди с собой. Там у тебя очень опытные в этих делах ребята, они помогут. Дальнейшая связь — только по радио, выходи по мере необходимости. До встречи, лейтенант.
Передав телефон связисту, Пётр и Сергиади наблюдали в бинокли, как солдаты отряда пробирались по развалинам городка, как вышли на его западную окраину и двинулись затем вглубь балки. Вскоре они скрылись из вида, и он принял решение спуститься с высоты. Спускаться было немного легче — солнце уже подсушило склон, а кроме того, по стороне, ведущей в сторону уничтоженного японского гарнизона, вела петляющая тропинка. Они миновали мостик, поднялись к железнодорожной насыпи. Опрокинутые вагоны горели, из котла паровоза, пробитого осколками мины, тонкими струями вылетал пар. Пётр подозвал Жору.
— Смотри, какая силища!
Взрывы мин разорвали полотно дороги, в нескольких местах куски рельсов были закручены в спирали. Рядом с насыпью в луже крови лежало тело японского солдата, у него была оторвана рука. Пётр почувствовал, что его начинает мутить. Жора невозмутимо окинул всё это взглядом и с показной укоризной произнёс:
— Да, Петро, японцы тебе этого не простят. Ну как тебе не стыдно? Устроил поножовщину, учинил погром, причинил им материальный ущерб, можно сказать, залез в карман!
— Да, да, совсем нехорошо! — добавил Лубяна.
— Ладно тебе, шутник… Среди этих кирпичей, скорее всего, ничего и никого нет. Давай зайдём в тоннель, посмотрим, что там.
Лицо Сергиади сразу же стало серьёзным.
— Тоннель — это дело опасное. Вот что, отойдите-ка назад, а я пока покомандую. Тут навык нужен.
Разведчики разошлись по разным сторонам тоннеля двумя группами и, сняв автоматы с предохранителей, осторожно двинулись в темноту, прижимаясь к стенам. Пётр, Газарян и Ухватов медленно шли след в след. Внезапно из глубины тоннеля ударила пулемётная очередь, пули просвистели над головами, вся группа залегла. Сергиади что-то показал одному из солдат, тот пополз в сторону пулемёта, все остальные ударили из автоматов туда, где сверкнули огни выстрелов. Японец огрызался короткими очередями, а через несколько мгновений взрыв гранаты оглушил залёгших бойцов и осветил внутреннее пространство подземелья. Раздался громкий вскрик, потом всё затихло. Жора приподнялся, вслед за ним последовали остальные. Бросивший гранату разведчик уже стоял возле убитого японца и светил карманным фонариком. Судя по знакам различия, пулемётчиком был лейтенант, рядом с ним лежали разбитая осколком бутылка из-под саке и две коробки с пулемётными лентами.
— Приготовился основательно. Даже принял стакан для храбрости, — заключил Ухватов.
— Не совсем так, — отозвался Пётр, — это у них обычай такой, перед тем, как идти на верную смерть, пить рисовую водку — саке.
— Запомнил беседы нашего политрука Полянского? — усмехнулся Сергиади. — Где-то он сейчас… Хороший был парень.
— Почему был? Я думаю, что он и сейчас жив, наверняка где-то здесь и уж точно при деле.
Глаза медленно привыкали к полумраку, и вскоре уже можно было рассмотреть всё сооружение внутри скалы. Кроме перрона, у которого обслуживался бронепоезд, здесь был огромный склад с сотнями ящиков, коробок, мешков, стоявших вдоль каменных стен и по всей площади подземелья. Проходы между ними напоминали улицы и переулки, по которым можно было не только ходить, но, наверно, и ездить на небольшом автомобиле.
Жора подошёл к одной из коробок из толстого картона и разрезал её ножом. Из коробки вывалилось несколько консервных банок.
— Забирайте, други, пригодится!
— А если отравлено? — опасливо спросил Пётр.
— Чудак ты, Петро, ну ей-богу, чудак! Как можно отравить такую гору продуктов? Да здесь года на два — на три запас, не меньше. К долгой войне, видать, готовились.
В других коробках были галеты, комплекты военной формы, меховой одежды и зимней обуви. Тоннель заканчивался тупиком, рядом с которым зияла приоткрытая широкая металлическая дверь. К двери подошёл Василий Ухватов и уже хотел её толкнуть, но его тут же схватил за руку Жора.
