Денежная лихорадка

«…На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич», - повторял детскую считалку Семен Данайцев, пытаясь угадать, на какую из трех заснеженных берез опустится стая  ворон, что кружила, перекликаясь или пререкаясь, над деревьями. Это занятие казалось лучшим из тех,  что могли помочь спрятаться от голоса Марьпетровны,  закуклившись в незатейливые детские стихи.

       Марьпетровна Тучина, невысокая и плотная, всегда была уверена в своей правоте, и говорила, будто гвозди вбивала,  деловито и не меняя интонации. Вместо гвоздей, толстых, коротких и острых, у нее были слова. Этими гвоздями она прибивала вас  к невидимой стенке, после чего двигаться было невозможно, а можно было только слушать. Этого Марьпетровна и добивалась. Она повернулась к Данайцеву спиной,  и говорила, говорила, говорила безостановочно. Ей даже не нужно было смотреть на коллегу, достаточно знать, что он рядом и никуда не уйдет; деваться ему некуда – рабочий день только начался.

        Это было утро понедельника, и у Данайцева, высокого и худого мужчины 35 лет, болела голова. Голос Марьпетровны, которую за глаза все звали Морпехом, ничем не помогал ему, а скорее усугублял проблему. Дело в том, что вчера был день рождения младшего брата  Игоря, круглая дата – тридцатилетие,  поэтому погудели на славу. Брат никак не мог понять, что же ему теперь делать, такому старому, и топил свое недоумение в водке. Утопить недоумение никак не удавалось, оно оказалось на редкость живучим, и если бы не помощь гостей, возможно утопленником оказался бы сам Игорь.

       После застолья как всегда сели за карты и заигрались до четырех часов утра. Данайцев с женой остались ночевать у Игоря. Утром Семен добрался до работы на автопилоте. Немножко помогла бутылка пива, купленная в киоске на автобусной остановке. Делать ничего не хотелось, не поднимались ни руки, ни веки; а все потому, что Семену утром не досталось кофе. На всех гостей коричневого золота не хватило. Жена встала ненамного раньше Семена, но успела, негодная, выпить последнюю ложку кофе. Данайцеву только и оставалось, что плеснуть кипятка в стеклянную банку, как следует поболтать содержимое, чтобы полностью, до последней крупинки смыть драгоценную кофейную пыль со стенок, и выплеснуть в чашку. Но этой дозы было недостаточно, чтобы выйти из состояния «зомби» и перейти в стадию «нормальный человек».
       
       С утра не было аппетита, и съесть что-нибудь из остатков праздничного стола он не смог. А теперь хотелось есть. Голова болела, может быть, и от голода, но есть было нечего. Тучина не даст съесть ни кусочка: «здесь тебе не забегаловка, а микробиологическая лаборатория!». Даже если бы у Леночки или у Аллы Валерьевны что-то было, например, бутерброды с вареной колбасой у Леночки и пирожки с рисом и яйцом у Аллы Валерьевны, съесть их было бы также реально, как завтрак с подноса шоколадницы или снедь с натюрмортов малых голландцев.          
       
       Семен трудился в лаборатории крупного московского института микробиологии имени одного из светил этой науки. В отделе, чьи труды были посвящены решению практических задач, как раньше говорили, народного хозяйства. Коллеги из других отделов презрительно называли их коммерсантами, потому что они часто выполняли коммерческие задания. А ведь они приносили большую пользу, и не только стране. Можно было, конечно, не сомневаться, что коллеги так говорили из зависти, стараясь не думать о том, что деньги, заработанные «коммерсантами», питали и их зарплату. Потому что за реальные задания реально и платили.
       
       В данный момент  главной задачей их отдела, и конкретно Данайцева, было найти оружие против Serpula lacrymas, или домового гриба настоящего, бича деревянных стен от Камчатки до Португалии. Этот гриб-паразит любит расти на обработанной древесине, не говоря уже о валежнике в лесу. Данайцев уже давно и без особого успеха боролся с грибом, поэтому  даже его вид был ему противен: распростертое плодовое тело, мясисто-губчатое,  мягко-пленчатое, толстое или тонкое, охристо-желтого цвета.

       Семен с энтузиазмом искал противоядие, заказанное лесной промышленностью. Если найти средство борьбы с Серпулой, наиболее вредоносным из всех домовых грибов в России, Западной Европе и Северной Америке, это светит чуть ли не мировой известностью, по крайней мере, в научных кругах! Он часто перечитывал «Открытую книгу». Ему казалось, что от него тоже стало пахнуть грибницей, осенним сладко-горьким запахом гниющих листьев и душистого перегноя.
       
        Данайцев перепробовал много способов. Тщательно изучил микофильные грибы, то есть паратизирующие на грибах. Потом его надежды обратились к бактериям. Это было бы наилучшим выходом - найти бактерию, которая будет внедряться в гриб, а потом заселять и поедать его. А почему бы и нет? Ведь люди знакомы, в лучшем случае, лишь с 10% от всех существующих в природе видов бактерий. Должен же кто-то питаться Серпулой. Если такого вида нет, надо вывести. Или какой-нибудь вид бактерий научить этому. Дело за малым, найти этот вид.
       
        Семену, наконец, повезло. Ему удалось найти неизвестную ранее патогенную бактерию, которая была согласна паратизировать на всем, что имеет отношение к древесине, но не на ней самой. Эту бактерию удалось уговорить развиваться на грибе Серпула лакриманс. После заражения бактерией гриб засыхал и превращался в массу типа целлюлозы, что было неудивительно -  ведь гриб питался древесиной. Эту бактерию удалось обнаружить почти случайно, и с ней он работал весь последний месяц.
        Были у Данайцева и опасения. А что, если найденная им бактерия будет паратизировать не только на домовом грибе? А вдруг она начнет разлагать бумагу! Не дай бог, она попадет в библиотеку. А если в архив?  Или доберется до моих собственных документов. А что, если родная страна окажется без туалетной бумаги? Все-таки он эту бактерию не до конца изучил.
       
