На раз, два, три

На раз, два, три
Лифт тронулся. Впереди 49 этажей и вечер  встречи однокурсников мужа. Надо было остаться дома, но Лиз согласилась ради Алона. Он до сих пор гордится, что женат на девушке, получившей государственную премию за самый высокий вступительный бал в университет в 1993-м. Тот год стал для нее проклятым. Погиб ее брат близнец; она попала в больницу из-за нервного срыва, а ее парень вместо поддержки показал ей свой билет в Индию в один конец; все вокруг погрузилось во мрак. «Всем чертям на зло, я сдам экзамены и поступлю в Тель-Авивский Университет» - решила 20 летняя девушка.
Лиз подняла глаза на огромное зеркало. Почему она никогда не считала себя привлекательной? Даже сейчас, когда на нее смотрела женщина с аристократично бледной гладкой кожей, алыми, тонкими губами, блестящие каштановые волосы струились по оголенным плечам, Лиз ощущала неловкость и неуместность. «Мне нравится, как на тебе смотрится это платье» -  муж жестом подчеркнул изгиб талии.
В банкетном зале башен «Азриэли» было шумно и людно. Пробираясь к местам, указанным на пригласительных, они периодически останавливались, обменивались приветствиями с гостями, Алон вспоминали имена институтских друзей, а она молча улыбалась. «Хоть бы сидеть лицом к окну и разглядывать ночной Тель-Авив с высоты птичьего полета» - это было главным пожеланием на сегодняшний вечер. Теперь они редкие гости в Израиле. В год окончания ее учебы по стране прокатилась волна страшных терактов, и родители настояли, чтоб они уехали жить в Европу.
С местами повезло, и теперь она могла вихрем слететь с башни вниз и пуститься мечтать по улицам уютного, родного, но забытого города. Спрятаться от солнца в тени широких  зеленых бульваров, полюбоваться круглыми белыми балкончиками, посидеть на площадях, заблудиться в красочных трущобах района Керем ха-Тайманим, послушать  джаз, зайти в галереи в цветущем районе Неве-Цедек, сходить на барахолку в старый Яффо, пройтись по набережной, которая, правда, сильно изменилась. Небоскребы начертили новую прибрежную линию. Солнце начало опускаться, наполняя ее растворившийся в городе взгляд теплом, глубиной и тоской по канувшим в лету временам, где мечты были яркими граффити, со временем смытыми ледяным дождем английских нравов.
«Я счастлив, что в молодости не сделал не одной татуировки. Ты только не сразу, но посмотри на друга моей одногруппницы. Они сидят прямо напротив нас. О чем он думал, набивая рукав? Что будет вечно молодым и дерзким?». Она нехотя оторвала взгляд от шарообразного здания театра «Габима», но от мгновенно оковавшего ее льда, смогла выдавить лишь скупое «да». Все дальнейшие разглагольствования Алона остались за кадром. Она помнила эти татуировки от запястья до лопатки, как будто они были ее собственными. Напротив сидел Эйаль. Как и двадцать лет назад в вечер их знакомства его взгляд был отрешенным, как будто перед ним простиралась морская гладь, лишенная горизонта. Сердце сжалось, к горлу подступил ком, одной рукой она сжимала бархат платья, что он мог вот-вот превратиться в шелк, а другой взяла бокал вина и, опустошив его, шепнула мужу «Ты прав. Лучше без наколок».
Поступив в институт Лиз окунулась в новую жизнь. Подобно пустыни, дождавшейся дождя, она расцвела.  Появились новые знакомые, с которыми они ходили на пляж и вечеринки, телефон не умолкал, поклонники, ходя по пятам, снашивали набойки,  лишь бы заполучить согласие на свидание, которые обычно заканчивалось ее скучающим видом и фразой «мне пора». В каждом новом ухажере она видела ядовитые капли фальши, напоминающие о предательстве беглеца в Индию. Рядом не было брата, который мог бы поддержать, защитить, а родители сами нуждались в ее плече. Она продолжала принимать приглашения и имитировать удовольствие от происходящего вокруг, все чаще покидая мероприятия по-английски, и убеждаясь, что каждый веселится в своей скорлупе, и от этого в курятниках так шумно.
