Марк Васильев

  Марк Васильев – геофизик, боксер, бурильщик, любитель изящной словесности,  пьяница, совмещал в одном лице все слои общества от интеллектуала до обыкновенного БИЧа (т. е. бывшего интеллигентного человека) и это совсем не то, что сейчас называют БОМЖом.  У него было место в общежитии, где он был прописан.                Сам он родом из Ленинграда, пользовался популярностью среди всех слоев поселковой молодежи, от молодых и уже не очень молодых специалистов,  до старшеклассников. Был начитан, спортивен (выступал за боксерскую команду района  в среднем весе и даже завоевывал призы), тренировал мальчишек.                Близко я с ним столкнулся на просеках, когда начальство партии поставило нас  вместе их пикетировать.  Не  в смысле бойкотировать просеки, а расставлять пикеты, на готовых просеках обозначив, таким образом, точки замеров для геофизиков.  Работа не трудная — идешь себе и идешь по просеке с мерной лентой, то на вершину сопки на тысячу метров, то вниз на столькоже, случалось и меньше, но реже, как-то местность такая попалась, и расставляешь колышки с номерами.                К обеденному времени  находим  очередной ручей  на нашем пути.  Останавливаемся, разводим костер, достаем нехитрые припасы, обычно чай, сахар, тушенку  или колбасный фарш, иногда мясной или печеночный паштет. Консервы очень вкусные, но при частом употреблении быстро надоедают, как впрочем, любая еда.                Марк заваривает чай в  литровой консервной банке из-под компота, кидает в чай большой кусок сахару и ставит банку в студеный  ручей охлаждаться. Эту чайную церемонию он не доверяет исполнять никому. На мой вопросительный взгляд по поводу размера куска сахара, отвечает — Ничего не слипнется. Пока чай охлаждался, Марк вынимает из ножен свой охотничий нож с ручкой из березового капа и наводит его на тончайшем оселке, затем нарезает хлеб и аккуратно вскрывает банки с консервами, готовит бутерброды в духе рекламы «Папа может».  Мы съедаем бутерброды, то, что не съедено, не пропадет — остается таежным зверюшкам и птицам. Если бы останавливались на одном месте можно было бы приручить целый зверинец, но к сожалению работа не оставляет такой надежды, да и помнить надо, что мы в ответе за...                Последним  в обеде остается сладкий ледяной чай. Марк достает его из ручья, тщательно размешивает и разливает по кружкам. Чай замечательный, попахивает медом, а когда поблизости есть кустики черной смородины, то и смолистым запахом веточек с этого куста.       Как говорят якуты — Чай пьем, капсе (разговор) ведем. Говорим о работе, Марк переходит на книги, потом на джаз, рассказы о его родном, совсем необыкновенном Питере.                Питер, в его рассказах предстает прямо по Достоевскому, полон загадочных и туманных явлений, в то же самое время какой-то высшей сублимированной культуры, не присущей хоть в малой степени ни одному из городов нашей страны, и которая в сферах науки, искусства, социально значимой деятельности проникает  во все их феномены. Что-то на уровне  чувственных инстинктов и влечений. Да умеют питерцы  представить свой город во всей его красе.                Он никогда не матерится. Вместо мата тирада заканчивается — Вот именно..., но всем понятно, что должно следовать далее.                Потом переходим на бокс, вообще о спорте, опять о  работе, о его  работе бурильщика на россыпных шахтах.  И вот тут начинается страшная страница его жизни. Он не пьет даже на свой день рождения в середине лета. Он  приглашает на него всех ИТРовцев полевой партии, достает припасенное для этого случая шампанское и всех угощает, а сам  сидит, приставив к ноздре указательный палец без двух фаланг, впечатление, будто  он засунул почти весь палец в нос, и смотрит на гостей. Гости не смущаются таким бесцеремонным их рассматриванием, они хорошо знают Марка. Пить он начнет на День шахтера, особо почитаемый им праздник, и будет пить до белой горячки. Его увезут в больницу, совсем запуганного мнимыми чертиками.
Выйдя из больницы,  он снова будет популярен среди всех слоев поселковой молодежи  до следующего последнего воскресенья августа, после которого его сердце не выдержит напряжения и кончится его жизнь, в которой он совмещал в одном лице все слои общества от интеллектуала до обыкновенного БИЧа. Навсегда закроется зимник в любимый им Питер, а вечная мерзлота надолго сохранит его бренные останки — навечно.