Я И Я

        Господи, как я устала от себя! Я устала от себя так, как эта дорога устала от машин, которые едут и едут по ней, как этот мяч устал от ног, которые его бьют и колотят. Я надоела себе. Я не могу больше себя видеть. Я не могу больше себя слышать. Я не могу больше быть собой, мне хочется спрятать себя куда-нибудь, чтобы никто не нашел.

        Я не знаю, что мне делать с собой. Я себе – как чемодан без ручки, нести тяжело и бросить жалко. Но может быть, все-таки бросить? Ну сколько же можно мне мучиться с собой, нянчиться, тащить за волосы в нормальную жизнь и склизкой лягушкой вывертываться из себя, чтобы походить на человека?

        Каждый день я выясняю с собой отношения. Я хочу себе доказать, что мне надо что-то делать с собой! Но только ничего у меня не получается. Я себя не слушаю. И мне уже надоело кричать на себя, никак мне до себя не докричаться, потому что я не понимаю по-человечески. Потому что я давно уже себя не понимаю.

        И что теперь? Вот я, писательница Элина Свенцицкая, сижу на продавленном диване, а за окном растекаются медленные сумерки, и пишу о том, что же мне делать с самой собой. Пишу и пишу, ко мне приходят новые слова о том, как мне трудно  с собой ,как мне хотелось бы куда-нибудь себя деть. Этих слов удивительно много, они приходят и приходят. Это, наверное, потому, что я писательница. Вот уже утро, серое, как будто кто-то кинул в небо горсть пепла. Вот посмотрите на меня ,я уже немолодая, хожу медленно, бормочу себе под нос. И настолько я от себя устала, что согласна – пусть мне будет некому под нос бормотать!
Но хватит жаловаться, надо что-то делать. Уйду я от себя, далеко уйду. Пусть говорят, что от себя никуда не уйдешь, а я вот возьму и уйду. Просто пойду  по этой дороге, дальше и дальше. И оставлю позади и эту комнату захламленную, и письменный стол, к которому меня тянет этот зуд, как будто чесоточный клещ под сердцем, и не успокоится, сволочь, пока чего-то не напишешь.

       Такие люди, как я, они все время куда-то идут. Останавливаются они обычно в психбольнице, отдыхают там немного, а потом идут дальше. Вот, теперь все понятно, - они уходят от себя. И когда они уходят от себя – то обязательно идет дождь, потому что, по сути, дождь ведь тоже такой – ему плохо здесь и он идет в другое место, только никак не может уйти. И вот – дождь. Трамвайная остановка. На перекрестке мокрая женщина торгует мясом.
- Почем ваше мясо? – спрашивают ее.
- Недорого продам, всего двадцать гривен.
- А кости ваши почем?
- По пять гривен кило.
- А печень ваша почем?

       Вот я слышу этот разговор – без меня. И сейчас сяду в трамвай – без меня. И буду смотреть в окно. Трамвай дергается, а за окном – заломленные руки и бледное чужое лицо. И все нормально. Как выяснилось, я вполне могу обойтись  без меня. Я даже чувствую какое-то облегчение от того, что меня со мной нет. Да, что поделаешь, я тяжелый человек, странный, отвлеченный, и давно бы мне от себя избавиться.

      Но куда же я все-таки еду? Нет, не в больницу. Я найду себе дом, маленький дом, я найду себе мир, маленький мир. И туда ко мне никто не будет приходить, потому что мне это совсем ни к чему, и говорить мне вообще будет не с кем, потому что даже себя у меня нет. Буду слушать разговоры и записывать – буду писательницей.
- Здравствуй, Мариночка, как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, баба Уля, нормально.
- А ты знаешь ,что твой Володька около магазина на ласточке стоит?
- Ему что, делать нефиг? 
- Да уж не знаю…Его Санька так от икотки лечит. Говорит, вначале час надо на ласточке постоять, а потом пива выпить и запить водкой.

      И вот тогда я нашла себя в своем маленьком мире. Это ведь часто с людьми бывает – поиск себя. А я себя не искала, но нашла, так уж получилось, извините. Мир сжался и сузился, уставленный случайными предметами и пронизанный солнечными лучами. И в этом масштабе, теперь уже точном, я вижу себя – пылинку, соринку, крошку человеческого вещества.  И я в нем так мала, что мне можно абсолютно все, потому что никому нет до меня дела, потому что все равно ничего не получится.