День длинною в жизнь

    За окном весна, первая апрельская оттепель. С любопытством ребёнка Алексей Иванович из окна больничной палаты смотрит на азартную ругань воробьев, гнездившихся под стрехой соседнего дома и синь неба, казавшуюся бездонной. Томятся на солнце сосульки, напоминающие  морковки в огороде матери. Когда же это было? Да было ли вообще, – за бесконечностью времени память должна истереться дотла. Однако родительский дом и огород, примыкающий к нему с южной стороны, сквозь дымку лет виделся отчетливо и ясно.
    Он провожал взглядом прохожих, радующихся чему-то. Они шли, расстегнув пуговицы пальто и курток, жмурились от яркого света, улыбались своим мыслям. Он и сам когда-то любил это волнующее пробуждение природы после долгой зимней спячки. Очень кстати вспоминалась родная деревенька, которую он покинул из-за учебы, дурашливые крики петухов на прогретой завалинке. Тоскующим внутренним взором он видел сейчас утомленные теплом сугробы, истекающие живительной влагой. Доски подле крыльца, переброшенные через весеннюю мокреть.
    Воробьи за окном отвлекли от воспоминаний. Серые неугомонные комочки копошились под скатом крыши, где солнце жадно глодало сосульки, как истосковавшийся по сладкому ребёнок слизывает мороженое. Тяжелые капли с готовностью устремлялись к земле и, сочно падая на деревянный настил, рассыпались жемчужной пылью. Так и из него капля по капле уходит жизнь, просачивается в песок времени. Будь он моложе, наверняка не согласился бы так легко и просто вверять себя в  руки равнодушной судьбе. И не продавливал без нужды старый больничный матрац, пропитанный нездоровыми запахами.
    Пребывает здесь Алексей Иванович после сердечного приступа. Будь он дома не один, то в эту палату, будь она неладна, силком бы не затащить. Не потому что ему тут не нравится – не может смириться со своим беспомощным состоянием. Всегда был здоровый, активный – казалось, это неистребимо. Чтобы не было совсем уж грустно, утешает себя: убавилось в крепости мышц, прибавилось в голове.
    Давно он уже понимает: возраст дает мудрость, в которой много печали. Поистине счастлив тот, кого умом обнесло. Живет себе, в ус не дует, вскидывает наивно отяжелевшими ресницами, не помышляя о высоком. Однако нет противоречий в деяниях творца. Не далее как сегодня утром после порции манной каши на завтрак легко и светло думалось о старости, которая хороша уже тем, что приносит прозрение. Многое теперь представляется в ином свете. Как говорят мудрые люди, ключ небесный, светом нездешним озаренный, видимо, опустился в душу, побуждая её к новому осмыслению бытия.
    То, что бьется под левым соском, есть вместилище духовного начала. У кого-то оно заполнено. У другого только мусор мелких потуг и ничтожных желаний. Пустая душа – хоть в аренду сдавай. Такую не открыть ключом небесным: замочная скважина только и годится, чтобы через нее ревниво подглядывать за чужой жизнью. Постой, а себя куда отнести? Других судить всегда легче. 
    Положа руку на сердце, радовался тому, что не пригрел в своей груди  жабу человеческую – ревность и зависть, живучести которых позавидует сорняк. Зацепившись нитями корней, они заполняют все существо человека, обрекая на одиночество. Обличье этих невидимых монстров неуловимо, умение маскироваться – затейливо и неповторимо. Многих зависть подкарауливает за углом, расставляя силки. Не по зубам ей только человек, поступками которого управляет любовь, умеющий радоваться успеху других.
    В палату вошла медицинская сестра. Молодая, красивая шатенка, безупречно сложена. Будь это много лет назад, сделал бы охотничью стойку и весь свой симпатин выплеснул на неё, выписывая кружево ненавязчивой осады. Что было, то было – на красоток потратился изрядно. Времени, душевного тепла и еще кой-чего отдано без счета.
    Свое потрёпанное сердце делил на многих. Молодых, совсем юных, дам бальзаковского возраста – они отвечали взаимностью. Когда умерла жена, понял, что по-настоящему любил только её. В отношении других обманывался. Вернее обманывал себя, находил оправдание своим поступкам, а сам гнался за чувственностью.
