Гепталогия

Посвящается постигающему и понимающему


(I) Играй мне на ночь фортепьянные трели

Он сидит за черным фортепьяно, который наудачу не расстроен. Подвальное помещение студенческой общаги. Комната – какое-то подобие домашнего спортзала, пахнущая зелеными матами, которые запомнились мне именно в этом цвете, и относящая куда-то в далекое боевое детство. Я лежу на скамейке и с закрытыми глазами наслаждаюсь классикой, рождающейся из-под его ловких пальцев. Мне хорошо. Батареи рядом и небольшие окна в метре над головой, прогоняющие сквозь свой проем уличные звуки, нисколь не мешают, а только добавляют атмосфере краски. Мне приятно. Перед закрытыми глазами мелькают какие-то сцены, какие-то воспоминания, сказочность бытия и его жестокость в каком-то романтичном безрассудстве происходящего. Я окунаюсь в иной мир.

 Когда я открываю глаза и поглядываю на него, мне на мгновения кажется, словно я нахожусь в дорогом концертном зале, а передо мной куртуазный пианист, отчаянно бьющий по педалям. У него свой мир. Все его тело, словно летает в такт музыке, опираясь лишь на пятую точку. Мимика представляет отдельную картину действий, трансформируя переживаемое. Он то закрывает глаза, то резко их распахивает, ускоряется, замедляется, добивает композицию на последнем дыхании, словно борется с каким-то невидимым летучим змеем. Разве возможно описать красоту? Красоту, вызывающую неподдельный детский восторг? Ее нужно увидеть самому и пропустить сквозь себя.

Подходит очередь его собственной композиции. «Ностальгия». Гениальный албанец, сынок богатого папочки, мальчик, с немного завышенной самооценкой, но хорошими манерами. Он начинает играть. На лице его проступают линии какого-то не совсем распознанного опыта, но, очевидно, что эмоции эти окрашены тенью грусти и разочарования. Он заканчивает играть, мягко и беззвучно опуская пальцы на клавиши, и с улыбкой поворачивается ко мне. Я улыбаюсь и киваю, дабы не давать ложных оценок того, в чем я не разбираюсь...


(II) Вдохновляет

У каждого свой инструмент. Я никогда не забуду, как в детстве дедушка брал меня на работу, в школу, садил на колени, и у него в каморке мы били по тугим клавишам печатной машинки мои стишки, а они громко и звучно разносились по пустым коридорам учебного заведения. И клавиши, и стишки, и переживания. Теперь печатных машинок нет. То есть они, конечно, есть, куда им деться то, но возникает много сложностей с приобретением роликов для краски.

Зато есть ноутбуки с большими, тугими клавишами. И пальцы, ударяя по ним, поддаются практически такому же искушению, как если бы они били по высоким черным квадратикам печатной машинки. Стараться ничего не исправлять, не переделывать, подходить к делу с той же точностью, аккуратностью и ответственностью, бережностью, замиранием дыхания. Мы застали век романтики и нашим долгом является сохранить аутентичность. Смазанные буквы, пропущенные знаки, ошибки. Романтика неловкости и не всегда успевающего за руками хода мыслей.

Творить предмет искусства. Создавать шум фортепианных клавиш. Каждому свое. Изысканно пускать свои персты в паутину знаков. Играть то одной рукой, то обеими, то одним пальцем, то всей ладонью сразу. Входить в состояние транса, поддаваться забвению. Игрок на компьютерной клавиатуре. На тастатуре, присоединяющей виртуальность. У каждого своя игра.


(III) Книги

Книги должны пахнуть кофе или потом, ягодами, лесными, или полевыми цветами, а еще морской водой и песком, дождливой грозой или травой, шоколадом, который уронили в чай, свежими огурцами, мгновение назад, проклюнувшимися из-под черной земли, жирными сладкими пальцами и еще многим. Своей прожитой, проживаемой жизнью. Потому что они бессмертны, а оттого – вечны.
 
Отвращает классическая литература. Чтиво кисейных барышень. Слишком уж она приторна. Слишком мало в ней правды и слишком много глупости. Венский штрудель, самый дорогой сорт вина, напомаженные губы, парфюм, выглаженные манжетики, тонкий запах и изысканный вкус. Ничего жизненного, живого. Более того – картинная безжизненность. Такого же классического художника. Арктический ступор мнимой красоты. Состояние между «ничего, совсем ничего» и «метеоризм».

Литература должна жить, а затем ее жизнь должна прослеживаться читателем и оживать, вновь жить, продолжать существовать и развиваться. Сквозь призму повседневности и того, что близко. Потому что это и только это прекрасно.
 

(IV) Аудиобуки

Интересны не столько они, сколько послевкусие. Интересно, ловить сачком подсознания воспоминания о том, где они были прослушаны. В каких условиях, при каких обстоятельствах. Шагаешь себе по дворам, между домов, а видишь совсем иное: чувствуешь себя героиней, участницей рассказов Светланы Алексиевич. Вокруг поля, люди, война... Слезы на глазах. Немногозначительность холодного голоса женщины-диктора. Разрывается снаряд, на печи плачет ребенок, юные девушки рвутся в бой, танки переколачивают урожай...

Их немного, этих аудио, но они навсегда. Продеты нитью впечатлений в серые извилины.


(V) Дух

Бывает разбрызгиваешь благовония духов по телу и таким образом вызываешь цепную реакцию ассоциаций. Вспоминаешь, где была с этим запахом, что происходило. Воспоминания будто бы возрождаются из пепла угасших ароматов. Видишь чьи-то улыбки, слышишь чей-то смех. А может быть, даже комплимент щекочет ухо и лобзает самолюбие.

Особенно отчетливо это замечается после того, как продолжительное время не пользуешься парфюмом, потому что он тебе попросту не нужен и забываешь о его запахе, отвыкаешь, соответственно, и от ассоциаций. Например, во время каникул, когда ходишь по мягко-зеленой траве босиком и купаешься в озере, поглощая кожей свежесть пресной воды. Запах. Парфюм тогда натуральный, естественный, озерный... Наполняешься кристалличностью простоты.
 

(VI) Вывод

Не понимаю, почему в литературе или вот в моих работах люди ищут сценарий. Это неестественно.

 Хотя по природе своей все устроено системно, все равно имеются ошибки, отклонения и непредвиденные воздействия. Это я и использую в своих эссе. Одна мысль перескакивает на другую и вызывает цепной ряд. И я не предотвращаю этого. Это было бы глупо. И отчасти противоестественно. Я не запрещаю этого. Невозможно ничего предугадать. От этого вещи красивее и занимательнее. Любой сюжет можно предугадать, особенно если уже много раз встречался с чем-то подобным. Меня убивают люди, которые говорят: «О, а я это знал!». И еще добавляют: «с самого начала». В моих работах они этого не увидят. Они не увидят ожидаемой концовки или продолжения. Это их роль и задача. Пусть допишут ее сами. Такова моя позиция. Это словно отрывок из чей-то жизни: тебе его показывают, но ты не знаешь человека, не знаешь, что это за момент, тебе дают только ограниченную информацию. Это как наблюдение за каким-нибудь случайным прохожим, который оказывается вам чем-то интересным и вы цепляетесь за него взглядом. А когда он пропадает из поля зрения, начинаете додумывать его историю.


(VII)

Нужно не забывать еще оставлять  и продукт творческой деятельности.