Луцем Осколки Света. Пролог

ПРОЛОГ

Она любит наблюдать. Понимать. Ощущать…
То, что она видит – это пламя на отражающих стенах, тысячи огоньков и огней побольше, создающих ощущение, что городская ночь стремится куда-то, бежит по венам улиц, только бы прочь. Прочь от неизбежного рассвета. Прочь от света…
То, что она видит – это окна, фонари, масляные лампы шаркающих во тьме патрулей стражи. Все они живут двойной жизнью, разыгрывают двойную партию. Одни здесь, другие – уже там, в стекле, подмигивают друг другу синхронно, гаснут, загораются, блекнут, бледнеют, становятся ярче…Такая игра. Даже ночью свет играет с миром. Играет в Мир. Играет в Бога. Приходит понимание…
Никому нет дела. Никто не задумывается. Всем достаточного веры, Света и того, что им говорят. Наподобие таких увещеваний, как «…вера в Свет нерушима…» или «…нет высшей цели, чем добиться Просветления…». Или еще - «…Свет будет вечно…». Тут увещеватели имеют ввиду, что та Тьма, о которой талдычат на улицах прорицатели разнокалиберной попрошаемости, никогда не вернется. Заточена. Ее нет. Побеждена, обезглавлена, так далее и тому подобное. Громкость слов, незаслуженная бахвала. Или ложь, основанная на пустом месте. Не было свидетелей, не было фактов. Поэтому все могло произойти. Все могло случиться. И почему бы той же Тьме…
Ощущение.
В нее устремлено какое-то действие – не молитва, не осенение знаком Светлого, не бросок метательного ножа, который был возможен в эту играющую ночь (и которого она ждет больше всего остального), но всего лишь взгляд. Спокойный, ровный, хладнокровный. Ожидающий. Рассказывающий, как все было…
Нет движения, нет дыхания, звука одежд, сердцебиения – только взгляд о том, что все сделано. А ожидать он умеет.
Она берет с широкой перекладины перил балкона тяжелый кошель, распираемый полновесными золотыми луциями. Бросает через плечо, небрежно, задевая рукой широкий капюшон. Потревожены хрупкие светлые нити серег, а следом – глухой звон удара о плиты. Кошель надежный - не лопаются стежки, не рассыпаются монеты. Но слабое эхо теперь перерастает в пренебрежение и опасение.
Она слушает.
Неразборчивый шелест, снова трение металла о металл – шепчут поднятые луции, и… все.
Ушел.
Ее вздох был облегчением.
 - Все, - говорит она самой себе. Или стеклянной стене. Или ночи.
 - Еще не все, - тихо откликается последняя.
Она кивает смутно различимой фигуре, стоявшей в тени. Он был здесь,  с ней,  все это время, но она делала вид, что не замечает его, предавшись мыслям.
Тусклый Отец прав. Еще не все, дело еще не закончено…
 - Мои кводы могут сделать остальное, - снова тихо молвит тень, словно закравшийся в темный угол ветер. – Твой лисий выродок начал, а мои закончат.
Она понимает, что подразумевается под «остальным». Лисий выродок…
 - Скоро начнет светать, - настойчивость в тихом голосе. – Закончим сейчас.
Секунду она молчит. Секунду.
Лисий выродок…
 - Да. Закончим.
Вместе с ее «да» Тусклый Отец становится рядом с ней, смотрит на город, как и она пару минут назад.
 - Хорошая ночь.
Она не слышит.
«Прощай, аликвам».
…Где-то внизу открываются ворота, Мгновение в колышущемся свете факелов заметен блеск чешуйчатых голов.
«Прощай».
 