        Думая свои думы, Семен механически выполнял свою работу, больше смотря на березы в окне, чем на свои одетые в резиновые перчатки руки или ряды пробирок, содержащих частицы измельченного домового гриба с внедренной бактерией-паразитом. Ему уже казалось, что он летает вместе со стаей ворон, уворачиваясь от раскачиваемых холодным мартовским ветром веток берез, как над его ухом гаркнул нелюбимый голос:
- Семен Григорьевич, вы что, спите? В чем дело?
- Вот черт, что вы так орете, Марьпетровна, да еще прямо мне в ухо?! – недовольно заорал в ответ Семен, глядя в маленькие глазки Морпеха.
- Ах, извините, вот не думала, что могу  вас испугать, - ехидно проговорила Марьпетровна.

        Семен Данайцев был очень возмущен, потому что от неожиданности его ослабевшие пальцы выпустили большую пробирку с культурой гриба.  Пробирка шлепнулась вниз, на стол. Хрупкий стеклянный сосудик упал и разбился; во все стороны по столу  разлетелись острые, тонкие и прозрачные осколки,  и вылилось содержимое.

        Семен ругался, но молча, про себя. То, что пробирка разбилась, было неприятно, но не смертельно. Вот у него еще пятнадцать таких пробирок. А мокрое пятно можно вытереть. Бог с ней, с этой Марьпетровной, ее не изменишь!

        Как всегда, в самый неподходящий момент голосом любимой собаки залаял  телефон, который он всегда держал в нагрудном кармане халата. Пришлось лезть в карман. Высветился номер жены.
- Ты занят? – задала дурацкий вопрос жена, учитывая, что он был на работе, а не в гостях.
- Да, а ты? – спросил Данайцев, надеясь, что жена поймет, что по три раза звонить за утро может только человек, которому нечего делать.
Но жена иронии не поняла.
- Как ты себя чувствуешь?
- Ты меня уже это спрашивала. Нормально.
- Да? А я по голосу слышу, что нет. А ты ел?
- Нет. Но если ты не будешь мне все время звонить, может смогу найти время на буфет.
- Ну ладно, не ворчи. Не скучай, я тебе попозже еще позвоню. Пока! – попрощалась жена и отключилась.

        Когда он доставал телефон, из кармана вывалилась сдача с пятисот рублей –  купил зачем-то диск в переходе около метро. Скорее всего, он послушает его один раз, а потом кому-нибудь подарит.

        Надо собрать сотенные, упавшие прямо в свежую лужицу на столе. Две купюры были совсем мокрые. Семен стал вытирать их платком. Ну что за человек! Сколько можно звонить, уже третий раз за утро.

        Данайцев, собирая со стола деньги и осколки стекла, завернул влажные купюры в свой носовой платок,  не очень свежий, потому что на улице у него всегда начинался насморк от холода. Морпех в данный момент выступала с речью по поводу разгильдяйства и безответственности, поэтому пришлось платок с деньгами куда-нибудь убрать до поры, до времени. Семену показалось, что лучше всего убрать за папки, горой лежащие на окне.

        Благодаря этому происшествию Данайцев вдруг вспомнил, что, оказывается, у него есть деньги. А если есть деньги, значит, их надо тратить. Пора двигать в буфет! Он достал сверток с деньгами из-за папок и достал одну сотенную купюру, она все еще была сырой. Держа бумажку за кончик, он стал размахивать ею, надеясь, что от этого она высохнет. Захотелось закричать: Сюда! Сюда! Я здесь! Поворачивай, айм хир! Хелп! Хелп! Потому что его томному взору представилось, как он бегает в ярких шортах по песку вдоль линии прибоя, размахивает газетой и пытается привлечь к себе внимание проплывающего мимо белого корабля. Яркие блики солнца, песок, лазурное море и пальмы!

        Рядом, на огромном валуне, повторяя позу андерсеновской русалочки,  сидит Мила Кунис – Пятница, в элегантном головном уборе из пальмовых листьев. Данайцев уже отвлекся от корабля, пытаясь определить, есть ли что-нибудь еще на Миле, кроме растрепанной шляпы из пальмовой соломы, но тут  вспомнил, что очень хочет есть. Тогда он молча стянул перчатки, снял халат и шапочку, обнажив свой высокий лоб с залысинами, поправил очки,  встал, и, не обращая внимания на пулеметные очереди протестов Марьпетровны, направился к двери.

        Интересно, что сейчас Игорь делает, у него сегодня выходной,  - с завистью думал Данайцев, пока шел в буфет. Небось, салаты братец доедает и холодец. Эх, сейчас бы к нему за стол. Вот бы красной рыбки на бутерброд! Она была такая нежная, ярко-оранжевая, а как пахла… Кусаешь ее, а она такая мягкая… С белым хлебом. А холодец, наоборот, с черным. Нет, так нет, пойду в буфет. Ногу за ногу, бреду понемногу. Жди меня, мой бутерброд, скоро я открою рот. Будешь ты во мне лежать, и подносы вспоминать.

        Бубня себе под нос,  Данайцев дошел до буфета. Здесь была небольшая очередь. Знакомых не было, пришлось стоять молча. Когда дошла очередь до него, Данайцев взял вожделенный кофе и скромный бутерброд с слегка подсохшим сыром. Отдал подмоченный стольник. К счастью, буфетная дама сырости купюры не заметила, и ему не пришлось ничего выслушивать. Выпил слишком горячий кофе из белого пластикового стаканчика и поплелся на рабочее место.

        Вернувшись в отдел, вытер тряпкой стол, прибрался на нем. Надо не забыть забрать деньги домой, там высушу, а здесь Морпех не даст, - подумал Данайцев. - Все время жужжит, что в лаборатории должно быть стерильно, деньги сушить здесь она точно не даст. Естественно, подмоченные деньги он забыл вечером забрать домой.