    Больше не делал попыток жениться. Все искал ту, которая похожа на первую жену. Привычную, как старая надоевшая рубашка. Со скромными запросами, доверчивая и понятная. С которой завтрашний день не отличался бы от сегодняшнего. Устойчивый быт, размеренная жизнь – что ещё надо уставшему от жизни человеку? Кульбиты и стойки на ушах это по молодости допустимо. Когда кровь играет, а силу некуда девать, многое чего себе позволяешь. В применении к возрасту – даже порожистые реки в нижнем течении становятся умиротворенными.
     Сейчас, когда нога занесена над могилой, время от времени невольно уносишься мыслями к той, что однажды пленила и была не против их союза. В ней счастливо сочетались ум и красота, редкостная внутренняя чистота при отменном характере. Это было удивительно, и вот почему. Он знал, а она ничуть не скрывала, что выросла в семье отверженных – отец сиделец, из зоны не выводился, мать махнула на себя рукой. Образно говоря, его новая женщина была необыкновенной красоты бутон, выросший на куче навоза.               
     Он понимал, чтобы соответствовать ей, надо самому расти и развиваться. Иначе получится нечто вроде беседы слепого с глухим. Если откровенно, струсил тогда, отступился от чувства, которое дается как величайшая милость. Может быть, за исполненные дела или те, что предстоит совершить. Чтобы как-то загладить неловкость перед собой, забыться –  пустился в хоровод необязательных развлечений. Скоро и они прискучили.
    Отгулял, отзвенел праздник искушения. Однако потревоженная мысль о былом отряхивает нафталин с залежалых любовных историй. Пора готовиться к отлету души, а грешная память изредка возвращает к волнительным картинкам. Только кровь уже не закипает, не будит уснувшую плоть.  От всего мужицкого арсенала остались одни лишь глаза. Они блуждают в поисках прекрасных форм и тут же тухнут.
    От бабушек и дедушек Алексей Иванович знает историю своего рода. Вполне представляет, какие крови бродят в нем, от кого позаимствовал внешность, характер, духовную начинку. Собирая по крупицам сведения, уже в зрелые годы начал составлять генеалогическое древо. В последнюю очередь внёс туда и неучтённые побеги – как результат своей сумбурной жизни. У людей именитых этим однажды займутся душеприказчики и биографы, только у него некому будет рыться в давно остывших постелях. Вряд ли это означает, что, оставшись наедине с Создателем, не придется за всё держать ответ…
     Стариковская память похожа на переполненный сосуд – бесконечным потоком перед мысленным взором текут дела давно минувших дней. Удивительнее всего – бьющая из глубины сознания родниковая вода воспоминаний. Она чиста, полна игры, воскрешённых чувств. События полувековой давности свежи и волнительны. Однако, что было вчера или даже сегодня утром, не задерживается в памяти. Такая избирательность, похоже, дана человеку для того, чтобы соединить прелесть впечатлений молодости с пахнущей лекарствами старостью. Чтобы не совсем уж грустно было на излёте жизни.
     Он не ждёт никого, кто мог бы навестить в больнице, сказать слова сочувствия или направить разговор на тему, далекую от возрастных болячек. Не ждет сына и дочь, которые даже не подозревают, где он сейчас. Понимает, сам виноват – не вложил в их души тепло привязанности. Воспитанием больше занималась жена, а он, глава семьи, заботился о хлебе насущном.
      Вот и внуки уже выросли, сами не сегодня-завтра родителями станут. Есть ещё племянники, братья и сестры во втором колене, сослуживцы. Берёшься пальцы загибать, двух рук не хватает. С каждым связан пуповиной кровного родства или давней дружбы. Но вот что странно – оставаясь наедине с собой, со всей ясностью понимает, что написать кому-то письмо или просто позвонить не поднимается рука. Да и от других уже ничего не ждёшь…
     Медсестра зовёт на лечебную процедуру. Он, разумеется, пойдет чтобы не обидеть добрую женщину, хотя проку никакого. Старость не лечится. А букеты болячек всего лишь подтверждают, что покамест ещё живой.
    По части здоровья давно уже понял простую истину. Почём зря не обижай людей, не посягай на их достоинство – иначе потеряешь самое дорогое, что у тебя есть, – здоровье. В молодости работала с ним одна особа, видная из себя, притягательная. Муж, дети – все при ней. Только этого мало. Не было преграды, способной устоять перед ней. Весь мир она видела через денежный прицел. Отсюда линия поведения, поступки.
