Дипломаты конкурсов. На кудыкины горы

 МТО ДА "К 65-летию Великой Победы"- диплом третьей степени

Улицы родного и шумного  города в эту зиму стали труднопроходимы. По  обледенелым  тротуарам тяжелым  шагом двигались  люди, и  среди  них ее  бабушка, одетая в два  демисезонных  пальто. Еще осенью прошлого года  она ни за  что бы не  влезла в  них,  теперь,  похудевшая, в полах пальто могла спрятать еще  и Алину. На  ногах у бабушки  высокие женские  сапоги не  её  размера,  но  не  хлябающие,  потому  что натянуты  на  накрученные толстые  портянки;  на  голове меховая  шапка,  единственное,  что сохранилось от довоенного  гардероба. Из-под шапки струится шарф, закрывая уши, схваченный под подбородком в тугой узел. Алина всякий  раз  наблюдала из  окна, как  бабушка медленно  удаляется, словно её прижимают к льдистому тротуару тяжёлые воинские доспехи: ведь бабушка всякий раз шла как бы в бой. На улицах часто рвались вражеские снаряды, попадали в дома и разрушали их. Бабушка торопилась не попасть под снаряды, но на быстрые шаги у неё не хватало сил. Но она все же шла, незаметно  уменьшалась  и терялась в  толпе  таких же  медленных  людей,  закутанных в  теплые  одежды.
Сначала Алина  плохо  понимала, почему ровная улица,  пусть  и  замороженная холодом, по  которой она  летом проворно  бегала,  стала  для  бабушки  труднопроходимой. Бабушка  Шарлота не  шутила, говорила  серьезно, строго  глядя  на Алину. В  иное  время  она  бы  рассмеялась  на  её  сравнение,  бабушка любила  шутить,  но  сейчас не  до  смеха. По  словам бабушки, Алина  стала  прозрачна и  легка,  как перышко и  на  смех у  нее нет  сил. Как-то  она  рассмеялась  на  бабушкину фразу о  замороженных на улицах пешеходах,  и у  неё закружилась  голова. Пол  поехал  под  ногами, и  если  бы  не  стул, в  который Алина вцепилась,  то непременно  упала бы. С  тех  пор  Алина старается не  смеяться,  бережет  силы.
Труднопроходимость улиц для бабушки увеличивалась. В иных местах мешали  завалы разбитых зданий, в других воронки от бомб и замороженные, еще не убранные пешеходы. Их надо было обходить, а добираться до завода, где она делала патроны – далеко, опоздать же она не смела. Приходилось выходить из дому гораздо раньше. Трудность  заключалась ещё и в  том,  что на  заводе бабушку и  всех остальных  подкармливали кипятком и   сухарями, заставляли есть сухари до  крошки.   Упаси  Бог, спрятать  огрызок для  Алины, а  охраннику,  хмурому и  злому  солдату с  красными  петлицами,  найти этот  огрызок! Припишут  пособничество  врагу, мол, сознательно доводит человек себя  до  истощения,  чтобы поменьше сделать  патронов. Трудность в  этом  и  заключалась: она, бабушка,  ест сухари,  чтобы  делать  патроны, и почти накормленная  вынуждена идти дамой, а  её  маленькая  внучка  не  ест,  а  смотрит на  стрелки  стенных часов,  ожидая,  когда они сойдутся на  указанной бабушкой цифре. И  тогда…
Алина часам  не  верила,  хотя  смотрела на  стрелки, как  обезьянка  на  удава. Она  уж  не  была  глупышка,  знала  о  часах всё. Как  они показывают  время,  почему  тикают, зачем висят  гири на  цепочках и  для  чего каждое  утро гири  подтягивают на  самый  верх. Еще  бы,  она уж и  читать  умела. Но  все  же  часам  не  верила, потому  что  стрелки  можно  подвести. Подставить  стул,  на  стул  – маленький  стульчик,  взобраться  на  эту  верхотуру и пальчиком прокрутить стрелку. Она уже  так  делала. Часы  показали  поздний  час, а  что  толку: все  равно  бабушка не  пришла раньше положенного,  не вынула драгоценный ключ  из  кармана,  не  отперла заветный  шкаф,  где  лежит краюха  хлеба,  полученная ею  по  карточке.
А  вот  метроному Алина  верила. Он  был  точен и  неумолим.  Она  считала  его  бой и  знала, после какого удара  придет  бабушка Шарлота,  вытащит из кармана волшебный ключ, отомкнет им шкаф,  вынет  из  него тощую краюху хлеба,  разрежет  на рыжие пахучие части.  Тут, как  по  зову, появляется из своего театра  худющая мама без  лица только  с  одними  глазами, приходит из соседней квартиры полная сирота длиннющая,  похожая  на цепочку Настя, и все  садятся  есть запашистые кусочки,  запивая кипятком  из  термоса. Чаще  всего кипяток  наливали в   миски, туда добавляли  по  ложке постного  масла, мелко крошили хлеб  и ели  тюрю. Иногда  вместо  хлеба  бабушка доставала   из шкафа крупу и  долго  варила её на  плитке, в часы,  когда давали  по  городу  ток. Все  знали  эти  часы,  успевали сварить крупу и вскипятить воду,  заполнить ею  термос. Алина  не  любила такие дни, потому  что  приходилось  долго  ждать кашу, немного  сдобренную  подсолнечным  маслом, хотя каша  получалась вкусной и сытной.
