Рассказ о маленькой сломанной серьге. часть 11

начало   http://www.proza.ru/2014/06/06/1784


- Кока, я нашла дочку Шурочки – Танечку, вернее дом, где она жила! Танечку удочерили, и она стала Танечкой Королевой. Она всю жизнь прожила в пяти километрах от нас. Представляешь всего в часе ходьбы прогулочным шагом? Мы могли встречаться и проходить мимо…

- Господи, какой ужас! Татка, ты хоть узнай, где Танечка похоронена… - попросила меня Кока.

- Деточка, так значит вы действительно племянница? – решила уточнить Маргарита Павловна.

- Я думаю, что да, Маргарита Павловна. Похоже, что племянница…
 
- Так что случилось с родственниками Таточки?
 
- Я только знаю, что мама Танечки умерла и была похоронена, как мы думали, вместе с Татой, а старшая сестра и ее папа уехали во Францию. Бабушка им написала, что Шурочка с девочкой погибли, и на этом переписка была прекращена. А в это самое время ее родная тетя – моя бабушка жила на Смоленке в пяти километрах от Танечки и не догадывалась об этом.

- Боже мой! Как это ужасно! А она так мечтала найти хоть кого-нибудь! Но все письма были без конвертов… Вещи, без пометок были, когда ее забрали эти Королёвы… Только мишка в руках, которого они не могли у нее забрать, потому что она начинала сильно плакать. Так и прошла жизнь… Вы, уж простите меня, я слышала, что вам нужно название кладбища, у меня записано… Я сейчас принесу…

Она вернулась и протянула мне бумажку, где было карандашом накарябано название кладбища.

А я опять вернулась к письмам…
 
Ужасно жаль, что так много писем на французском языке, а я ни бум-бум в нем… Могу только на эти письма глаза таращить…

«январь 1920 / Mon cher Bonjour! Que vous vivrez, ma douce jeune fille?* Постараюсь описать тебе быт зимней Москвы. Ужасно холодно и поэтому многие не сумев поставить себе печей, переселились в ванные, где можно было обогреваться колонками. Зашла к соседям – старший мальчик варил на колонке картофель, а младшая девочка, шести лет, прикорнула на скамеечке, облокотившись на ванную. Электричества не было, и ванная освещалась только печуркой. Мать была на службе. Эти заброшенные дети были два года назад одними из богатейших людей в Москве и в гостиных рядом с этой ванной давались еженедельные балы с оркестром. С наступлением сильных морозов в доме начали лопаться клозетные трубы. Лопнули и в нашей квартире, пришлось ходить через двор к знакомым, благо пускали. Люди же вселившиеся на верхние этажи разрешали канализационный вопрос довольно своеобразно – разостлав на полу номер «советских известий», они следовали примеру солдата из трамвайной будки. Затем, сложив «Известия» в аккуратный пакет, они выбрасывали его в форточку. Пакет быстро превращался в ледышку, и таких мерзлых пакетов валяется на улицах Москвы великое множество. О том, что со всем этим будет, когда наступит оттепель, никто не думает. Квартупхозы постановили закрыть все клозеты во всем доме и, оставив один, обязать хозяев квартиры беспрепятственно пускать всех нуждающихся. На наше счастье у нас каким-то чудом уцелел водопровод, а многие были лишены и этого. Молоко стоит 1000 рублей, мерзлый картофель 65, хлеб 250 рублей. Многие наши знакомые вовлечены в омут спекуляции, чтобы как-то выжить. На днях в "советских известиях» было напечатано разъяснение по поводу одного расстрела: «обыск показал квартирную обстановку типичного спекулянта – были обнаружены крахмальные воротнички и ассортимент галстуков (6 штук)", так что понимаешь, что имея три пиджака и полпуда муки уже можно было попасть под расстрел! У нашего врача расстреляли сына, пятнадцатилетнего гимназиста, за спекуляцию. Страшно! Comment vivre dans ce monde de fous ? Je ne sais pas si la lettre arrive !** Берегите себя! Твоя сестра Машенька.»

Следующее письмо было со стертым уголком до такой степени, что прочитать начало вообще не представлялось возможным, но продолжение можно было прочесть, и это были горькие строки.

«…Изучая Красную армию  в сражениях понял, что она прошла три периода – в первые месяцы, это были просто толпы вооруженных людей, многочисленные, но недисциплинированные, не объединенные единым командованием, действовавшие вразброд. Начальники почти без военного опыта и военных знаний. Эти толпы легко разбивались нами.
Эти легкие победы были одной из причин наших будущих поражений – презрение к противнику было одной из главных.
Добровольческая наша молодежь быстро делала карьеру исключительно умением поднять полки и глупой личной храбростью, а офицеры, имевшие боевой опыт и знания ведения войны, оставались не у дел.
А в Красной армии шла напряженная работа. Штаб большевиков оказался на высоте – проявил недюжинный и гибкий талант. Они сумели заставить своих офицеров работать для создания регулярной армии и самое главное, конницы. Но главное было – преодоление вольницы и анархии в войсках, внедрении порядка и укрепление власти командиров.
Мы проглядели этот процесс!
А в Северной Таврии мы увидели применение красными пулеметных групп в наступлении, команды гренадер и пулеметы. И вот в Крыму они и побеждают нас уже не столько численным превосходством, сколько выучкой, организацией и лучшим нашего, управлением войсками.