    Пришел час расплаты. Друзья исчезли, растворились во времени. Слово доверительное молвить некому. Остались те, кто мнимую любовь и дружбу продает за деньги, – вполне рыночные отношения. Самое худшее ожидало впереди. Её прекрасное некогда тело, сводившее с ума мужчин, отказывалось служить. Лишилась обеих ног, заживо гнила. Мудрая санитарка, молитвенница и травница, осенив несчастную крестом, сказала: «Ох, матушка, многим сделала худое, коли вернулись тебе чужие слёзы…»
    А посмотреть – упакована, денег куры не клюют. Только нет здоровья. Можно купить услуги доктора, дорогущие лекарства, чтобы облегчить страдания. Но нельзя вернуть то, что безвозвратно потеряно. Не потому ли самый короткий путь к Богу через боль? Через понимание, что нет такой суммы, за которую можно приобрести здоровье, избавиться от одиночества.
    Вспомнилась та несчастная женщина вполне к месту – как пример крайности. Сегодня днём Алексей Иванович, когда больница открыла двери для посетителей, с удовольствием общался с учительницей, которую знал по прежней работе. Она пришла навестить больного отца – приятная и тонкая в разговоре. Казалось бы, находка для семейной жизни.
    Зато в школе иначе как мегерой не звали. Терпеть не могла красивых девчонок, счастливые лица выводили из равновесия. А все потому, что вовремя не вышла замуж, оказалась невостребованной. Вот и нацепила на себя чужую холодную маску, а ночью уливала слезами подушку. Как много бы она отдала, чтобы не быть одинокой, никому не нужной! Только есть ли такая касса, где принимают подобные платежи?..
     Ему суждено было разделить участь торопливого поколения. Всем миром спешно строили новую жизнь, которая напоминала огромный стадион, где все соревнуются друг с другом, ставят рекорды, а в итоге получается, что суетливость эта напоминает бег в мешках. Тем не менее предложи ему поменять жизнь на другую, более осмысленную – вряд ли согласился. В пору молодости во всем находишь радость и утешение. Сыт – хорошо, здоров – замечательно, любишь и любим – верх великолепия!
    Вместе с тем, имелась у того времени утерянная ныне справедливость. Врач и учитель, определяющие физическое и духовное здоровье общества, были востребованы и уважаемы. Он выбрал свой путь – служение знанию, начав с сельской школы. Увлекло: дальше институт, аспирантура… В науку не стал углубляться. Ученые плодились в изобилии, только глубина творческих поисков зачастую не выше плинтуса. Помнится, как потешался над диссертацией «Роль стенной газеты в развитии экономики колхоза «Путь Ильича». Вообще ценность многих подобных трудов можно объединить одним общим названием: «Применение омулей для удобрения полей». Для его критического ума научная стезя явно не подходила.
    Ещё забавляло, как такой диссертант, не утративший связи с реальностью,                испытывал поначалу неловкость за никчемность своих опусов. Получив же диплом кандидата наук, вырастал в собственных глазах настолько, что недавние товарищи казались законченными неудачниками. Возносясь выше по служебной и научной лестнице, обнаруживал, что вокруг себя имеет пустоту и одиночество. Одних сам отсеял, дружбу других не принял – на холодной, скудной почве семена всходов не дают.               
    Истинных ученых, отмеченных печатью Творца, во все времена много не бывает. Но и они, погружаясь в дебри изысканий, теряют привычные связи, что само по себе вполне объяснимо. Будучи уже высоко, на вершине славы, истинные служители науки нередко обнаруживают поредевшие ряды тех, с кем было светло и радостно. Другая неприятность была в том, что менялось само отношение. Как  справедливо заметил один из друзей Алексея Ивановича: у каждого заведующего есть масса завидующих.
    Встречал он немало и таких, кто не изведал семейного счастья. Получив от судьбы щелчок по носу, всю жизнь бежали от себя. Все силы и время употребляли на карьеру, которая, по большому счету, им не особо нужна. Чем страшнее было заглянуть в прошлое, в котором имелась возможность по иному распорядиться собой, тем настойчивее двигались вверх по служебной лестнице. По существу они были одинокими всегда, особенно в старости, если увлечены своим делом. Что и говорить, неприглядна оборотная сторона славы, широкой известности, урезающей круг людей, которым можно доверять и общаться без оглядки.