— Ты что, на тот свет захотел?
Он достал из вещмешка длинную верёвку и, привязав её к дверной ручке, отошёл в сторону.
— Всем за ящики!
Когда группа укрылась, Сергиади потянул верёвку на себя, дверь со скрипом отворилась, но взрыва не последовало.
— Слава Богу! — он облегчённо вздохнул, осторожно прошёл вовнутрь, потом, выглянув, махнул рукой: — Загляните, тут есть кое-что интересное.
Пётр и все остальные вошли. Здесь была вырублена ещё одна галерея, более узкая и не такая высокая. Её занимали тёмные деревянные ящики, скорее всего со снарядами для артиллерии.
— Вы не туда смотрите, — Сергиади посветил фонариком на стену у письменного стола, стоявшего рядом со входом, — поглядите сюда!
Над столом висела большая карта, на которой была обозначена территория Японии. Ярко-жёлтый цвет занимал все острова Тихого и Индийского океанов, Китай, Индию и, что самое интересное, всю территорию СССР от Дальнего Востока до Урала.
— Ничего себе, аппетиты! — воскликнул Лубяна.
— Теперь, я надеюсь, мы их от этого обжорства вылечим, — ответил Пётр и улыбнулся, вспомнив сценку в клубе, которую разыгрывали на самодеятельном концерте сорок первого года школьники из Свободного, — давайте выходить.
Они вышли из тоннеля, захватив по пути несколько банок с консервами , галеты,  и двинулись по тропе рядом с железнодорожной насыпью. Время близилось к полудню, становилось жарко. Солдаты свернули плащ-палатки, подвязав их к вещмешкам, Пётр шёл налегке, передав своё имущество Ухватову. В полдень группа остановилась на привал у ручья, впадавшего в реку. Пить из него воду никто не решался, но оказалось, что Ухватов предусмотрительно захватил фильтр, и проблема была снята. Японские мясные консервы и галеты пришлись вполне по вкусу, и когда каждый из красноармейцев опустошил по банке, Пётр разрешил отдохнуть ещё полчаса. Сергиади с биноклем поднялся на небольшой холмик и рассматривал местность по направлению движения группы. Спустившись вниз, он толкнул дремлющего Петра в бок.
— Слышь, Петя, там впереди, километрах в трёх, не то деревенька, не то хутор. Надо зайти, посмотреть.
— Надо, так надо. Сейчас немного отдохнём — и вперёд.
Деревня оказалась совсем небольшой, состоящей из ветхих фанз, разбросанных между холмов. В некоторых дворах и на маленьких клочках земли копошились крестьяне, вокруг стояла тишина, и лишь редкий стук мотыг о камни звучал иногда в вязком от жары воздухе. Скоро шедших в деревню солдат заметили, жители стали выходить на улицу из домов, покидать дворы, те, кто был на полях, быстро бежали навстречу. Скоро путь группе преградила маленькая толпа. Люди что-то радостно кричали, поднимая руки, смеялись, некоторые даже приплясывали на месте. Петр знаком попросил тишины, и они враз замолчали.
— Китай? — спросил он показывая на деревенские фанзы.
От толпы отделился пожилой крестьянин и, поклонившись, ответил:
— Нет, капитана, Кхурии! Сапасива, Руси!
— Корея, что ли? — переспросил Лубяна.
— Та, та, Кхурии…
— Японцы в деревне есть?
— Нет, капитана, нет нипхо, нипхо плохо…
Группа двинулась дальше, через село, из которого выходила уже не тропа, а настоящая грунтовая дорога. Корейцы сопровождали их всей деревней. Говоривший с Петром крестьянин остановился, махнул рукой, и жители сразу же отстали и разошлись. Кореец оглянулся и, потоптавшись на месте, тихо сказал:
— Есть нипхо … одна. Там, — он указал на фанзу, стоявшую на другой стороне дороги. — Осина плахоя.
Кореец дотронулся пальцами до своих глаз, потом до ушей.
— Похоже, что здесь прячется японский шпион, — догадался Пётр о значении жестов корейского старика.
— Окружить дом! — крикнул Сергиади, и его люди моментально оказались вокруг фанзы, укрывшись за невысоким заборчиком.
