14. Забегая вперед, чтобы оглянуться...

 Предыдущая стр. http://www.proza.ru/2014/06/25/1045

 ...хорош не только "Побег". Вот хотя бы "Белые розы". Этот рассказ любил Борис Булгаков, перечитывал его не раз, черпая из него мужество держаться, достойно встретить завершение жизни, как встретил его Михаил Булгаков.
 
       БЕЛЫЕ РОЗЫ
   «...Тоня (партийное имя Елены) стояла в ногах кровати в странной полудремоте.
   После многих страшных бессонных ночей и дней, она ничего не видела и не понимала отчетливо. В ее мыслях, как в детстве, не хватало связи и глубины.
 
   Миша видел ее состояние. Он подозвал ее глазами и показал на стул у изголовья. Когда она почувствовала его рядом, ей стало легче. Будто за него она понимала и чувствовала отчетливее, чем за себя.
 
   Он говорил с ней о том, как она будет жить дальше, а ей это казалось неверным и тяжким. Завтра останется только одно: понять, что нужно для нее дальше -- жить или умереть.
 
   Миша просил Сашу, самого близкого своего и ее друга, остаться с ней навсегда:
   -- Держитесь крепко за руки. Никогда не расставайтесь надолго. Помогайте друг другу жить.
 
   И Тоне стало страшно: в полном ли сознании говорит это Миша? Как же он не боится за Сашу, такого молодого, полного жизни, любви, мечты? Прав ли он, что приковал его к ней своим словом? Что связал его с ней, с человеком,
   у которого завтра ничего не останется по эту сторону жизни? А Саша -- почти мальчик. И каждое Мишино слово для него -- как святой закон... Надо ли так?
 
   Она привыкла верить Мише до самой последней глубины. А может быть, он уже отошел куда-то душой от прежних, понятных здесь мыслей и чувств и его синие глаза, такие светлые и ясные, видят сейчас глубже, чем умеет видеть она?
 
   Миша прикрыл ее руку своей, и она начала постепенно оживать, точно он переливал в ее сердце свою живую кровь.
   ... После кислорода Мише стало легче дышать, и он заговорил отчетливее:
   -- Не надо бояться, друзья. Ведь вы мне верите? Нет ничего страшного. Есть только прекрасное -- это весь мир, и вся жизнь... и смерть... И скажите им за меня, всем, кто боится смерти: не надо бояться! И Льву Толстому напишите:
   напрасно его давит и гнетет этот страх. Он сам узнает это, когда подойдет ближе. Напишите, ему будет легче.
   Ты не горюй, Тоня. Все так просто и хорошо.
 
   Тоня ни на минуту не отходила от его изголовья. Она тихо, чуть заметно прикасалась губами к его влажному, горячему лбу. Больше она ничего не могла.
 
   Когда подошли Саша и сестра Лида, Миша сказал тихим шепотом:
   -- У меня к вам просьба, друзья. Мне нестерпимо надоела эта койка, эти обои, вид и запах лекарств, все безобразие болезни... Можно мне перейти в твою комнату, Саша? И можно ли сделать, чтобы там было красиво?
   -- Красиво!-- Тоню поразило это слово. Как может быть красиво теперь?
 
   Но Лида поняла его сразу. Она улыбнулась, кивнула головой и немедленно принялась за дело. В разгар работы пришли Александр Моисеевич, большой, громоздкий, черный, слегка чудаковатый инженер. Он помогал, чем только мог,
   с тех пор, как заболел Миша: бегал в аптеку, колол лед, топил камин, поил всех чаем. Маленький общий друг Боря, крепко его любивший, переделал его имя в "мой Сеич", и имя Сеич крепко к нему приросло. Он был немедленно мобилизован на работу, благо Миша снова заснул. Сеича в качестве сиделки, несмотря на старую дружбу, он переносил с трудом и называл его "медведь", уставал от громкого голоса, от резких движений и от грохота опрокинутой мебели и посуды.
 
   Под вечер со всей возможной для него осторожностью Сеич помог Саше перенести Мишу в соседнюю комнату. Лида устроила почти чудо: пустая студенческая комната Саши совершенно преобразилась. Окна и двери были завешены белыми занавесками. Место лекарств заняла первая, только что распустившаяся сирень в высоких стеклянных вазах. А на столике у кровати, на белой скатерти стояли в глиняных подсвечниках две высокие свечи, белые розы и гипсовый слепок "Мыслителя" Родена, который так любил Миша.
 