   
        Сторублевую купюру, принесенную Семеном Данайцевым, хозяйка буфета отдала на сдачу Вере Пондагуловой, которая стояла четвертой после Семена. От нее купюра перешла в кошелек ее соседки по этажу Варвары Лоэнгрин, которой она была должна, и здесь успокоилась рядом с двумя такими же сотенными родственницами, не считая трех десяток и двух полтинников.

       Варвара была художницей. Это была высокая, крупная шатенка 40 лет с задумчивым взглядом и с густыми длинными  волосами, которая она убирала наверх в пучок. Она считала, что бытовые мелочи  несут пустоту в жизнь, если им придавать слишком много значения. Но как к деньгам не относись, тем не менее,  считать их приходилось, так как сейчас она жила одна с двумя детьми, без мужа. Муж, тоже художник, жил и работал в Германии. Варвара подозревала, что если он и вернется, то это будет не скоро, и, возможно, не к ней.

        Особенно много денег уходило на детей: семилетнюю Аришу и двенадцатилетнего Алешку. На машину тоже приходилось тратиться. Вот, например, в прошлую субботу Варвара решила ехать с детьми на дачу. Пришла в гараж, открыла капот, и в следующую секунду пулей вылетела из гаража. Потом минут десять боялась туда вернуться. Ее напугала огромная крыса, метавшаяся среди металлических кишочков мотора. В тесном пространстве гаража зверь показался просто огромным.

        Варвара, держа в руках палку, заставила себя подойти к машине. Крыса уже исчезла. Увы, некоторые провода были погрызены. Варвара не смогла завести машину, сколько не билась, хотя поменяла многие детали. Похоже, крыса съела машину и та умерла.

        Сосед по автостоянке, которому Варвара рассказала про свою беду, сжалился над ней и посмотрел машину. Оказалось, виновата не крыса, а полетел аккумулятор. Он был очень старый и полностью исчерпал свой ресурс. Вот так опять пришлось выложить деньги. Их все время приходилось считать, об этом много говорилось в их семье, поэтому неудивительно, что когда дочь играла, то в ее играх часто присутствовали деньги. Их Арина брала из материнского кошелька.

        И в этот раз она туда полезла, когда уже была приготовлена игрушечная касса и разложены пластмассовые игрушечные бананы, булки, пирожные, консервы и бутылки с молоком. Покупателями были куклы, а она – продавцом. Как 99% детей Ариша играла так, что скоро вся комната была усыпана игрушками, словно здесь играл не один ребенок, а целая детсадовская группа.

        Из красного дерматинового кошелька матери она забрала только бумажные деньги, металлических у нее и своих было полно. В красный кошелек вернулись не все купюры – одна сторублевочка, та самая, что пришла от соседки Веры, слетела с письменного стола, стоявшего у окна, и спряталась, уютно устроившись между ним и стеной.

       
       Семен забыл про деньги, и  платок пролежал  за папками целую неделю. Он вспомнил о деньгах, когда они кончились перед получкой. Залез рукой за папки и вытащил сверток. Семен развернул ткань, радуясь, что вспомнил про заначку. Она осталась неучтенной женой и поэтому миновала семейный бюджет.

        Внутри платка лежали пять сторублевых купюр. Семен сначала им очень обрадовался, а потом удивился, потому что, по его подсчетам, здесь должно было лежать не больше трех. Ну да, на один стольник он купил си-ди, другой разменял в буфете. Значит, должно быть три стольника. Откуда же еще два взялись?

        Семен взял деньги в руки. Интересно, но три были обычными, а четвертая и пятая, плотно слепленные друг с другом, отличались. Правда, поначалу они были склеены с еще одной купюрой. Две слипшиеся бумажки были толще и намного бледней. Они были блеклыми и цветом напоминали приманку для рыб из муки, воды и растительного масла. Как будто кто-то из такого теста для рыб аккуратно сформировал прямоугольный, ровный блинчик и нанес на него еле видный рисунок.

        Ой, кажется, я сам эти деньги и испортил. Я же их во что-то ронял, - вспомнил Данайцев. Но почему они так распухли? Черт, теперь в банке не возьмут менять, это точно.

        Он попробовал осторожно разлепить их. Ничего не получилось. Так и порвать можно. Ладно, - решил Данайцев, - что-нибудь придумаю. Может, можно размочить?

        Марьпетровна в это время разговаривала с Аллой Валерьевной, но вскоре перестала. Образовавшаяся непривычная тишина вспугнула Семена, потому что он ничего не хотел показывать коллеге, что бы это ни было. Надо было избежать ее расспросов, на которые Марьпетровна была мастер. Причем «ее бесцеремонность» интересовало все, вплоть до того, какое белье носит его жена и какой туалетной бумагой он пользуется. Семен вернул сверток обратно, за папки.

        Как он ни осторожничал, его действия не остались не замеченными. Когда он вышел на перекур, Марьпетровна залезла за папки и обнаружила там сверток. Заглянув в него, она увидела там деньги.

        Вечером Данайцев покрутил по сторонам головой – Марьпетровны не было рядом, а Алла Валерьевна и Леночка были заняты своими делами. Он спокойно достал сверток из-за папок и развернул его.
- Данайцев, что это ты деньгами тут перед нашим носом трясешь, хочешь нам одолжить, а то нам деньги нужны! – раздался вкрадчивый голос.
Данайцев молча повернул  голову и встретился глазами с Морпехом, неожиданно оказавшейся рядом с ним.
- Что значит: трясу. Я их даже в руки еще не брал.
- Ты  деньги теперь не в кошельке, а в платке держишь? – снова спросила неугомонная Марьпетровна.
- А что в этом такого? Вы что не видите, это заначка! – угрюмо ответил Семен.
  - А-а-а, заначка от жены, - развеселилась Марьпетровна. Тогда тебе придется одолжить мне стольник. Дело, сам понимаешь, перед получкой. А то жене сообщу о миновавших ее руки средствах, - тяжеловато пошутила Тучина. – Ну что, одолжишь мне денег, - снова спросила она, и, не дожидаясь ответа,  выхватила у Семена из руки одну из купюр. – А это что такое? Полуфабрикаты? Ты что, фальшивые деньги печатаешь? – заинтересовалась она линялыми купюрами.
- Нет, Марья Петровна, не угадали. Это я их в физраствор уронил, вот они и испортились.
- Поздравляю, кто же деньги-то портит! – возмутилась Тучина.