Однажды, в поисках хоть одной родственной души на очередной вечеринке, она растерянно оглядывалась по сторонам. Напротив ее стоял высокий, худощавый парень с фотоаппаратом в руках. Время от времени он подкручивал объектив, наживал на кнопку и снова безразлично глядел сквозь толпу. Когда он подмигнул ей, она смущенно улыбнулась. Он подошел. Разговорились. Было в нем нечто загадочно-близкое, неописуемо-понятное для Лиз. Они находились в одной лодке, дрейфующей в алкогольных водах подобных сборищ. «Может, пойдем, прогуляемся?» - предложил Эйаль. Они медленно шли по бульвару Ротшильд.  В ночной тишине летучие мыши с визгом перелетали с дерева на дерево, красуясь серыми крыльями в свете фонарей. Он был фотокорреспондентом и завтра улетал в Нью-Йорк, где его ждал контракт в “New York Times” – мечта всей его жизни. Он рассказывал, как падала Берлинская стена, как на карнавале в Рио девушка грудью выбила камеру  из рук, как завораживает Ниагарский водопад, как резвятся австралийские пингвины. Лиз было искренно интересно. Она живо представляла  описанные им события, как будто бы они путешествовала вместе. Рассказывал Эйаль с выражением и юмором, а Лиз, позабыв о позднем часе, позволяла раскатам смеха стучать в окна, что на углу с улицей Шенкин  какой-то заспанный старикан пригрозил облить их водой. Они, схватившись за руки, бросились вниз по улице, которая ночью была непривычно пуста. Тротуарная плитка отражала блики витрин сонных магазинов и кафе. Лиз рассказывала ему о своих мечтах, планах, которые рождались тут же, удивляя ее саму. Ей всего лишь не хватало правильных вопросов, чтобы познать себя. Как странно, что незнакомец так легко читает каракули  ее души. Пусть это противоречит всем ее моральным устоям, но сегодня сама она не скажет «мне пора», а просто оставив свою руку в его руке, перейдет улицу Мелчетт, промолчав, что это был ее поворот домой. Пересекая клубно-пошарпанный проспект Алленби, им встретились его знакомые, активно зазывавшие в бар, но они отказались, поспешив, скрылись во тьме опустевшего рынка Кармэль. Чем дальше они продвигались вперед, тем меньше были слышны звуки бурлящего города, тем ярче были видны звезды, и тем сильнее их пленяла магия района Керем ха-Тайманим. Узкие мощеные улочки, кадки с деревьями, крученые перила, крошечные ступеньки, полузакрытые ставни, редкие оранжевые фонари, уставшие велосипеды, цветы, прижимающиеся к каменным стенам одноэтажных домов и, совсем близко, шум трепещущего моря. Они просто шли рядом внемля мыслям друг друга. Она перестала следить за изгибами улиц, запоминать ориентиры, она слышала его дыхание, чувствовала их шаги, понимала суть ранее загадочных для нее мелочей. Дома он зажег свечи, включил джаз, и Лиз впервые в жизни отдалась мужчине, не думая о завтрашнем дне. Утром ее разбудил звон мимо проехавшего велосипеда. Солнце только поднималось, и полумрак еще не спешил покидать комнату, где по всем стенам были развешаны фотографии, на полках стоили старые книги, поражала коллекция пластинок. Эйаль крепко спал. Вчера его волосы были убраны в крохотный пучок, а сейчас кудри падали на загорелое лицо, плавно сливаясь с многонедельной щетиной. Лиз сидела на кровати, разглядывая его татуировку от запястья до лопатки. На ней были изображены звери, растения, фразы, числа, орнаменты и все складывалось в единый мотив, который она уже не могла уловить, хотя  вкус еще оставался на губах. Вчерашний вечер был необратимо далеко и неизбежно близко. По ее щекам текли слезы. Она хотела, чтобы солнце внезапно упало в море, чтоб утро никогда не наступило, чтобы продолжать гулять в потемках своей души, чтоб только у него была лампа со светом. Она хотела удержать вчерашние идеи и силы стремиться познавать мир, но с каждой минутой, приносившей все больше лиловых лучей, Лиз ослабевала. Она не заметила, как он проснулся. «Кофе?», она вздрогнула. Он поцеловал ее, быстро поднялся и поставил чайник. «Не двигайся, я сфотографирую тебя на память». Она попыталась прикрыть грудь, но его взгляд, полный нежности и восхищения, ее разубедил. Кофе они пили молча, лишь продолжая неотрывно смотреть друг на друга, понимая все без лишних слов. «Мне нужно собираться, самолет в пять. Куда тебя подвести?», «К морю». Пешком тоже близко, но еще три минуты вместе она не могла просто так отдать судьбе. Против ветра, он отчаянно крутил педали велосипеда, а она прижималась к его груди. «Береги себя. Слушай себя» - он крепко обнял ее и умчался прочь. Лиз долго сидела на еще холодном песке, вглядываясь за горизонт. Волны метрономом набегали на берег, где резвились дети. Так же естественно, как и они, вчера она была непосредственна и свободна. Это чувство было ей не знакомо раньше. Рядом с кем еще она может чувствовать себя так же гармонично? Она блуждала в лабиринте знакомых и друзей, но ей встретился только брат. Лиз пришла в тупик.
