21. Лечебница

  Нас разделяли пятиметровый квадрат стола и стеклянная перегородка, встроенная в его середину. Как старому другу, он даже попытался мне улыбнуться и с некоторой ностальгией в голосе, спросил:
- Ну, как поживаешь?
- Да вот… Ты все знаешь, ведь ты заботливый друг.
- Романы твои я каждый день читаю. Они мне душу греют. Теперь вся твоя фантастика стала реальностью. И я уже подумываю, как тебя по-настоящему вознаградить.
Кресло у друга было очень широкое, и он весь сам было очень широким. Он полулежал на нем, откинувшись назад и помахивал антибактериальным веером.
- Да, вознаградить. Ведь народ еще не знает, как велики твои заслуги перед ним. Твои романы благотворно усыпляют людей. В мире нет больше зла, потому что все видят только один идеальный мир. Я скажу тебе, он божественно красив. Ведь это тобой было придумано сшить всем детям просторные рубашки с крылышками ангелов на спине. Я велел главному завхозу Лечебницы выдавать больным именно такие. Став окрыленными, они быстро станут здоровыми.
- К сожалению, еще так много больных, - вздохнул я.
- Мы им даем все лучшие лекарства, - кивнул головой Лекарь.
- Детей жалко, ведь они только жизнь начинают, - опять с грустью в голосе проговорил я.
- Лечебница в первую очередь заботится о детях и матерях. Иногда я прикладываю руку к сердцу и слушаю его, - продолжал Лекарь. – Оно у меня болит за всех людей. Конечно, Рома, (как приятно, когда сам Лекарь вспомнил мое детское имя!), в детстве и юности мы так сильно верим, что весь мир можно изменить в одну минуту. Не мы придумали людей и весь это микробный мир.
- Не мы, - согласился я.
- Люди пока вначале делают, а затем думают. Их надо излечить от этой болезни.
- Иное дело вреднее, чем бездействие, - снова согласился с ним я. – Ошибку может сделать один, а исправлять тысячи.
- И сколько таких ошибок знал мир!  - Лекарь посмотрел в вакуумное окно, как бы всматриваясь в весь народ.
Я набрался духа и произнес:
- Высшая ошибка – практическое, насильственное осуществление идеала на Земле. Это делали революции. Одно дело мечтать об идеале, облагораживать им свои души, становиться честнее, красивее от этого, и совсем другое – насильно учить людей этому идеалу.
- Я помню, я помню эти твои слова, - говоря это, Лекарь продолжал смотреть на народ. – Дух прекрасного надо доводить до сознания народа литературой, искусством, религией, - продекламировал он, точно с трибуны.
И я, подражая ему, додекламировал свою мысль:
- Начиная со сказок и смешных рассказов люди будут через столетия доходить до глубоких романов, от карикатур до мировых шедевров, от простой неосознанной молитвы «Отче наш» - до вечного чувства Единого Бога!
- Что мы все о людях, - посмотрел на меня Лекарь, - ведь мы же с тобой старые друзья. – Иногда у меня появляется желание назначить тебя главным опекуном по детским больницам. Ведь ты же в своих романах так любишь детей.
- Я писатель, а не чиновник, - вдруг как-то поспешно проговорил я. – Твои чиновники, прости меня за откровенность, не родили ни одной живой мысли.
Лекарь как-то по-другому посмотрел на меня. То ли удивление было в его глазах, то ли разочарование.
Он положил руки треугольником перед собой и рассматривал их, словно ракету, на которой он собирается улететь куда-то далеко-далеко.
Я продолжал:
- Они, все твои попечители, боятся тебя и пресмыкаются перед тобой. Они все такие маленькие в своих делах и чувствуют, что их как-то случайно выбрали на их посты и так же случайно они могут потерять свои посты, где властвовали над людьми.
- Мои попечители сделали для мира много, - перебил Лекарь,- объединили его, создали единую гармоничную систему и язык. Они держат мир без единой войны и конфликтов. Они стерли всякую разницу между человеком с Африки и Азии, Европы и Америки, излечили людей от национальной психологии.