Госпиталь

 
    Обстрел закончился. Используя небольшую передышку, две санитарочки  – Люба и Надя – старались быстрее подобраться к раненым. Вот совсем молоденький солдатик – убит прямым попаданием снаряда в грудь. Нашли гильзу с запиской:  рядовой Ершов, село Островки, Рязанской области. Надо отдать командиру, чтобы написал  родным. Чуть впереди, раскинув руки, сжимающие песок,   лежит ефрейтор. Ран не видно, но без сознания, контужен. На левой руке безымянный палец  держится на сухожилиях и коже. Любаша приставила фалангу, крепко прижала и прибинтовала палец. В госпитале разберутся. Перевернули ефрейтора, положили  на плащ-палатку, и потащили к транспорту. Нескольких раненых удалось переправить в госпиталь под Ленинградом. Боец так и не узнал, кому обязан спасением. Он долго пролежал на земле, сверху был присыпан мокрым снегом, поморозил и руки и ноги.
     В сознание пришёл  только в госпитале, когда разрезали и стягивали с него сапоги: кирза примёрзла к портянкам, а портянки  рывком сняли со ступней. Василий закричал от боли и пришёл в себя. В ушах звенело, и он никак не мог понять, где же находится. Всё порывался встать и вести за собой взвод. Подошёл хирург, осмотрел руки и ноги. «Маша, обработай ступни и готовь к ампутации обе, пока гангрена не пошла вверх». Сквозь спутанное сознание Василий понял, что это ему будут делать ампутацию. Остаться в двадцать один год без ног? Быть калекой и обузой матери? Лучше умереть! «Товарищ хирург! От ампутации отказываюсь. Умру, так умру, а без ног жить не буду!». – «Послушай, боец, я второй день не сплю, мне тебя уговаривать некогда. Очередь на операции – конца не вижу. Подписывай отказ!».  Василий, еле держа  ручку, подписал отказ от операции и забылся в горячке. Боль снова вернула его в сознание: санитарочка Маша делала перевязку. Скрежетал зубами от боли, но терпел, только негромко мычал. Тут  заметил забинтованный палец. Вроде, не болит. Ну, и нечего на него обращать внимания.  «Молодец, ефрейтор, потерпел, сейчас покормлю тебя. Сколько уж не ел-то?», - спросила Маша. – « И не помню. Перед марш-броском покормили,  -  переправа, потом – бой, контузило. Сколько пролежал – не знаю. Да пока до госпиталя довезли.…  А меня Василием звать». Сказал и почему-то покраснел.  – «Ну, давай, Василий, подними голову, я подушку подобью. Ложку-то сможешь взять?  Руки ведь тоже поморожены, но не так сильно, как ноги. Сейчас смажу, а ты лежи, сама покормлю тебя».  Стыдно было Василию, что лежал такой беспомощный. Молодая девчонка с ложечки кормит. И он ещё раз утвердился в своём решении: не соглашаться на ампутацию. После еды потянуло в сон. Давно не спал на простынях, да в тепле. Забылся глубоким, дающим силу, сном. Видел отца, идущего по лугам с конём. Трава густая, высокая: малиновый кипрей, жёлтая сурепка, синий мышиный горошек, а под самыми ногами – кашка – бело - розовый клевер. И такой медвяный дух идёт от травы! На ветру колышется чёрная грива коня, а отец смотрит на небо и улыбается. Так до следующего утра и проспал, «гуляя» по зелёному лугу. Проснулся – пальцы на руках сгибаются, опухоль почти спала, краснота стала меньше.  Подошла Маша: «Ну, Василий, давай перевязку делать. Ты уж потерпи, я постараюсь осторожно». – «Потерплю, потерплю, лишь бы ноги подживали». Сегодня было ещё больнее, но он весь внутренне напрягся, сдерживая дыхание, сжав зубы,  молчал. – «Вот и молодец! Глядишь, и на поправку пойдёшь. Теперь поешь. Каша жидкая, но тёплая, тебе такую и надо»
   Несколько дней Василий не вставал. Помимо боли, терзали его стыд и унижение: молодой, сильный парень не мог обиходить себя сам.  Но первые числа декабря подарили надежду на выздоровление. Праздником стало ординарное событие: самостоятельный поход в туалет. На костылях, практически на одной ступне, но  -  сам! Понял, что выживет и сохранит ноги. Но в этом уединённом месте случайно обнаружил великое,  на его взгляд, предательство.  В углу, наклонившись над раковиной с водой, черноволосый кудрявый парень с горбинкой на носу, совершал странные манипуляции: откусывал от серого хозяйственного мыла кусочки, глотал их и запивал большим количеством воды из-под крана. И всё время озирался, как будто боялся, что его увидят. В палате этот парень лежал у стены, у него на одного была тумбочка. Каждый день приходила его мать – статная черноволосая женщина с ярко накрашенными губами. В сумке она приносила кастрюльку с едой, разные кулёчки и пакеты. Кудрявый парень брал кастрюльку, отворачивался к стене, быстро ел. Ночью было слышно, как хрустят печенья и фольга от шоколада. Вслух его не осуждали, но остальные полуголодные раненые чувствовали неправильность в благополучии этого  Кудрявого. Василий спросил у Маши: - «А с чем лежит этот горбоносый, перевязки ему не делают?». – «Дизентерия у него», - тихо ответила Маша и, отвернувшись, отошла от койки ефрейтора. На следующий день Василий опять застал горбоносого за поеданием мыла, и тут до него дошло:  съест мыло – понос – диагноз -  «дизентерия», и так можно до конца войны в госпитале прятаться. Вскипел ефрейтор: «Ах, ты, мразь!  Ребята мои и в воду, и в снег, и в песок, и на пулемёт лезли, а ты за их жизнями прячешься!». Поднял левый костыль и ударил горбоносого. Тот завопил, бросился бежать. А Василий, не удержавшись на одном костыле, поскользнулся, упал.  Но по привычке хорошего физкультурника, упал грамотно, на бок, сгруппировавшись. Дотянулся до костыля, с трудом, но поднялся и дошёл до палаты. Когда вошёл, все головы в палате повернулись в его сторону, но он ничего не стал объяснять. Дизентерийный лежал лицом к стене, укрывшись с головой одеялом. Когда пришла его мамаша, пошептался с ней, и снова отвернулся к стене. Вечером эти двое собрали все свои свертки и молча ушли. Выздоравливающие бойцы, сидевшие на подоконниках, видели, как эта парочка пробрела по тропинке к выходу из госпитального парка. В палате облегчённо вздохнули. Поздно вечером, окончив все операции, пришёл хирург. Велел Маше разбинтовать ноги ефрейтора, посмотрел и сказал строго: «Не думал, что выживешь,  но девятого можно выписывать, немного отдохнёшь. И спасибо за блатного, как бельмо на глазу был, по приказу свыше поступил». Пожал Василию руку и ушёл.
    А через месяц, уже в воинскую часть, Василию из дома пришло письмо от матери, в котором она сообщала, что внезапно, 3 - го декабря скончался отец: собрал под  Божничку все документы,  роздал проходившим мимо беженцам из Ленинграда свой драгоценный запас – два мешка махорки-самосада, надел чистое исподнее, лёг на лавку и умер.  Ничем перед уходом не болел. Василий вспомнил свой сон про зелёный луг, но анализировать происшедшее было некогда,  предстояло защищать Ленинград, держать оборону. Война только начиналась. Шёл декабрь1941го года.
23.06.2014г.