 Настя-цепочка тоже бабушкина внучка из-под Ленинграда. Сначала она жила в опустевшей соседней квартире вместе с мамой, а когда Настину маму убило осколком бомбы,  бабушка приказала ей жить в их квартире. Но Алине от этого не стало  веселее, потому что Настя была нелюдимая, всего боялась, а больше того, что у нее фамилия, как и у бабушки Фрейндлих – немецкая. Алина сначала тоже боялась этой фамилии, потом привыкла, сдружилась  с Настей.
Алине на  всю  жизнь  запомнилась строгая  процедура раздачи  бабушкой хлеба или  каши. В эти  минуты все домочадцы заворожено следили  за  движением  рук  бабушки. Это  были  волшебные движения. Вместе  с движением  рук, шевелились  бабушкины  губы:  она  творила  молитву. Алина  тоже шептала эту  же  молитву, подражая  бабушке,  только  с  закрытыми  глазами сидела мама  и  терпеливо ждала окончания волшебных  действий Шарлоты. Она  угадывала  их точно. Открывала  глаза и начинала  медленно  есть. Алина спешила,  но  строгий  взгляд  бабушки укрощал её порывы. Это тоже была мука – долго жевать, когда пустой желудок властно требовал быстрее проглотить новую порцию пищи. О ней были все думы и желания. Играть с Настей даже в прятки тоже запрещалось, потому что надо было ходить и бегать – прятаться, тратить силы. Разрешалось рисовать или читать книжки, которых у Алисы было полно. Настя была старше и читала лучше Алины, но и тут запрет: вслух нельзя. После долгого чтения хочется еще сильнее есть и пить. Но в квартире лишней воды не было, и её тоже старались беречь для кипятка и тюри. Так и сидели немтырями, уставив  носы в книжки, а хотелось если не бегать, то хотя бы разговаривать. Еще надо было беречь силы, чтобы   при страшном вое сирены спускаться с четвертого этажа в бомбоубежище. Потом карабкаться по бесконечным лестницам в квартиру. Понятно, что спускаться без приказа старших быстро расхотелось, хотя в подвале было теплее. Если девочки все же спускались в убежище, то  оставались там долго, грелись. Уходить в пустую безлюдную квартиру не хотелось.
Настя придумала при воздушных тревогах прятаться в огромный сундук, окованный железом, привезенный из Любика еще в старинные времена при каком-то царе. Сундук был бабушкино наследство. Он давно опустел, и в нем хранились мамины старые платья, какие никто не возьмет, даже за один укус черной булки. В сундуке было темно и мягко, только дышать   трудно и крышку поднять тоже не просто. Настя догадалась подсовывать под крышку книгу, и тогда дышалось легко. И даже засыпалось, чего бабушка  всегда требовала: «Спите мои, крошки, подольше, во сне человеку есть не хочется». Бабушка была на этот   раз не права. Алине есть хочется хоть уснувшей в сундуке, хоть ночью в постели. Выгода от сна только в том, что стрелки часов быстрее подползают к заветному месту на циферблате. Так что мама говорит правильно: «Голод сном не обманешь».
Однажды бабушка страшно перепугалась. Придя домой раньше мамы, не нашла внучек. Она к соседям, мол, не попали  ли мои девочки под бомбежку? Те отвечали, что их в убежище не видели. Бабушка – в  рев, и тут Алина с Настей проснулись и откликнулись из сундука. С перепугу бабушка едва осталась в живых.
Сундук у девочек превратился в волшебный теремок. Уже то, что он сделался для них ангелом-хранителем при воздушных тревогах, значило почти всё. В теремке было гораздо теплее, и даже жарко, и просто интересно там прятаться и лежать, слушать  шепот Алины, что они попали в волшебное царство, где всего привсего полным-полно, только злые феи жадятся их угостить. Но скоро они подобреют и угостят их козьим молоком, точно таким же, какое    Настина мама доила от своей козочки, живя в деревне под Ленинградом. Настя рассказывала, что еще у них были куры. Они несли яйца, и мама часто жарила то омлет, то просто яичницу, или взбивала яйца  со сливками, густо присоливая. Взрослые с удовольствием ели сбитень с хлебом, а Настя поджимала губки и отказывалась. А теперь бы…
Алина  смутно  помнит радость старших, когда  наладили ледовую дорогу по Ладоге. Стояла все  такая же   стылая зима,   глаза у  бабушки повеселели, мама  неожиданно  принесла из театра несколько банок  тушенки. Алина вспомнила  забытый вкус мясного  супа.