 Кореец стал что-то громко кричать, произнося длинные отрывистые фразы. Ему никто не отвечал, тогда он подошёл к Петру и, почти умоляя, проговорил:
— Стреля, капитана, стреля!
Жора, скорее догадавшись, чем поняв, о чём говорит старик, поднял автомат и дал длинную очередь по окнам. Брызнули стёкла, потом дверь открылась и на крыльцо фанзы вышел низкорослый человек в чёрной куртке и таких же чёрных бумажных штанах, с жидкой бородкой и тоненькими чёрными усиками. Он что-то злобно прокричал корейцу, грозя кулаком, потом, подняв руки, вышел со двора. Фанзу тут же обыскали, но она оказалась пустой, оружия при японце тоже не было.
 Пётр почти сразу же понял, кто перед ним стоит. Не узнать этот сверлящий, проникающий взгляд было просто невозможно, несмотря на появившуюся бородку и совершенно другое одеяние. «Неужели тот самый Кагава?» — подумал он, но изо всех сил сдержался и не показал вида, что он его знает. Задержанному связали руки, старик дал понять, что дорога из деревни идёт прямо на Унги и что идти ещё далеко. Они перешли через мост на правый берег Туменьцзян. Путь стал петлять по мелколесью среди болот, японец семенил под дулами двух автоматов, заметно всех задерживая и часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
— На кой бес он нам сдался, товарищ лейтенант, может, кончим его да пойдём порезвее? — пробурчал Ухватов.
— Чую, Василий, что это непростая птичка. И вообще, мы же не бандиты — самосуд устраивать. Тем более, оружия у него нет. В штабе разберутся…
Незаметно наступили сумерки. Посовещавшись с Жорой, Пётр решил сделать ещё один привал и продолжить переход, несмотря на ночное время.
На отдых разместились у поросшего березняком пригорка. Японцу связали накрепко ноги, освободили руки и дали поесть.
— Жора, у тебя во фляжке есть? — спросил Петр.
— Как не быть? Обижаешь… Тебе налить?
— Можно всем налить, понемножку. А вот ему можно и побольше, — он показал на связанного и усмехнулся.
— Он обойдётся, — сердито ответил Сергиади, — не стоит на злыдня добро тратить.
— Налей, налей, я думаю, стоит.
Японец осушил налитое до капли и, закусив американской тушёнкой, неожиданно произнёс по-русски:
— Благодарю! Русский солдат — добрый солдат. В Японии солдат делают злыми и жестокими.
— Ого! Он, кажись, и по-русски может, — изумился Ухватов.
— Я могу говорить, читать, писать. Я Чехова читал, — ответил японец почти без акцента и растянул губы фальшивой улыбкой.
— Вы меня совсем не удивили, — Пётр пристально, не мигая посмотрел в его лицо, пленный отвёл глаза в строну, — мы ведь с вами уже встречались, кажется, на Амуре. Лейтенант Кагава, если не ошибаюсь?
— Уже капитан… Значит, узнали. А вы за это время прошли от солдата до лейтенанта. Пётр Романенко, так? Блистательная карьера, в Императорской армии такое невозможно. Как вам это удалось? У вас есть влиятельные родственники?
— Служил честно. А вот какого чёрта здесь делаете вы?
Вся группа затихла и напряжённо вслушивалась в этот странный диалог. Кагава немного помолчал, потом снова заговорил:
— Я тоже служил. Я был лучшим разведчиком Квантунской армии. Я знал поимённо почти всех ваших командиров, их звания, номера частей и их расположение. Мой рост и способности позволяли мне по ночам незаметно пробираться везде, я ходил до самого Уссурийска. Я мог подслушать любой разговор, мог заглядывать в окна…
— И как, пригодилось? — прервал его Сергиади.
— Увы, нет, всё это теперь не нужно никому, Япония войну проиграла.
— А что же вы не совершили харакири, у вас, кажется, так полагается?
— Мне не положено. Священный обряд харакири могут совершать только самураи, потомственные аристократы из знатных семей, — Кагава сделал паузу, потом заговорил снова: — А ведь всё могло быть по-другому. Мы хотели вас втянуть в сражение в сорок первом году, когда немецкие союзники почти взяли Москву, но не получилось…
— …даже когда вы, как бандиты, стреляли по ночам в часовых, — закончил за него Пётр, — это ведь была ваша работа!