   В чистой, красивой, хорошо проветренной комнате больному сразу стало легче дышать, и глаза его опять засветились. Тоне теперь было совсем непонятно, даже страшно, что ее удивило вначале такое простое желание Миши -- "чтобы было красиво". Как же можно было это не понять, зная и любя Мишу?
 
   Вечером поодиночке, тихо приходили друзья. Это были большей частью
   старики-народовольцы: Андрей Юльевич Фейт, талантливый врач и пианист Марк Натансон, Герман Лопатин. Они и прежде с большой любовью и уважением относились к Мише. А теперь эти так много пережившие люди с белыми головами и бородами невольно смотрели на него, как на старшего.
 
   По особенному притих и взволновался Лопатин. Когда он вошел, Миша встретил его приветливой улыбкой и шуткой:
   -- Вы видите, как у меня здесь хорошо? Я решил: всегда буду умирать в Париже.
   И тихо добавил:
   -- Среди друзей.
 
   Когда он задремал, Лопатин задумчиво сказал Тоне:
   -- Скоро и мой черед уходить. И я спрашиваю себя невольно: сумею ли так?
 
   Потом тянулась долгая ночь. Миша спал и не спал. А Тоня думала: только бы тянулась эта ночь, хоть всю жизнь... Только бы слышать шелест его слов и легко, чуть-чуть прикасаться губами к теплому, влажному лбу... И знать -- он еще здесь...
 
   А утро начиналось, и с ним вместе Миша проснулся совсем. Глаза были открыты, синие, ясные. Он заговорил с Тоней, будто говорил с ней всю ночь и не прерывал разговора:
   -- Ты не бойся жизни, друг мой. Она сама все подскажет. Ты отдохнешь, очнешься и снова будешь писать. Этого нельзя убивать в себе. Это -- дар жизни, из самих ее глубин. Вот и будешь жить за себя и за меня. Ты только помни всегда: для людей и по всей правде. Так всегда и во всем. И всегда найдешь дорогу...
   Маме моей пиши чаще, так, чтобы ей было тепло, ты умеешь... А я буду с вами.
   В вашей памяти, в вашей воле, в вашей работе. Мы будем вместе искать дорогу... Только живите. Вам не время еще уходить...
   Вот слушайте меня. Как я вам скажу -- так и сделайте... Тогда... когда я уйду, вы сразу, пока я здесь,-- продолжайте жизнь, не прерывая, с первой минуты. Принесите сюда столик и пейте чай. Подумайте рядом со мной, как дальше жить. Мне и сейчас хорошо, тепло знать, что так будет... И пусть здесь будет опять красиво, пока я еще здесь, еще... дома... А дальше... мой дом в душе тех, кто любит меня... верит мне, ищет мои тропинки... А смерти нет... Тропинка идет дальше... Мы и начнем жить... вместе... рядом...
 
   Голос угас... А живая мысль еще светилась на лице, пока не закрылись глаза, не замолкло сердце...
 
   Тоня знала: ее душе нельзя больше дремать. Она должна вся распрямиться и сразу начать жить -- за него, за себя...
   А белый лоб под ее губами становился неподвижным и холодным, как мрамор...
 
   И все-таки он прав: нет смерти.
 
   Было уже совсем светло. Был новый белый день, когда в комнату осторожно вошел Сеич. Он остановился на пороге, взволнованный, совсем растерявшийся, будто все, что он увидел, было невероятно. Будто этого не могло быть. Он долго всматривался в полном смятении в ясное, глубоко-спокойное лицо Миши, окруженное цветами на белой подушке.
 
   Постепенно лицо Сеича тоже начало успокаиваться и расправляться. Тогда он увидел круглый стол, накрытый в нескольких шагах от кровати. На белой скатерти стояли три стакана, тарелка с хлебом и те самые белые розы "Снежная королева", которые он, Сеич, выпросил с отчаянием вчера вечером, ворвавшись в закрывавшийся уже цветочный магазин.
 
   Лида налила ему стакан чая, Саша пододвинул к столу четвертый стул, и Сеич подошел к столу несвойственной ему тихой, осторожной походкой. В глубокой задумчивости он сказал:
   -- А я спешил сегодня, чтобы сказать ему: в эту ночь хорошо будет видна комета Галлея. Она пройдет совсем близко от Земли.
 
 


Было 11 мая 1910 года.
   Михаилу Булгакову еще не исполнилось 30 лет. Близко знавшие его люди говорили, что в нем погиб талантливый мыслитель, теоретик, первоклассный инженер. В нашем доме о нем вспоминали с теплом, особым светом в глазах,   а для его племянника Бориса и его матери он явился одним из тех, кто оставил глубокий след в их душах и характерах».
 Продолжение:http://www.proza.ru/2014/06/26/902