Одна из страшных ошибок - был белый террор!
Кругом царили грабеж и разбой! В управлении хаос! Население и армия голодали, система реквизиций, а вернее полное отсутствие системы вызывали недовольство и сопротивление.
Всякий протест, считался проявлением большевизма и карался смертной казнью. Отнимали корм, резали молочный скот, вырубали на топливо сады и разбирали строения. После этого люди уходили… Куда? Воевать против нас!

Армия уходила, а в разоренных селениях оставалась контрразведка и творила свое страшное дело. Невозможно описать те злодеяния, совершенные ими и, так же как и бездарные военные распоряжения, она подготовила падение создавшей ее власти. Состав контрразведки был однороден – на 90% это были патентованные мерзавцы, садисты и люди с темным прошлым. Слезы и мольбы расстреливаемых, вызывали смех. Зверство, насилие, грабеж вошли в обиход жизни и никого не трогали.
В некоторых частях все офицеры по очереди назначались для приведения в исполнение приговора над большевиками. Не расстреливавшие и не вешавшие, или мало вешавшие считались тряпками, слабыми людьми. Повесить, расстрелять – считалось обычным  делом.
Особенно много было загублено молодых женщин и девушек.
Однажды сидя в кабинете, я услышал крики и плач. Взглянув в окно, увидел молодую женщину, которую тащили агенты контрразведки. Я знал ее мужа – гвардейского офицера. Когда по моему приказу всех привели в штаб, выяснилось, что агенты начали приставать к ней на вокзале, где она ожидала поезда, а когда она их резко оборвала, стали ее преследовать. У нее развязался шнурок, и когда она хотела его завязать, ее арестовали. Агенты заявляли, что завязывание шнурка на ботинке есть условный сигнал большевистских шпионов.
Что стоило посадить ее в особую камеру и потом ежедневными угрозами смерти, угрозами смерти родных, обещаниями свободы, заставить наговорить на себя, запротоколировать и, изнасиловав, повесить или если есть уверенность, что будет молчать опозоренную, искалеченную, зараженную венерическими заболеваниями великодушно отпустить на свободу. 
Впрочем, они и не боялись огласки – все были запуганы, потому что женщин вешали публично на городских площадях, даже в одежде сестер милосердия.
Когда я просматривал списки лиц, значившихся за контрразведкой, мне казалось, что всю революцию сделали женщины, в основном девушки и подростки. И когда повсюду, и в России, и за границей, кричали о зверствах красной чека и считали это главным козырем своей пропаганды, население смотрело и сравнивало и делало выводы. Выводы, подкрепленные нашими безумными грабежами были таковы, что нас отступавших обстреливали жители деревень покидаемых нами.
До сих пор помню повешенных в Симферополе несовершеннолетних мальчиков-евреев и молодую женщину в костюме сестры милосердия.
В Ялте же вообще была группа интеллигентных светских молодых людей – палачей-добровольцев. Они днем заходили в контрразведку и спрашивали, будет ли ночью работа, и убивали людей «из любви к искусству», как они говорили. Несчастных грузили на лодку, объясняя, что везут на пароход для отправки в Севастополь и когда лодка уходила на глубину, начинали убивать.
Страшная вещь – Гражданская война: какое озверение вносит в нравы, какою смертельной злобой и местью пропитывает сердца!
Милая Аля, я не вижу смысла во всем этом бегстве со всей этой сволочью!
Что мы делаем?
Неужели все эти зверства можно хоть чем-то объяснить?
Право, милая, всю эту бешеную свору нужно просто расстрелять!
 
Надеюсь, увидеть тебя, если не на этом свете, то хотя бы на том!
Люблю и всегда буду любить тебя, мой ангелочек Аленька!
Высылаю письмо на адрес Шурочки и Машеньки, потому что не знаю где ты, мой ангелочек! Могу только надеяться, что ты жива и когда-нибудь сможешь прочесть мое письмо!
Прости меня, дорогая!  Твой любящий муж Серж. Крым.»

Я читала это письмо и у меня от ужаса бегали мурашки по телу.
 
Господи, бедная Россия, что ты пережила?
 
Бедные мои Бабушки, мне безумно жаль, что все эти испытания выпали на Вашу долю!

Милые, родные мои бабушки -  Муся, Ксения, Даля, Анна, Аля, Тоня, Шурочка, и Таля, как Вы смогли все это пережить? 

 

* Здравствуйте, мои дорогие! Как вы живете, моя милая девочка?!
**Как жить в этом безумном мире? Не знаю, дойдет ли письмо!


(на фотографии Чины дроздовского полка. Октябрь 1920 года. Крым.
Дроздовские части направлялись на самые сложные участки фронтов и несли поэтому большие потери. Потери дроздовцев за всю Гражданскую войну составили 15 000 убитых (в том числе 4 500 офицеров) и 35 000 раненых. 90% дроздовцев по убеждениям являлись монархистами и никакого отношения к перечисленным ужасам контрразведки не имели!)


продолжение   http://www.proza.ru/2014/07/03/768