— Даже тогда. У вас очень хорошие солдаты, они не обращали внимания на все действия нашей армии, как мы ни старались, а союзники оказались слабее, чем мы думали.
— Надо внимательнее выбирать союзников и меньше зариться на чужое. Вы мне надоели, Кагава, хватит болтать, — сердито отрезал Пётр, — через десять минут выступаем.
— Одна просьба, лейтенант, у меня здесь недалеко находится брат, разрешите, я крикну ему, что со мной всё в порядке?
— Не считайте противника глупее себя. Если я услышу от вас хотя бы ещё один звук, это будет последний звук в вашей жизни.
Кагава замолчал. Ему снова освободили ноги, накрепко связали за спиной руки, конец верёвки обмотал вокруг своего пояса Ухватов и повёл японца впереди себя, наставив на него автомат.
К окраине Унги они подошли глубокой ночью. Связавшись по рации со штабом батальона, Пётр выяснил, в каком он находится квадрате, и совсем скоро прибыл в его расположение.
Майор Кантемиров встретил его с неподдельной радостью.
— Романенко! Ну, наконец-то, заждались! Ты, как всегда, молодец, здорово нам помог, штурмовой отряд прошёл без потерь, это самое главное, а ведь там был сильнейший укрепрайон! Рассказывай.
Пётр, как мог, рассказал о событиях прошедших суток, стараясь не упустить ничего важного, показал на карте маршрут своего передвижения, не забыл доложить и о пленном.
— Где он?
— У старшины Сергиади.
— Надо срочно переправить его в нашу контрразведку, я пришлю машину. Теперь о том, что будет дальше. Пока идёт перегруппировка войск, и те два взвода мы у тебя забираем, туда уже направлены новые командиры. Сейчас иди отдыхать, приди в себя, а завтра прими боеприпасы, проверь, как дела, и через двое суток весь батальон выдвигается в район порта Наджин. Тебе выделены два «Студебекера» из автороты, носить имущество на плечах и ходить пешком не придётся.
— Разведчики с нами?
— Хорошего понемножку! Их забирают в распоряжение штаба стрелкового полка. Кстати, не забудь записать всё, что мне рассказал, в тетрадь действий взвода и представь список фамилий на награждение, можешь включить всю группу. Разведчиков тоже не забудь!
…Прощание с Жорой было недолгим — его бойцы уже сидели в кузове «Виллиса» и ждали отъезда, среди них был и связанный по рукам и ногам Кагава.
— Не расстраивайся, Петро, на фронте всегда так — сегодня встретились, завтра расстались. Удачи тебе и долгой жизни! — сказал на прощание Сергиади.
— И тебе. И удачи, и долгой счастливой жизни.
Жора вскочил в кузов, поднял на прощание руку, водитель дал газ, и машина быстро скрылась в темноте.
Судьба сложилась так, что друзья больше не виделись ни разу в жизни.

Гарнизон Наджина сопротивлялся с отчаянной яростью. С высот над городом был хорошо виден бой, который вели моряки-десантники в порту, но помочь им миномётчики не могли, так как можно было легко попасть по своим. А вот по местам сосредоточения японцев на западных окраинах взвод вёл огонь почти без передышки. Пехотинцы несколько раз поднимались в атаку, но всякий раз отходили. После каждого удара артиллерии пулемёты снова оживали и не давали поднять головы штурмующим их позиции ротам. К полудню рядом со взводом Петра появились машины, на которых вместо кузовов были установлены рамы из лёгких рельсов. Таких машин Пётр ещё не видел и с любопытством смотрел со стороны, как на них подвешиваются снаряды с хвостовым оперением. «Наверно, это и есть те самые “катюши”», — подумал он. Командир батареи «катюш», заметив нескрываемый интерес артиллеристов к его установкам, подошёл к ним и настоятельно посоветовал отойти подальше:
— Сейчас здесь будет море огня и много грома, — шутливо сказал он, — лучше где-нибудь укройтесь.
Миномётчики послушались и прилегли в окопчиках, где стояли их «самовары». Через минуту-другую батарея «катюш» открыла огонь. Реактивные снаряды с воем срывались с рам и, оставляя огненные хвосты, проносились в сторону города. Вскоре Пётр увидел, что там, откуда били японские пулемёты, полыхает сплошное поле пламени. Пехота, не дожидаясь, когда противник опомнится, пошла в атаку и через короткое время бой закончился. К двум часам дня город был полностью занят, а к вечеру по дороге, ведущей на север, потянулась длинная колонна пленных под охраной солдат НКВД. Очень многие японцы носили очки, потому в лучах заходящего солнца эта колонна поблёскивала и казалась медленно ползущей раненой змеёй.
