70. Корона карнавала. Лебеденок

                70. Лебеденок

На спектакль «Спящая красавица» петербургская прачка Любовь Федоровна Павлова привела как-то раз свою восьмилетнюю дочь Нюру, болезненную, нервную девочку.

В Петербурге такие вот обитают прачки. И до сих пор. Сколько белья им надо перестирать, чтобы купить билет в Маринку.

Готовы ехать через весь город, на трясущихся маршрутках, на метро, брести по гололеду и ростепели, чтобы увидеть, «как под нежный гром музыки, в лунном сиянии, на фоне шелестящих пышных бумажных роз – выпорхнет Жизель, вечная любовь, ангел во плоти…»

Времена разные, а Жизель все та же. Жизель у нас одна. Эфирные вилиссы в огнях рампы, материализовавшиеся эльфы – все летучие и световые очарования балета оказали на ребенка впечатление острое, почти до страдания. По контрасту с убогой обыденностью, непросветленностью будней. «Я буду Спящей красавицей».

Она  «просто помешалась» на  принцессе Авроре, Флорине, Голубой Птице, говорить хотела только о них, и упросила-таки озадаченных  родителей отдать ее учиться «на балерину».

«А то я никогда не выздоровлю!»

История, восходящая к архетипу. В утиной семье родился лебеденок: хрупкая, но сильная, тонкие ножки с очень высоким подъемом, прямая спинка, и от природы занесенная головка на длинной шее – впрочем, родные поначалу считали Нюру гадким утенком, заморышем, ни к какому делу не пригодным. Прачка из нее получилась бы скверная.

Любопытно, что первой заглавной ролью Павловой, на сцене Мариинки стала Флора в балете Дриго «Пробуждение Флоры» (тоже «спящей красавицы», восстающей от сна с приходом весны) – т.е. детское предчувствие сбылось.

Закулисный мальчик Миша Фокин рассказал балетной девочке Ане Павловой о детски и рыцарски обожаемой им Сильфиде-Тальони, показал ее портрет в двухсветной парадной зале училища на улице Росси. Именно в этот день ученица Павлова, слабенькая  после перенесенной недавно простуды, впервые встала на пуанты. «Я могу!».

Кто-то из лондонских друзей Анны – теософ и спирит – писал, что она явилась реинкарнацией Тальони, и не училась балетному искусству, а как бы, согласно постулату Платона, постепенно вспоминала все классические па, все свои эффектные позы и обворожительные взоры.

Остается добавить, что юность мировой звезды балета Анны Павловой  тоже связана с фэнсионом Трапеция.

Она тут снимала комнатку, после окончания хореографического училища принятая  на императорскую сцену. Это ее первый личный адрес в Петербурге. В Свечном переулке, в окошке под самой крышей горела зажженная ей свеча.

Дебютантка, вступившая в труппу Его императорского величества, должна была пробиться вопреки хвале и хуле, дружбе и зависти, одинаково опасным для новичка.  (Эффект трапеции). Театральный быт-с: интриги, заговоры против конкурентов, это и сейчас так. Множество молодых дарований, вспыхнув ярко в начале карьеры, потом гаснут, треща и капля горючими восковыми слезами, но свече Павловой предстояло гореть долго.

Балетные критики сравнивали ее с гибкой тростинкой, легкой птичкой, севрской фарфоровой  куколкой и танагрской статуэткой. Но изящных статуэточек и тонких тростиночек было на русской сцене предостаточно. Все, как одна, хорошенькие, с фарфоровыми – хоть на комод их ставь – ножками.

Павлову выделяла из всех необычная для того времени лиричность – ее тело на сцене, казалось, теряло свою телесность. Становилось почти «астралом», вырвавшейся из материального мира душой.

 «Русской Терпсихоры душой исполненный полет…»

«Лебедь» Фокина (того самого, друга детства)  и Павловой родился  между двумя репетициями, меньше, чем за час, на едином порыве. И даже, как потом вспоминала Павлова, «без какого-то особого труда, словно по мановению волшебного жезла». Это, кстати, примета абсолютной удачи.

Андрей Левинсон «Анна Павлова и легенда Лебедя»:

«Никогда еще тело не было с такой тонкостью вылеплено сном.
Астральная, запредельная красота. Роковой бокал, который словно бы дрожит и кружится на своей витой ножке – пригубив его, ослабевший Лебедь опускает голову и складывает крылья, в почти сладострастной муке изнеможения.»

Это образ смерти и одновременно один из бессмертных образов.