38. Лечебница

Это был год Великого лечения. В том, что Лечебница не достигла идеала, винили всех друзей Лекаря, их родственников, одноклассников, дальних и ближних знакомых, и даже всех его двойников. Суды окончательно исчезли. Разве можно судить больных людей? Всякого, у кого на теле выскакивал хоть один прыщик, признавали больным.
Появились новые люди. Они носили одежду с длинными рукавами, даже в жаркую погоду одевали перчатки, сшитые из тюля, все лица были покрыты вуалями. Они как могли прятали от Лечебницы каждый синяк, каждую царапинку или даже пятнышко на своих телах.
Люди, которым надоели всякие идеалы, пошли в наступление. Они помогали Лечебнице как могли. Жены, тайно имевшие любовников, всеми силами отправляли мужей в профилактории, злые соседки клеветали на добрых. Лечиться надо всем: вот пусть лечатся всякие певцы и музыканты – без их музыки жить тише и спокойнее. Да и бородатые художники только пугали людей на улицах – почему бы не полечиться и им! Для поэтов построили профилакторий на высокой горе. На здании возвышался крылатый конь Пегас. Летите поэты в небеса, медицина вам поможет!
В этот день тысячам и тысячам больных людей было выписано направление в Лечебницу. Меня и Веронику везли в разных машинах. Кортеж напоминал похоронную процессию.
Я прощался с городом и свободой, со всем миром. Всматривался в каждое деревце, в каждую урну для мусора, в каждую белую кошку, которая перебегала дорогу. Ворота Лечебницы были широко открыты, и Цербер с дьявольской ухмылкой кланялся каждой въезжающей машине.
Лечебницы были переполнены. Людей ложили на полосатые матрасы, затем просто стали запихивать в пустые белые палаты, где они спали на полу.
Но мне по старой дружбе выделили одиночную палату, дали стол, стул, ручку и бумагу. Здесь я мог писать сколько хотел и совершенно свободно. Мне передали, что Вероника тоже в соседней одиночной палате. И мы с нею перестукивались. Так мы знали, что мы рядом, совсем рядом, и нас разделяет только эта бездушная стена.
Из моего окна был хорошо виден крылатый Пегас. Он распростер крылья, пытался взлететь, но не мог. Окна профилактория для поэтов были все заделаны решетками, такими густыми, что даже если бы вдохновение было размером с майского жука, оно все равно бы не вылетело наружу. Отчего же поэтов подвергли такой жалкой участи?  Ответ был только один: Лечебница посмеивалась над прекрасным. Прекрасное беспомощно как ребенок! Его часто принимают за душевную болезнь, чтобы оправдать микробную бренность тела. Что делать с прекрасной душой? Как ее лечить, если она не терпит ни малейшего насилия?
И Лечебница встала в тупик перед чистотой души. Прекрасное – не обманет, не схитрит, не возьмет чужого, с почтительной робостью пройдет мимо другого человека, только бы как-то его не затронуть, не обидеть даже своим присутствием. Оно не способно на малейшее насилие. А мир Лечебницы полон насилия.