Трагедия в духе Гамлета. А. Ткачев

Трагедия в духе Гамлета
Протоиерей Андрей Ткачев
Что спит на дне?
Василий Ливанов, тот, что смело может сказать Карлсону, живущему на крыше, и Гене-крокодилу: «Я — голос ваш», — написал ряд замечательных книг. Вообще, сей «лучший в мире Шерлок Холмс», выросший в актёрской среде и сформировавшийся в насыщенной творческой атмосфере, достоин отдельного и уважительного разговора. Но сейчас поговорим не столько о нём, сколько об одном фрагменте из его книги «Невыдуманный Борис Пастернак».


Борис Леонидович был частым гостем в доме Ливановых, равно как и Качалов, и Пётр Кончаловский (художник и дед режиссёра), и многие другие. Упомянутая книга о Пастернаке оформлена рисунками средневековых типажей в духе Гамлета.

Рыцари, пажи, мимы. Латы, перья, кружева. Тяжёлый камень, стрельчатые окна... Средневековье завораживает.

Отец Василия — Борис — мечтал о постановке «Гамлета» во МХАТе и своём участии в ней. А Пастернак, как известно, переводил Шекспира (замечательно переводил) и устами Гамлета проговаривал душевную боль.

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.
(«Гамлет»)

...Одним словом, дух трагедии Шекспира витал в доме Ливановых, мучая старших, а младших воспитывая.

Дух этой трагедии вообще витает над миром искусства, на зависть другим трагедиям. Юрий Деточкин ворует у воров автомобили и играет на сцене Гамлета (фильм «Берегись автомобиля»). С постановки «Гамлета» начинается бергмановский фильм «Фанни и Александр», где вслед за постановкой приходит смерть отца, появляется отчим и начинаются кошмары. А что такое «Король Лев», как не мультипликационный мюзикл по мотивам шекспировского сюжета? Дело не только в необъяснимой притягательности трагедии, но ещё и в том, что она дважды театральна.

У Шекспира, конечно, театрально всё: и «Король Лир», и «Отелло», и «Ромео и Джульетта», и всё остальное, так как всё для сцены написано. Особенность «Принца Датского» в том, что внутренние узлы развязываются посредством театра — в театре. В Эльсинор, где преступно воцарился Клавдий, приезжает бродячая труппа актёров и ставит пьесу, в которой (по просьбе Гамлета) будет воспроизведена сцена убийства короля ради захвата власти. Клавдий, узурпатор трона, видя эту сцену, понимает, что его племянник не безумен, что Гамлету ясно всё...

С этой точки трагедия движется к развязке, наполненной смертями. Сердцевиной театральной постановки является, таким образом, внутренняя театральная постановка. Средствами искусства проясняется конфликт внутри произведения искусства.

Очевидно, такая «пьеса в квадрате» не может пройти мимо людей театра, и у этой «двойной» пьесы есть двойная же сила проникновения в сознание. То же самое в «Берегись автомобиля»: Смоктуновский играет Деточкина, который, в свою очередь, играет Гамлета. Удвоенная смесь жизни и театра, когда «не читки требую с актёра, а полной гибели всерьёз», слышится и в стихах Пастернака:

Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.

«Гамлет» начинается со встречи двух миров. «Тот» мир в лице призрака убитого отца приходит в «этот» мир — к сыну — с требованием мести. Как пролог на Небесах открывает (по кальке с книги Иова) «Фауста», так и явление из иной реальности открывает «Гамлета». Это не плоский сюжет, где всё на земле и для земли. Он многомерен.

Ещё раз расставим фигуры на доске. Есть мир, в котором нечто происходит. Он населён живыми существами: принцем-меланхоликом, его дядей-убийцей, его матерью-прелюбодейкой и прочими. В этот мир вторгается весть из иного мира — загробного. Завязывается трагический узел, который нельзя развязать, а можно только разрубить. И этот узел будет обречён на разрубание посредством ещё одного мира — мира театральной пьесы, показанной участникам трагедии. А все эти три (!) мира, взятые вместе, — земной, загробный и мир искусства — составляют один магический мир шекспировской пьесы! Каково?