    Ещё по молодости Алексей Иванович дошёл своим умом, что общение – величайший дар небес. Хрупок этот сосуд, не всякому удается донести до последней черты. Ему как будто повезло. И жизнь вышла длинная, не скучная. Жаль только, что пережил многих. На последней дистанции оказался бредущим в одиночку. Уж финиш близится, а некому руку подать.
    Пока светильник души не задуло сквозняком старости, вспоминается многое из того, что составляло радость жизни. Особыми талантами наделён не был, однако, чего скрывать, кое-какие способности имелись. За чтобы ни взялся, все клеилось. Вот только со сценой не вышло. Однажды старый педагог, руководитель драматического кружка, намучившись изрядно, говорит: «Ну-ка большой палец согни назад сколько сможешь. Ах, не гнётся? Вот тебе мой сказ: лицедейство – не твой удел. Не умеешь кривить душой.»
    Волей случая родился в песенном краю. Отец на всю округу тенор желанный. На праздник и свадьбу в первую голову зовут. Вся родова голосистая: застолье, клубная сцена без них, как иконостас без лампады. Песней тешил себя и он, Алексей, шагая по жизни. Полвека прожил и только тогда понял: свербит внутри и просится наружу неутолённая страсть. Вывернул кошель – купил баян многоголосный, немецким мастером сработанный.
     Недолго блуждали пальцы в семи нотах. Зазвучала заморская диковина на разные лады, складно и певуче. А через три года сам начал сочинять музыку, благо стихами баловался сызмала. Когда накатывали приступы одиночества, доставал перламутровое чудо и окунался в мир звуков – чем не лечебный эликсир для творческой души?
    Кому-то судьба нагадала удачливую и ровную, как столешница, жизнь. Ему вроде грешно жаловаться. Из того, что хотел, многое исполнил. Не пустоцветом в жизни отметился. А счастье проскользнуло мимо, не задержавшись. В одночасье припекло так, что едва руки на себя не наложил. Болезни изо всех щелей полезли.      Впереди маячила операция, после которой  ждала неизвестность – будешь мыкаться себе не в радость или, не сходя с операционного стола, прямиком отправишься туда, где Макар телят не пас.
    Замыслил тогда недоброе, решил избавить близких и себя самого от мучений. Сберегая тайну, все распланировал. Купил две бутылки водки, винтовку заранее в лес отнёс, сухостойную лесину присмотрел. Сушняку на неё привалил куда с добром. Для себя решил: сначала запалит костерок на другом конце сушины. Примет напоследок зелья, чтоб мысли спасительные в голову не лезли. А уж потом девять граммов свинца в грудь себе пошлёт. Чтоб не дознались, чья винтовка, номер заранее спилил. Всепожирающий огонь завершит задуманное…
    Не хотелось ему выглядеть этаким жалким, растерянным, быть обузой для тех, кого любил и уважал. А так… вроде как ушел, исчез без предупреждения. Оставил надежду, что жив… А узнают всю правду – часть вины примут на себя. Зачем?
     Как сейчас помнит, сел на трухлявый ствол, достал неполный коробок спичек. Ветерок слизнул пламя. Другая спичка сломалась, третья раскрошилась. С удивлением … держал в руках пустой коробок пока до сознания не дошло:  кто-то свыше остановил безумие. Значит, не время сводить счеты с жизнью.
     … На полдник принесли овсяное печенье и стакан компота из сухофруктов. Горячий чайник на каждый стол поставили. По-стариковски нет ничего лучше горячего чая с хорошей заваркой. Как говорят в Сибири, без чая – стол кривой. Глядя на умиротворенные лица, Алексей Иванович неожиданно вспомнил охоту в одном из отрогов Яблоневого хребта.
    Их забросили на вертолете знакомые геодезисты, обещали забрать через неделю. Погода случилась нелетная, пришлось долго ждать, высчитывая оставшиеся дни отпуска. Хуже всего – кончились продукты. Вот только заварки еще на месяц бы хватило. Когда вертолёт приземлился, пилот глянул на голый стол, где кроме кружек с чаем ничего не было, удивленно спросил: « Чем питались?» Самый смешливый в их компании Семёныч просиял: «Пища была разнообразной. Утром – чай, в обед – чаек, вечером – чаище!»
    … Забренчали посудой о поднос. Дородная официантка, едва не задевая столики, двинулась на кухню. Алексей Иванович очнулся от дум, перемещаясь во времени к той трагической минуте с самосожжением. Как и тогда машинально пошарил в кармане: не завалялись ли спички? Вздохнул с облегчением, радуясь, что все обошлось так хорошо. Вспомнил, как возвращался домой.