        Не драться же ему с ней, и бумажка осталась у Марьпетровны. На самом деле ей не нужны были деньги, это Данайцев до получки никогда не доживает. Такой уж был у нее характер, как она сама считала, веселый. Ну, как над этим недотепой не пошутить!

        Придя вечером домой, Тучина обнаружила, что свекровь собирается идти за хлебом. Интеллигентная старушка Ольга Леонидовна недавно приехала из Америки погостить и повидаться с внуками. Наверное, дома сидеть надоело, - подумала Марьпетровна. Хлеб она всегда приносила, когда шла с работы, но напоминать свекрови об этом не стала.
- Идите, идите, Ольга Леонидовна, погода хорошая. Вот вам деньги, сто рублей, я думаю, на хлеб вам хватит.
Свекровь взяла деньги, но потратить ей их не удалось. Она встретила свою одноклассницу, которую очень много лет не видела. За эти годы забылась обида, из-за которой они перестали видеться. Чтобы снова встретиться или хотя бы пообщаться по телефону, нужно было записать его номер.
У одноклассницы была ручка, потому что она шла из поликлиники, где записывалась к врачу. Ольга Леонидовна, недолго думая, достала из кошелька стольник, выданный невесткой, и записала на нем номер, что продиктовала одноклассница – захотелось шикнуть перед Лидкой.

       
       Данайцев не мог никак забыть о лишних купюрах. Что-то здесь не так. Как они могли попасть в платок?
Вечером он принес сверток домой и при ярком свете лампы стал его разглядывать. К счастью, в этот день дали получку, и жена, успокоившись, не очень интересовалась, что он там разглядывает.

        Семен внимательно рассмотрел сторублевые купюры. Теперь они были все одинаковые. Посвящены Москве. С одной стороны Апполон пытается удержаться на ногах, стоя в колеснице, с другой стороны – Большой театр. Блестящий жирный пунктир был на всех четырех. На ощупь они тоже были все одинаковые: хрустящие, чуть жестковатые, словно попавшие под дождь лайковые перчатки. На них был год, номер. На просвет показывали тоже одинаковый рисунок. В чем же здесь хитрость, в чем подвох?

        Данайцев аккуратно разложил деньги на столе, чтобы их можно было сравнить по цвету и рисунку.  Хорошо, - подумал Семен, - не хотите свой секрет раскрывать, не надо. Сам разберусь. Он завернул деньги в платок и положил на подоконник, решив, что займется ими позже. Когда через пару дней он развернул его, там оказалось семь купюр.

        Так, опять чудеса! Четыре из них опять оказались слипшимися. Чтобы размочить и разделить их, он слегка намочил их. Он взял платок, завернул в него деньги  и убрал его на антресоли, в темноту – здесь жена не найдет.
Все-таки он был ученый. Эти странные происшествия заставили его завести дневник, в котором он стал обстоятельно описывать свои действия: куда положил деньги, когда, в каких условиях находился сверток, сколько капель воды он накапал на платок, указывал даже, какой стороной вверх лежал сверток. Первый раз ему не удалось выдержать дольше трех дней, любопытство оказалось сильнее. Но он испытал разочарование - содержимое свертка ничуть не изменилось.

        Семен чувствовал в себе азарт естествоиспытателя накануне великого открытия. Он переложил деньги в холодильник, на дверцу. Никаких изменений. Потом на верхнюю полку. В морозилку. Ничего. В письменный стол, удалось продержаться целых пять дней. Без изменений. Верх стенки, балкон, в ванную комнату. На полку в кухне.
Жена,  конечно,  заметила его действия и была слегка заинтригована. Он объяснил ей, что работает с одной капризной культурой бактерий.
- Энтузиаст, - сказала жена. – А это не опасно? Ты нас ничем не заразишь?
- Кого нас?
- Ну, как, кого. Тебя самого и меня. Что это еще за бактерия? – спросила Наташа, моя посуду.
  - Не волнуйся, она полезная – новая закваска для кефира, - соврал Семен. Чтобы легче было врать, он глядел в тарелку с супом.
- Да, а почему у тебя в кульке лежат деньги? – снова спросила жена.
- А что в этом такого, - пошел на скандал Семен, чтобы почувствовать себя правым, - И почему ты за мной подглядываешь, что ты за мной следишь?! Кто просил тебя туда лезть! Из-за тебя весь эксперимент насмарку пойдет. Какая тебе разница, что у меня там лежит. Получку я тебе отдал? Отдал. Тебе что, мало? Отстань от меня.
- А что ты так разорался! Что я такого сделала? По-твоему это не странно, что ты деньги с места на место перетаскиваешь, как беспокойная кошка котят. И вообще, эксперименты с бактериями надо на работе проводить, а не дома.
- Все, ты меня достала! Ты меня душишь своим занудством. Я стараюсь, работаю, а ты мне палки в колеса вставляешь.
Жена обиделась и ушла из кухни, хлопнув дверью так, что задребезжало стекло.

        Жена была права. Но протесты жены его не остановили. Это была его тайна, личная. Его эксперимент, который он никому не отдаст. Он не знал, каких результатов конкретно ждет от этих плотных бумажек, играющих такую важную роль в жизни общества в целом и человека в частности. Но не сомневался, что ему удастся заставить упрямые купюры раскрыть свой секрет.

        Но эксперимент все никак не давал положительного результата. Вот, балда, - хлопнул себя по лбу Данайцев. – Надо же просто повторить условия. Где лежал  сверток, когда был в лаборатории? На окне, правильно. А ты зачем его в холодильник засовываешь?