Больше воевать Петру не довелось. Части и десантные группы, ушедшие вглубь территории Китая, добивали и разоружали отдельные очаги сопротивления японских войск, Первый Дальневосточный фронт дошёл до Пхеньяна, и боевые действия на этом направлении практически прекратились. Третьего сентября Вторая мировая война окончательно завершилась.
В конце месяца Кантемиров послал Петра в Ворошилов-Уссурийск с наградными документами батальона. За разгром японского укрепрайона он и Георгий Сергиади были представлены к орденам «Красная Звезда», Ухватов, Лубяна, Газарян и солдаты разведгруппы — к медалям «За отвагу». Миномётные взводы, участвовавшие в этой операции, награждались медалями «За боевые заслуги». Кроме того, весь личный состав фронта получил и медали «За победу над Японией». Петру очень хотелось заехать в госпиталь, куда после ранения был отправлен Метельников — проведать его, а также повидаться с Татьяной и Елизаветой Андреевной.
В госпитальном саду уже начинали понемногу желтеть листья. На скамейках в этот раз было много выздоравливающих раненых — в бинтах, в гипсе, с костылями, они курили, переговаривались, некоторые сидели за шашками или шахматами. Попросив дежурного вызвать Татьяну, Пётр ожидал её у входа. Она, буквально вылетев из двери, сразу же бросилась к нему и, обняв, как старого друга, заговорила громко, радостно глядя на него своими большими карими глазами:
— Петя!! Вы живы! Боже, как хорошо, что вы живы и здоровы! Я, признаться, очень за вас боялась!
— Ну что вы, Таня, что со мной могло случиться?
— Не спорьте, я на войне была больше вас и знаю, что каждый момент может случиться всё, что угодно. Посмотрите вокруг, сколько раненых! Это только у нас, а в других госпиталях, в медсанбатах?
— А Елизавета Андреевна здесь?
— Уехала к дочке, в Свободный.
— Не повезло… Я вот что хочу спросить: мы были на одном участке фронта с Метельниковым, мне сказали, что он здесь. Как он, жить будет?
Татьяна немного помолчала, потом, глядя куда-то вверх, в небесную бесконечность, ответила незнакомым сухим голосом:
— Денис умер неделю назад. Рана была страшная, в брюшную полость. Наши хирурги сделали всё, что могли…
— Ах, жаль парня, прекрасный был математик, умница.
— Жаль… — она взяла Петра под руку, и они пошли по аллее, где не было скамеек, и поэтому почти безлюдной.
— Как, тяжело было? Расскажите.
— Как-нибудь обязательно расскажу, а сегодня я ненадолго, в штаб армии и обратно. Я обязательно приеду ещё, можно?
— Конечно, зачем спрашиваете? Только обязательно приезжайте здоровым, буду учить вас танцевать.
— Тогда я побегу!
Он неловко поцеловал девушку в щёку и сразу же выбежал за ворота.
* * *
Пётр приезжал сюда ещё не раз, и через два года Татьяна стала его женой, а в 48-м году у них родился сын.
Это были мой отец и моя мать.


Нижний Архыз,
26 апреля 2009 г.
 
   Справка:
 Романенко Пётр Данилович.
   Род. 5 июля 1922 г. в с. Парафиевка Черниговской области УССР. В 1939 г. призван в  ряды Красной Армии. Служил в Забайкалье, Амурской обл. и в Приморском крае, участвовал в боевых действиях по разгрому Японской армии в 1945 г. В послевоенное  время находился в составе Ракетных войск стратегического назначения. Уволен в запас в 1969 г.  После демобилизации  был преподавателем  Донецкого Политехнического института. П. Д. Романенко награждён двумя орденами «Красной Звезды», «Отечественной войны II степени», медалями «За боевые заслуги», «За победу над Японией»  и многими юбилейными медалями.
Умер 13 марта 2005 г. в г. Донецке (Украина).

Примечания:
(1) КП — командный пункт.
(2) Азимут — угол направления на объект относительно южной или северной точки горизонта.