* * *

Холод монет он чувствует даже сквозь кожу кошеля. Обжигает. Но больше обжигает холод Матери. Тот холод, с каким она отстранилась от него. Если бы не монеты – он убил бы ее, не задумываясь.
Он был зол.
Он уже убил этой ночью, но даже не вспоминает об этом. Убийство для него – вещь настолько же привычная, как глоток локта в какой-нибудь забегаловке. И ему абсолютно все равно, у кого он отнял жизнь. Но те слова, что произнесла жертва, кажутся ему странными. Жертвы никогда не говорят с ним. Не успевают. А этот… Он смог сказать.
«Это моя воля», -  звучит в голове ничуть не испуганный голос. И парные кинжалы делают свое дело…
Он идет стремительно, раздвигая собою ночь, и его единственное желание сейчас – забиться в какую-нибудь щель, уснуть, провалиться в никуда до следующего заката. А после – вернуться в В’аалп. Навсегда вернуться.
Он вновь соскальзывает на мысли о Матери, и его желание сна сменяется другим – напиться. Так, чтобы извилины не ворочались в голове. А уж потом…
Он знает одно местечко, совсем недалеко от его временной норы. Хозяин там – одноглазый Цзы, темный тип, рассказывающий байки о своем «убийственном» прошлом. Но Ису знает, что это не байки – не ошивались бы там день и ночь любители отнять право на свет за блеск золота.
Ису убивает не за деньги, но по просьбе. И он единственный квод, который может войти беспрепятственно в заведение Цзы…
Вон и вход. Дверь ничем не примечательной лачуги. Никто не забредает в темный мрачный переулок, выходящий прямиком к Дымчатому Морю. Только до самой воды еще лететь и лететь – впереди пасть пропасти с зубами-скалами внизу. Немало народу было скормлено ей. В основном теми, кто, как и Шиго, был клиентом «Кости в горле» старого аликвама. Обычно пара-тройка людей, аликвамов или рубов таятся в тени старого здания, но сейчас Шиго никого не видит. Необычно… Такие заведения не устраивают себе выходных, никто не хочет терять барыша…
Черный аликвам чувствует запах опасности – первое умение, которому учат кводов. Чувствуй беду – и убережешься от нее.
Он толкает створки дверей окованным сапогом – дрожащий свет коридора выбегает на улицу. Пусто. Не подпирают стены сомнительные личности, не пыхтят трубками каерулы, не шепчутся низкорослые цины. Никого. И пол с несколькими почти ровными дорожками крови. Ручейки, кажущиеся черными, почти добираются до порога.
Вопреки мечущемуся в голове крику об опасности, Ису приседает и прикасается пальцами в перчатке к красному следу. Крови здесь никогда не было, а значит…
Он сидит и именно это спасает ему жизнь – ветвящаяся, словно молния, эгранна, оружие древнее, как и сам свет, проносится над ним.
Такое есть только у кводов.
«Квискеры».
Шиго – квод, но древнего оружия, которое есть у каждого квода, различное в зависимости от расы, у него нет. Он выродок. Черный аликвам. И против эгранн его бритвенно острые клинки кажутся жалкими игрушками. Нечего и пытаться противостоять чешуйчатым. Им приказали убить его, и они сделают это.
Плеть эгранны отлетает назад, но в сторону Шиго, гораздо ниже, уже стремится еще одна.
Ису падает назад, в проем дверей, перекатом уходит за стену. Пол, где он сидел, обугливается, запах испарившейся крови забивает чувствительные ноздри.
«Следы зачищаете, ублюдки?»
Единственное разумное решение – бежать. Умирать Шиго не хочет. Вот только куда бежать? Снова в центр? Или…
Из помещения выходят пятеро – легкие доспехи, непокрытая чешуя голов. Извивающиеся эгранны в руках троих освещают улицу. Шиго сливается с темнотой, замедляет дыхание и барабанную дробь сердца. Он не может долго находиться в таком состоянии, но, чтобы отступить на пару десятков шагов, его хватит.
Дальше. Дальше. Шаг, другой. Грубо переговариваются на скейле ящеры. Один из них что-то ковыряет сапогом, поднимает. Сыпется золото.
Шиго машинально ощупывает пояс. Его деньги. Но за ними не вернутся. Проклятье!
Отойдя достаточно далеко, он вновь «приходит в себя», как он это называет. Ящеры так и стоят на месте у входа в скрытую таверну. Не смотрят в сторону черного лиса.
Пропасть – сразу за спиной. Аликвам опускается на землю, свешивает ноги вниз, достает кинжал, чтобы лезвием цепляться за камни. И начинает спускаться. Пару раз он уже такое проделывал, но тогда ему никто не мешал. А сейчас он мог быть убит.
Неосторожное движение – и клинок вылетает из руки, пару раз отскакивает от скалы и теряется где-то внизу. Из-за шума воды звук почти не слышен, но аликвам замирает. Если не слышит он – не значит, что не услышали другие. Тем более проклятые квискеры. Он висит на почти отвесной стене, прижавшись доспехом к голому камню. Положение крайне неудобное, руки затекают, еще немного – и их сведет судорогой. Шиго старается не представлять, что с ним станет в случае падения. Осторожно он меняет положение рук, нащупывает ногами опору и спускается чуть ниже.
И падает, смотря, как призрачный свет эгранны отделяет его левую руку чуть выше ладони от тела. Последнее, что видит Ису – ничего не выражающие узкие зрачки квискера.
Свист ветра закрадывается в шлем.
Удар.
Боль.
Тьма…

* * *

Первые лучи света смело врываются в сон города, карабкаются по стенам и крышам, воротам и памятникам, бодро взбираются по пирамиде Храма Граней.
Она прикрывает глаза ладонью, щурится и молчит.
Он просто опускает голову.
 - Лит.
 - Все?
 - Согласно Свету[1], лит.
 - Хорошо.
Квискер уходит, вновь оставляя Тусклых наедине. Ее лицо, словно камень. Его лица не видно.
 - Уже известно, кто это? – она больше не думает об аликваме. Он стерт.
 - Ребенок. Это все, что известно. Так или иначе, все они будут стекаться сюда. Такого давно не было, но таков обычай. Хотя у меня есть догадки, где начинать искать.
 - Хорошо. Но что с…
 - Убийством? Мы должны что-то сказать. Мы всегда что-то говорим и нам верят. Мы ведь представители Его, - он указал рукой на восход.  – А по поводу смерти… у тебя есть на примете кто-то, владеющий гларингом?
Она смотрит на него. Понимает. Люди убивают людей. Так было всегда. И неважно, какого цвета их кожа.
 - Есть, - эти словом она обрекает еще кого-то, рушит чью-то судьбу.
 - Тогда вы знаете, как поступить…
Они замолкают и наслаждаются новым утром, новым светом, который дарит им Луцем…

 

 

 

[1] Положительное утверждение, эквивалент «так точно»