        Надо положить на окно. На неделю, не меньше. И не беспокоить деньги зря. Не мешать расти и развиваться. Господи, что это я говорю. Разве могут деньги расти? – сам себя спросил Семен, в глубине души уверенный в положительном результате. Да я еще ничего не знаю наверняка.  Пробирку с модифицированным грибом разбил, деньги в лужу упали. Были мокрые, когда я их в платок завернул, - рассуждал Данайцев. – Ну да, чем ему было плохо, грибу этому: кислород был – сквозняк из окна; свет, пожалуйста, тоже из окна. Даже влага была. Неудивительно, что он, хоть и перерожденный, начал развиваться. Ему и сопли мои на платке, извиняюсь, не помешали. Только вот что странно: бактерия-то вроде патогенная для грибов. Она должна была с грибом бороться. Почему же наоборот получилось? Почему он стал на деньгах расти?  Получается,  купюры сами выросли? – возникла безумная надежда.

        Надо пойти, посмотреть, как они там. Стоп, нельзя. А вдруг я помешаю процессу. Да, ладно, там мешать-то нечему. Чему мешать? Росту денег? Ты что, спятил? То же мне, Буратино! Нет, не буду трогать, еще три дня подожду. Сказал, на неделю, значит, на неделю.

        Семен действительно чувствовал себя Буратино, который зарыл золотые монеты темной ночью в Стране дураков, а теперь ждет не дождется, когда вырастет волшебное деревце.

        Но волшебное деревце выросло. Данайцев достал платок, развернул.  И дрожащими руками вытащил содержимое. Он сразу понял, что пачка стала толще. Пересчитал деньги – теперь их было десять. Десять стольников. Три купюры были тесно соединены друг с другом. А те, что были отдельно, были покрыты чем-то вроде пыли. Это же споры! – догадался Семен. Это же мой гриб, Серпула, это он такие штуки вытворяет. Но сам гриб не смог бы. Это из-за того, что я его бактерией инфицировал, поэтому он переродился. А деньги-то как настоящие.

        Данайцев аккуратно разделил слипшиеся купюры: вот черт, номера  одинаковые! Надо подумать, как можно сделать, чтобы номера были разные. Может подрисовать? Нет, не пойдет. Но в любом случае надо переехать к матери, чтобы жена ничего не узнала.

        Семен прожил с Наташей пять лет. Нельзя сказать, что они сильно любили друг друга, но и ссор особых у них не было. До ненависти, до битья тарелок у них не доходило. Ничего не случится, если он немного у матери поживет. Отдохнут друг от друга, это пойдет их браку только на пользу.

        Так себя успокаивал Семен. На самом деле он теперь воспринимал жену как врага, как агента вражеской разведки, который спит и видит, как бы добраться до его секретов.
У него никогда в жизни не происходило ничего значительного, ничего увлекательного. А это может быть грандиозное открытие, которое, может сильно повлиять, по крайней мере, на его собственную жизнь.

        Если «его деньги» могут расти, то надо открыть ферму по выращиванию денег. Тогда он сможет насобирать денег и купить себе машину, о которой так давно мечтает. У него есть очень старый Опель, измученный жизнью кандидат на свалку. А он давно мечтает о джипе. Он купит такую машину, и будет важно сидеть в ней, поглядывая на прохожих свысока, словно хан с коня на батраков.

        А пока он сидит в трамвае (хорошо еще, что сидит, а не стоит).  Едет на работу. Сбоку навалилась какая-то тетка с сумками. Но он все равно ей не уступит место – нечего было на него наваливаться. Вдруг трамвай затормозил и поехал очень медленно, потом вовсе остановился. По корпусу вагона прошла дрожь. Семен представил, что трамвай чего-то испугался, и как испуганная лошадь сейчас начнет плясать на месте и дергать несуществующей головой.

        Трамвай не зря занервничал. Они проезжали аварию. Приглядевшись, Семен определил, что вон та симпатичная женщина средних лет, что стоит с отсутствующим видом рядом с милиционером, и есть водитель братоубийственного снаряда. На земле лежало неподвижное тело, прикрытое черной, непрозрачной пленкой. По ногам Данайцев определил, что это пожилая женщина. Жить они не хотят, что ли, - подумал Данайцев, вспомнив, как он сам неоднократно видел старух, невозмутимо шагающих прямо через поток несущихся автомобилей, как будто светофоров и подземных переходов не существует в природе.

        Да, милые, приятные люди тоже могут быть опасны для окружающих, - подумал Семен. – Интересно, а я сам? – Дальше думать не хотелось, потому что последовательные размышления, он чувствовал подсознательно, могут поставить крест на его радужных перспективах. Дни идут за днями, как верблюды в караване, не спеша один за другим. Если ему не удастся ничего добиться от Серпулы, он так и будет бессильно плыть по течению, словно бурый опавший лист, упавший в воду. Нет, он все равно добьется того, чего хочет. Он будет их все равно размножать, разводить, выращивать, как морских свинок или хомячков.


       Алешка уронил ластик. Вернее, он сам упал туда, потому что отскочил от окна. А отскочил он от окна, потому что Алеша кинул его в попугая, который сидел на цветке. Недавно Кузька больно ущипнул мальчика за палец, и теперь они находились в состоянии войны.

       За ластиком пришлось лезть вниз, все равно желтый комок перьев уже улетел. Вот это да! Здесь, между столом и стеной, лежали деньги. Целых сто рублей. Это, наверное, мать потеряла. Что на них купить? Чипсов, конечно. Мать не разрешает есть чипсы, говорит, что это отрава и канцероген, и не дает на них денег. На диск не хватит. А еще лучше пачку шоколада «Риттер спорт», и съесть его на глазах у Федякина, на перемене перед последним уроком, когда больше всего есть хочется. Гад Федякин, вечно он новыми телефонами хвастается.