    Запомнился идущий навстречу дровосек, за поясом топор. В левой руке пила с ручкой в виде лука, пустой рукав правой руки приколот булавкой к карману. Рот до ушей, в глазах бесенята. Едва поравнялись, обрадовался Алексею Ивановичу как старому знакомому: «До чего же славный денек!  Как прекрасно жить на этом свете!» И так стало стыдно тогда за недавнюю слабость, которую копил, довёл до крайности. В самом деле, руки-ноги целы. С головой дружил, пока не пустил в сердце уныние. Чуть не стал сам себе палачом – видно, ангельские силы не позволили случиться худу…
    А может, все это произошло, как испытание на крепость, зрелость души, умение держать удар. Болезни отступили, необходимость в операции отпала – оказалось, напутали результаты анализов. Зато все последующие годы, а по сути каждый день в отдельности он стремился прожить с полной отдачей, не пуская в сердце ненужных эмоций.
    Свою жизнь Алексей Иванович делил на три отрезка. Чудесный возраст молодости запомнил как одно сплошное удовольствие. Сил невпроворот. Ум кое-какой появился, чтобы не наделать глупостей. Вниманием девушек не обделён. Новый виток времени, в его понимании, как молодость зрелости – уже куда ответственней. Извилин, а вместе с ними морщин прибавилось, молодое вино энергии перебродило и обрело крепость, свойственную возрасту. Изменил свое отношение к женщинам, не пытаясь более переделывать под свой стандарт. Он понял, одну простую вещь – спутницу переубедить очень просто: с ней надо согласиться, поставив её в тупик. Из таких вот мелочей и собирался по кусочкам зрелый сегодняшний характер.
    Финишный отрезок жизни – самый трудный для любого человека. Опора одна за другой уходят из-под ног. Исчезли прежние хлопоты, которые не давали расслабиться. Сошла на нет любовь, а другая не свила гнезда в остывшем сердце. Последний, самый чувствительный, удар – пенсионный возраст…
    Каждый на свой лад ищет спасения от одиночества. Кто на даче проживает, находя удовольствие в общении с грядками. Привыкает к земле, куда в свой час надлежит вернуться. Другой машину моет, чистит и драит, использует её в качестве молчаливого собеседника. И очень редко ездит на ней, жалея и любя. Сильнее других подвержены ностальгии те, кто ещё недавно командовал, отдавал распоряжения, руководил. Они чаще других ищут спасения от одиночества в рюмке.
    Счастливое исключение – увлеченная братия. Окунув однажды душу в любимое занятие, теряют счёт времени. И очень удивляются, что жизнь в общем-то уже прошла. Особняком среди них рыбацкое сословие. Течение реки причесывает нервы, водная гладь принимает все людские невзгоды. Весь мир сосредотачивается на поплавке: клюнет – не клюнет. Рыбаки искренне верят: день, проведённый на рыбалке, не идёт в зачет. Глядя на них, здоровых и уравновешенных, поневоле хочется в это поверить.   
    Душевная пустыня, надо полагать, тоже имеет свой смысл. У каждого впереди Страшный суд. С чем явиться, что в оправдание сказать: многое мог, но не всё сделал… Надо бы всего себя отдать любимому делу, но боялся излишне растратиться. Задуманное, выпестованное планировал воплотить, однако подушка под головой подчас была милее страсти к работе.
    Он понимает: на переправе, где перевозчик незримый забирает с собой отмеченных, не бывает безлюдно. Жаждущие и спешащие идут вне очереди, другим назначен свой черёд. Он готов переправиться через реку забвения, не страшится смерти, но и не торопит себя. Пусть бывает морочно на душе, а немощь подтачивает силы, – все равно жизнь бесценна и прекрасна.
    …День клонится к вечеру. Сочно алеет закат, обещая назавтра ясную безветренную погоду. Он остается в ночи больничной палаты наедине со своими бесконечными думами. Будет прислушиваться к стуку своего сердца, его перебоям. Оно, как спешащий усталый человек, то побежит торопко, то перейдет на медленный, тяжелый шаг.
    Иногда почувствует себя одиноко, зябко поведет плечами. Потом представит утро, зарождение нового дня – испытает облегчение. Жизнь как маятник. Пока волочит цепочку груз желаний и надежд, циферблат времени будет отсчитывать прекрасные мгновения…