Об этом сложном мире можно говорить часами. Его можно накладывать на повседневный мир, пытаясь ключом искусства открыть запертые бытовые двери. В этом мире можно представлять себя самого. К нему можно подбирать костюмы и делать наброски декораций. Этим, в том числе, и занимались в доме Ливановых, как говорит об этом Василий Борисович. И была у них в доме следующая игра. К многочисленным друзьям и знакомым отец и сын, ради творческого интереса, подбирали театральные типажи. Скажем, кто будет хорош в образе звездочёта? А кому подойдёт шутовской колпак? А кто похож на образ льстивого царедворца? И так далее. Когда к людям мысленно подбирали идущий к ним узнаваемый образ и совершали мысленное переоблачение и погружение в роль, то с удивлением обнаруживали если не тождество, то сильное приближение, схожесть между реальным человеком и театральным персонажем. Вот сила искусства. Оно даёт нам иногда силу и способность разобраться в жизни самым неожиданным способом. И Серого Волка лучше всех сыграет тот, кто сам немножко Серый Волк.

Говорят, во времена Шекспира в театре нередко ловили разыскиваемых преступников. Те, узнав себя самих в сценических злодеях, начинали рыдать и плакать. Да что говорить! И действующий, и предыдущий президенты США, без сомнения, реальные люди. Но мистер Пиквик и Д’Артаньян — не менее реальные люди, как ни странно. И ещё большой вопрос — кто больше влияет на человечество?

Ради этого сюжета с попыткой угадать в человеке максимально близкий к нему сценический образ и был начат разговор. Театр способен вскрыть нечто тайное в человеке — и в актёре, и в зрителе. Воспитательная и образовательная роль не только профессионального, но и аматорского театра, различных студий и кружков требует серьёзной переоценки. Как спортивные секции способны избавлять общество от потенциальных преступников и дарить олимпийских чемпионов, так и театральные студии и кружки способны разрыхлять в человеке дремлющие глубины, рыхлить почву под посев... Понимаете, какой посев?

Это бывает редко, но всё же бывает. Ты видишь в метро на соседнем кресле человека в очках и с портфелем, и по костюму понимаешь, что статус его — не выше учителя средней школы. Но по выражению глаз и рисунку профиля со страхом думаешь, что он похож на царя в изгнании. И из тысячи бомжей, могущих играть только «На дне», один обязательно похож на короля Лира. Бродский так говорил про Ахматову: глядя на неё, понимаешь, что этой страной когда-то правили женщины. В человеке, то есть, можно угадывать то, чему жизнь не позволила раскрыться, что спит на дне или ждёт своего часа.

А есть и другие примеры. Прочтёшь анкету — перед тобою рыцарь без страха и упрёка, но посмотришь в глазки — Яго. Есть и мещане во дворянстве, что могут всё купить, но лучше бы рта не раскрывали. Есть подлинные свинопасы в горностаевых накидках. Сколько всего есть! И всю эту пестроту и многообразие (а живое не может не быть многообразным) настырно одевают в серость, именуя последнюю равенством.

Рыцари, пажи, мимы. Латы, перья, кружева.

Всё это никуда не исчезло, просто утаилось от глаз. Есть и отточенная сталь, и ржавое железо. Есть и дешёвая бижутерия, и настоящие драгоценные камни. Есть пиджак, надетый на голое тело, с ложными манжетами и манишкой, а есть и полноценная одежда, говорящая о состоятельности и аккуратности своего хозяина. Всё есть, только нужно уметь это видеть. Для того и искусство. Для того и книги, в которых, по слову Декарта, лучшие люди мира сообщают нам свои лучшие мысли.

Человек и живёт для того, чтобы «думать, чувствовать, любить, свершать открытья». Одно из таких небольших, но важных, открытий я нашёл на страницах книги о Пастернаке; книги, написанной человеком, лучше всех сыгравшим Шерлока Холмса и подарившим голос Карлсону, который живёт на крыше.