       Надо подумать. Вот бы еще несколько штук. Тогда не надо будет просить у матери на новую игру. Уберу, пока не придумаю, на что потратить. Пришлось поработать головой. Ведь надо было спрятать так, чтобы ни мать, ни сестра не нашли. Это казалось почти невозможным в их двухкомнатной квартире. Самое простое, это оставить деньги на прежнем месте, только следует их замаскировать, завернуть во что-нибудь. Вот его грязный носок, это подойдет. Нет, мать найдет носок и постирает его, плакали тогда его денежки. Тогда носок надо взять чистый, ненадеванный. В крайнем случае, мать положит его в комод, где у него чистые носки лежат.

       Вечером неожиданно из Германии приехал отец. Алеша ему так обрадовался!  Мальчишка настолько был  рад отцу, что даже не вспомнил про деньги, когда увидел, как вода стекает из переполненных влагой цветочных горшков. Сестра любит поливать цветы,  и поливает так, что вода потом полчаса вниз капает. Отец уехал через пять дней, а на шестой Алешка вспомнил, что у него есть собственные деньги.

       Мальчик сразу почувствовал неладное, как только взял носок в руки. Внутри что-то было. Это не могло быть его сторублевой купюрой. И точно. Это была не сотенная. Это было шесть сторублевых купюр. Бумажки лежали плотной пачкой. На радостях Алешка не заметил, как оделся и выскочил из дома, не застегнув куртку. Он побежал к магазину, где продавались компьютерные игры.

      Но на полдороге он остановился.  Как туда, в его носок, попали эти деньги? Может, кто-то сделал заначку в его носке? Нет, вряд ли. Может, отец случайно заметил деньги в его носке и решил сделать ему приятное, добавив денег?
Пришлось сесть на лавку, чтобы подумать. Мать не могла этого сделать, это не в ее характере, вечно она ноет, что у нее нет лишних денег, а тут появилось целых пятьсот рублей. Отец тем более, он ему из Германии вообще ни разу ничего путного не привез, вечно какую-то фигню тащит для малолеток. Денег он не стал бы ему давать. Ну не сестра же туда деньги положила!

       Алеша не спеша вернулся домой, разделся, лег на кровать и стал думать. Спрашивать ни у матери, ни у сестры нельзя, это ясно. Мать отберет деньги, а сестра настучит. В результате мать все равно эти деньги заберет.
Он перевел взгляд на окно и долго глядел на трубы теплостанции с яркими красными глазами, что вздымались на фоне сине-зеленого вечернего неба с прослойками облаков. Сейчас она очень напоминала башню Ортханк. Мальчик вставил диск в плеер, и в который раз стал смотреть «Властелина колец».
А что бы он стал делать с кольцом, если бы оно попало к нему в руки? Стал бы Черным Властелином и ходил бы в школу в сопровождении назгулов? Тут он услышал, как хлопнула входная дверь. Ага, мама пришла. Он представил себе, как пахнет копченая колбаса, и побежал на кухню, забыв обо всем остальном, кроме колбасы.


       Наконец наступила суббота. Данайцев привез сверток с деньгами в квартиру матери. Сделал в своей комнате перестановку – письменный стол перетащил к окну. На него поставил старый фанерный ящик из-под посылки. Он его вычистил содой, а потом тщательно промыл. Внутрь коробки положил деньги, прислонив часть из них к стенкам, и заботливо развернул ее отверстием к окну.

       Матери объяснил, что проводит эксперимент. Мать что-то начала говорить, но, к счастью, начался очередной сериал, и она ушла к телевизору отдавать ему душу.

       В воскресенье он еще раз опрыскал деньги из пульверизатора кипяченой водой, и уехал. Вернулся к матери в среду после работы и сразу пошел смотреть на ящик. Купюры, что он прислонил к стенкам ящика, плотно приросли к ним. Когда Семен в пятницу вечером, не снимая обуви, прошел к письменному столу, он убедился, что все идет хорошо: деньги, лежа  на свету, стали расти активнее, не покрытым купюрами остался только потолок ящика.

      Через неделю деньги перестали расти. Данайцев сразу понял, что им стало тесно. Пришлось ехать на рынок за фанерой и сколачивать новый ящик. Данайцев решил не мелочиться, и у него получился ящик такого размера, что в него спокойно поместился бы рояль. Часть мебели пришлось перетащить в другую комнату, там сразу стало тесно. 

        Спустя некоторое время и этот большой ящик стал мал, и тогда вместо него Семен стал использовать свою комнату. Он вынес всю мебель и ободрал обои в пустой комнате. Дальше действовал по прежней схеме. Прислонял купюру к стенам, и некоторое время держал ее, плотно прижимая к поверхности стены. Как если бы он намазал ее клеем и ждал, когда она приклеется.  Данайцев убирал руку, а сторублевка плотно прилипала к стене.

       Плоские прямоугольники, выглядевшие точно как сторублевые купюры, скоро покрыли всю поверхность комнаты. На каждой из них выросла еще одна, потом еще. Они нарастали пластинами. Особенно толстый слой лже-денег был у окна. Семен проводил в этой комнате все свое свободное время. Вернувшись после работы,  он быстро ел и шел в питомник. В выходные дни он сидел здесь вообще с утра до вечера.

       Он с ними разговаривал, даже пел им песни. Ему казалось, они ждут его. Он садился у стены, прислонившись щекой к ее поверхности, и начинал поглаживать руками поверхность пластин. «Ох, какие вы красивые, гладкие. Как вы мне нравитесь. Вы для меня как семья. Я все для вас готов сделать. Как вас много, какие вы дружные и веселые, у меня никогда не было таких друзей. Мне никого не надо, кроме вас, мои маленькие друзья», - бубнил Семен. Постепенно ему начинало казаться, что поверхность пластинок становится теплее и мягче, и начинает еле-еле вибрировать, словно мурлыкающая кошка.