– Теперь выживем!– ободрительно сказала бабушка и улыбнулась внучкам.
Это была  последняя  улыбка,  которую  видела исхудавшая,  холодная,  как  стеклышко девочка, закутанная в  джемперы и теплые панталоны, изношенные  гольфы,  потому  что радость оборвали люди в  шинелях с  красными  петлицами. Они  пришли в квартиру утром и  сказали бабушке, что как только подвернется случай, её и цепочку-Настю увезут по особому  Указу на поселение  за Урал. Бабушка потеряла  душевное равновесие, у нее отнялся дар речи, ей сделалось очень холодно от таких слов, будто она попала в ледяную нору, из которой не выбраться.  Но все же бледная и подавленная она собралась и  растерянно возразила людям в шинелях:
– Но  мне  же  надо делать патроны!
Защитная фраза не помогла.
– Без  вас сделают,–  мрачно ответил человек в  шинели  со  звездой  на  шапке.– Выполняйте, что вам  предписано.
Предписано было собрать свои  вещи, а также вещи  едва  живой цепочки-Насти и  ждать отправки. Отправка сразу не получилась. Сначала вывозили детей и раненых, места для бабушки не хватило. Она пождала-пождала, да снова пошла на завод делать патроны и чуть не осталась без продовольственного пайка из-за ожидания и прогулов.
– Какое счастье, что я записала дочь на свою девичью фамилию, –  со стоном вымолвила мама, когда страшные люди в шинелях ушли.
Алина знала, что  её бабушка и её отец – немцы, а мама – русская. Выходит и она наполовину немка, но не понимала, почему  немка Шарлота – замечательная  учительница – враг  вместе с такой же немкой Настей, а она, Алина, не враг? И цепочку-Настю, и кормилицу бабушку надо прогнать за Урал.
Страшные люди все же пришли за бабушкой, когда Красная Армия прорвала блокаду Ленинграда и увели с собой плачущую старушку и чуть живую  цепочку-Настю. Алина в этот раз еще больше перепугалась, чем  тогда, или может быть, она забыла о том испуге. Только теперь она была ещё взрослее и понимала насколько жестокое дело – прогонять  в незнакомые земли бабушку, делающую на заводе патроны.
Алина  смотрела то  на  маму, которая, казалось,  умерла сидя  на  стуле:  столь бледно  и  неподвижно  были  её лицо и  тело, то  на бабушку, которая  виновато  бросала взгляды  на Алину, складывая в  сумку кое-какую посуду и одежду. Под  конец бабушка Шарлота залилась  слезами в  беззвучном  плаче, поцеловала свою  внучку  и, взяв  за  руку хилую Настю, недавно  остриженную наголо от  вшей, как  и Алина, пошла к  двери.  Алина бросилась  за  бабушкой,  но  мертвая  мама жестко  схватила  её  за  руку,  остановила.  Алина  испугалась маминых  глаз: они были  переполнены  гневом. На  кого? Тогда  Алина подумала,  что  на неё. Но  оказалось  на  людей  в  шинелях. Это  она  узнала  потом, услышав разговор обессилевшей, опухшей  от  голода мамы и своим  молочным братом, что неожиданно  появился в  их холодной и  голодной  квартире.
– Их страшат Зейтцы, Фрейндлихи, Шмидты  – все советские немцы, хотя по  эту  сторону они делали  патроны,  чтобы стрелять в  ту  сторону,–  говорила,  рыдая, мама, после  того, как молочный  брат Алины  накормил  их галетами, тушенкой, напоил настоящим чаем со сгущенным  молоком.– Их выслали на  кудыкины горы. Подальше  от  центра.
Молочный  брат молча слушал горький и  слезный  рассказ русской мамы, в мире и дружбе жившей с немками Шарлотой и Настей.
– Бабушку  и Настю не спасти. Они, пока идет война с немецким фашизмом, вне  закона. Вам я  помогу, –  говорил военный  молочный брат Алины.
Он  сдержал  слово, устроил Алину в  детский садик,  хотя она  вышла  возрастом, но  была  такой  худышкой,  одни глаза, что  вполне  сошла за  малолетнюю. Маму он  устроил  на хорошую  работу с пайком, хотя  она с театром связь не порвала. Оживала  Алина медленно, даже после прорванной блокады. Девочка долго напоминала  ходячий скелет, но училась на отлично и бесконечно скучала о своей бабушке-немке, которая спасла её в жуткий и страшно голодный первый год блокады Ленинграда. В самодеятельном  театре первую роль, которую она сыграла, была её бабушка Шарлота с волшебным ключом в кармане от дверцы, где хранилась черная краюха хлеба из её рабочего пайка.