       По мере созревания верхний слой пластинок засыхал, потом крайняя купюра отваливалась и падала вниз, кувыркаясь в воздухе. Когда Семен приходил утром, на полу лежал слой из опавших пластин, сухих и плотных. Он собирал их и тщательно пересчитывал.

       Его смущало, что номера часто повторялись. Тогда в своих беседах он стал рассказывать Серпуле о том , что такое номер на купюре, и почему он не должен повторяться.

       Стены комнаты-питомника уже до середины заросли желто-розовыми пластинчатыми прямоугольниками. Где-то слой был толще, где-то тоньше. Готовая упасть купюра обычно немного топорщилась, пытаясь отделиться от своей семьи, чтобы начать свою собственную жизнь. В комнате пахло грибницей.

       Через месяц после переезда в отдельную комнату сторублевки покрыли собою даже потолок, словно кожей. Когда утром Данайцев заходил в питомник, его пол был усеян деньгами. Его задушевные беседы, что он вел с грибом, не прошли зря. Гриб научился менять номера на своих боках. Окна выходили на южную сторону, опрыскивал он поросль регулярно. Как опытный садовник Семен холил и лелеял свой сад. Он собирал теперь до 10 тысяч рублей в день.

        Но и этого ему было мало. Тогда он освободил от мебели еще одну комнату, и переселился на кухню. Мать ворчала, но ругаться боялась. В прошлый раз во время ссоры из-за комнаты сын впал в состояние страшного бешенства, она никогда его таким не видела. Он был в такой ярости, что мать порадовалась тому, что рядом с ним не оказалось тяжелых предметов. Семен вообще сильно изменился. Он стал мрачным, угрюмым, глаза запали от постоянного беспокойства, их окружили темные круги из-за бессоницы. Сильно выросли счета за освещение, но и из-за этого мать не решалась возмущаться.

      Матери совсем стало неудобным возмущаться после того, как сын стал давать больше денег. В то же время Семен стал давать ей и задания. Она брала пачки денег и ехала на другой конец Москвы. Там в обменном пункте покупала на рубли доллары и привозила их Семену. Спрашивать своего тихого и интеллигентного ранее сына, откуда деньги, она не решалась.

       Скоро Данайцев смог осуществить свою мечту – купил джип. Не новый, конечно. Но и этот смотрелся неплохо. Семен ходил везде, держа в руках ключи от машины, и позванивал ими. Черный, потерявший блеск хромированных частей, с проблемами в поворотном механизме руля, он все равно казался Данайцеву породистым и мощным зверем.

       Все время надо было следить за урожаем. Пришлось уволиться, тем более что проблем с деньгами больше не было. Часть долларов Семен стал класть в банк под проценты.

       Жена ушла от него, потому что у нее возникли сомнения в психической полноценности мужа. Она подала на развод, а Семену было очень некогда, надо было следить за урожаем. Поэтому проще было согласиться на развод, чем пытаться что-либо изменить. Деловой человек, такой как он, нуждается в другой женщине, умнее, и что темнить, красивее, привлекательней, чем его жена. И моложе.
Друзья еще звонили ему, но редко. Встречаться он с ними перестал – некогда, а по телефону болтать жалко время тратить.
Однажды Семену приснился сон. В темном подвале со сводчатым потолком, в котором с темнотой боролась лишь одна испуганная свеча, рядом с сундуком сидит Скупой рыцарь. Он поднимает тяжелую, окованную металлом крышку сундука, и видит, что сундук пуст. Вдруг он понимает, что эта высохшая, паучья фигура – он сам, и просыпается, весь в поту от страха.


        Данайцев не отрывал испуганных глаз от угла комнаты. Там происходило что-то непонятное. Вся комната была наполнена шорохом. Огромный ком шевелился и ворочался. По нему ходили волны, как будто судорога пробегала по его поверхности. Состояли волны из сотенных банкнот, что ползали по поверхности кома, словно полоски карт из рук фокусника. Иногда поверхность кома трескалась, и из трещины вырывались еще змеи, также состоящие из соток. Ком стал прибавлять росту, шурша, пошел расти вверх.

       Перед изумленным Данайцевым стоял столб с беспокойной, нервной поверхностью. Вдруг по нижней половине столба пробежала дрожь, и столб треснул посередине. С треском, словно порвали картонную коробку, нижние части разделились.

       Верх столба вдруг свернулся в кольцо, напрягся и из него вылез комок поменьше. Последними появились руки.

       Этот непрерывный процесс преобразования бесформенного кома в человеческую фигуру настолько загипнотизировал Семена своей нереальностью, что ему даже в голову не пришло задуматься, а не опасна ли эта фигура перед ним, и вообще, что это такое?

        Стены комнаты были голые, белые от штукатурки, ни одной сотенной бумажки не было на них, потому что все трудились внизу и были заняты созиданием. Тут Данайцев понял, ведь он был все-таки ученым, что надо засечь время. Он осознал, что на его глазах происходит уникальное, неповторимое явление.

        Через 10 минут перед ним стояла человеческая фигура, причем в одежде, вся непередаваемого желто-розового цвета, сквозь который просматривались розовато-бурые линии рисунка. На лице было все, что полагается: рот, нос, глаза, даже брови и ресницы.

        На некоторое время фигура полностью замерла, как будто превратилась в статую из папье-маше, которую какой-то сумасшедший клеил не из обрывков газеты, а из сотенных купюр. Начал мигать и меняться цвет. Через некоторое время перед Данайцевым стояла его точная копия, один в один он, Семен Данайцев.

        Его копия, переставляя негнущиеся ноги, двинулась к двери. Мать, к счастью, была на даче, поэтому ничего не увидела. Данайцев опомнился от удивления и поспешил за своей копией. Он успел увидеть, как она выбирается за пределы квартиры. Фигура человека нагнулась, из ее головы начал расти тонкий усик, который на конце был не толще спички. Усик приник к замочной скважине, и вся фигура одним движением, одним молниеносным рывком оказалась снаружи, выйдя через замочную скважину.

        Семен на ватных ногах вернулся в комнату и рухнул в кресло. Перед ним мяукал попсовой песней телевизор, но он ничего не видел и не слышал. Перед ним снова и снова рождался Данайцев-второй. Потрясенный уходом ожившей кучи денег,  Данайцев никому не рассказал о таинственном событии. Да и кто бы ему поверил?

       Мать была поражена, когда вернулась с дачи, что сын тупо пьет по вечерам. Он никогда не был исступленным трезвенником, но и запойным пьяницей тоже. На ее расспросы Семен ответил, что плохо себя чувствует, простыл, наверное. Вид у него, действительно, был болезненный. Мать уже решила, что пора звонить и записывать сына на прием  на лечение от пьянства, как он исчез.

        Ему было тоскливо без ушедших бумажек, но пил он не из-за этого. Пил он от страха. По всей поверхности его тела появились маленькие твердые бугорки или пупырышки, размером не больше гусиной кожи, что появляется, когда озябнешь. Но в отличие от гусиной кожи бугорки не исчезали и в тепле. Теперь его постоянно знобило. Померял температуру – 38 градусов. По всей поверхности кожи, а также и в глубь Данайцев чувствовал легкую ноющую боль и зуд.

        Хорошо, что мать не видела, как исчез Семен. Это случилось в субботу, когда она опять уехала на дачу. Неожиданно ноющая боль вдруг стала резкой, острой. Как будто кто-то шурупы вворачивал в его тело. Семен в это время искал пульт от телевизора. Он упал на колени, опираясь на руки. Перед его глазами бугорки, покрывавшие его кожу, стали расти, удлиняться, и превратились в тонкие трубочки, а поверхность между ними стала исчезать. Через какое-то время его руки, находящиеся непосредственно перед его глазами, превратились в отростки, составленные из огромного количества туго свернутых трубочек. Промелькнуло несколько мгновений, и трубочки развернулись с тихим шорохом разлетающихся бабочек.

        Так что, когда мать пришла в воскресенье вечером домой, она не нашла сына. На полу лежала большая кипа влажных сторублевок. Мать сложила деньги в коробку, в которой когда-то они принесли в  дом из магазина телевизор, не зная, что с ними делать. Она решила, что нужно дождаться сына. Но сын не вернулся, ни вечером, ни утром. А ночью бесследно исчезли и деньги.

        Позднее, по одной, по две сотенных  купюры люди стали находить на улицах, в лифте, в купленной книге, то есть везде, где можно случайно найти деньги.


        Мама ушла вместе с Ариной к подруге в соседний подъезд, и Алешка решил, что может позволить себе немного расслабиться. Врубил погромче музыку, что ему не разрешалось делать, потому что у соседей внизу был маленький ребенок. Под музыку начал скакать по дивану и креслам, спрыгивая на пол и взлетая обратно.

        Он кидался подушками, гикал, ухал и подпевал Шакире. А когда началась его любимая песня, он поставил таз с розово-бежевой массой сторублевок, что он терпеливо накопил, в центр комнаты, где сходились звуковые потоки из колонок. Намотал мамин платок на голову, как чалму, взял пластмассовую дудку, оставшуюся с его раннего детства. И стал изображать  факира-заклинателя змей, напевая на шакирин мотив: «танцуй, пока молодой». Он представил себе, как из таза появляется обнаженная тетка с огромными сиськами  и начинает танцевать перед ним, крутя задом как стриптизирша.

        Вдруг из кучи в тазу появился нежно-розовый бугорок, превратился в росток, поднялся выше, покачиваясь в такт музыке. Длинный и тонкий, он стал уже выше мальчика, а потом еще выше,  пока не стал высотой со взрослого человека. И вдруг из палки не толще швабры резко дернулся, разворачиваясь в ширину. Появился силуэт человека, скорее женщины. Силуэт был как бы нарисован косыми горизонтальными полосками, параллельными друг другу. Пространство между полосками просвечивало насквозь, и между ними можно было видеть красные обои на противоположной стене.

        Полоски дрогнули, завибрировали, и перед Алешкой появилась женщина. Его мечта сбылась, но не совсем – тетка была одетая. Некоторое время она стояла не двигаясь. Мальчик от изумления был еще неподвижней.

       Тем не менее, он разглядел, что это, скорее, девушка. С темными волосами и большими, грустными глазами, она слегка улыбалась ему. Она шагнула из таза и помахала ему рукой. Оторопевший Алеша помедлил еще несколько минут, потом любопытство пересилило страх и заставило очнуться и пойти посмотреть, куда спряталась эта бумажная кукла. Несмотря на то, что ему было  двенадцать лет, он понял, что то, что появилось из кучи в тазу, не может быть человеком.

        В коридоре никого не было. В остальных комнатах тоже. Мальчик выглянул в окно. На улице было пусто, но на мгновение перед его окном возникло улыбающееся женское лицо, а потом исчезло, как будто его никогда не было.
Бумажная женщина ушла, потому что ее звало предчувствие встречи с таким же, как она.


       Свекровь Марьпетровны летела в самолете, возвращаясь в Денвер, и держала в руках сувенир – сотенную банкноту, на которой был записан номер телефона одноклассницы. Как все это было давно. Ее руки очень пожилой женщины держали не купюру, не деньги, а память о ее молодости. Она обманула Лидку. Не будет она ей звонить, хоть и простила давно. Уже много лет Павла, из-за которого поссорились две закадычные подруги, нет в живых, а до сих пор обидно, что победа досталась не ей. Эту бумажку с номером телефона она оставит на память.

        Старушка устала держать в руках банкноту, и убрала ее в кошелек, положив в семью зеленых и плотных бумажек с лицом седого джентльмена.

        Бежево-розовая бумажка задумалась, подышала и тоже постепенно стала зеленой. Перелетев океан, из этого кошелька она ушла в аптеку, а из нее попала в банк. Из банка перекочевала в карман и стала ждать своего часа, надеясь повторить своего хозяина и стать такой же, как он.