Через пару дней она вернулась в Керем ха-Тайминим. Долго бродила по узким мощеным улочкам, пытаясь вспомнить, где дом Эйаля. Все вокруг было одинаково странным, таинственным и не хотело открывать ей правду. После долгих поисков она все-таки узнала ту самую дверь, за которой осталась она настоящая. Ставни были плотно закрыты, входной коврик убран, а на перилах весел одинокий замок. Ее как парализовало. Они даже не обменялись телефонами. Больше она не возвращалась к его дому. Она постаралась забыть свою вольность, пришедшие с ней ощущения, желания, повесив на дерзкие фантазии тот самый чугунный замок. Через неделю она познакомилась с Алоном. Спустя год они поженились.
Еда на ужине была пресной. Лиз представлялся старый, сморщенный повар. Он давно потерял вкусовые ощущения, забыл назначение приправ, пряностей. На нем замусоленные очки и он не видит гнилые пятна на овощах. Все готовит по памяти, тронутой маразмом. Но по той же памяти все еще мнит себя повелителем кухни, где сковородки уже исцарапаны ржавыми ножами, кастрюли продырявились и огромные деревянные доски рассыпаются от ветхости, добавляя в блюда лишь занозы. Она положила себе маслину и оливку. Долго смотрела на них, они блестели от масла. «Поиграю в крикет» и она начала гонять их по тарелке, пока не заметила вопросительный взгляд женщины рядом. «Я на диете» утолила она ее любопытство и отхлебнула вина, в надежде, что алкоголь смажет мысли. Но вино не действовало. Лиз ткнула вилкой в оливку, но та отлетела в сторону. Даже здесь она проиграла.
Атмосфера в ресторане напоминала праздник в муравейнике. Возникало ощущение большой дружной семьи. Впрочем, так Лиз казалось всякий раз, когда она прилетала в Израиль. В их английском обществе было не принято так крепко обниматься, щипать за щечки друг дружку, шутить неоднозначно, громко смеяться. Их чопорное окружение и выглядело иначе. На подобную встречу все бы нарядились в вечерние платья и смокинги. Прийти в джинсах, рубашке на выпуск, или хлопковом платье считалось бы дурным тоном, но сегодня Лиз с завистью смотрела на свободолюбивую публику. Ей начало казаться, что ее платье слишком давит на нее, она начала ерзать на стуле, аккуратно, чтоб никто не заметил, чесать бедра, плотно затянутые в футляр от Dior. Мнимая сыпь постепенно овладевала всем ее телом, но чесать живот, грудь крайне неприлично, и Лиз, обхватив себя, начала тереть предплечья.
 «Милая, тебе холодно?»  - Алон дотронулся до ее руки. Она кивнула. Он набросил на ее плечи пиджак.
Что ей делать? Хотелось разбежаться, разбить стекло и выпорхнуть птицей. Долго кружится над оранжевыми  огнями Тель-Авива, поприветствовать мышей на бульваре Ротшильд, навестить Шенкин, поклевать крошки хлеба в кафе «Тамар», заглянуть на рынок «Кармель», а потом взлететь на  самый высокий небоскреб и смотреть вниз, на улицу Кехилат Эден, где та самая дверь, за которой рай, где тот самый одинокий чугунный замок, что она повесила себе на шею, и теперь он тянул ее на дно. Она уже видела тину и съеживалась от ужаса, что так закончит свою жизнь. Конечно, Эйаль ее не узнал. Они встретились, когда ей было 20, а сейчас она поморщенная старуха, с  трясущимися руками, белыми, редкими волосами и без зубов, поэтому ничего не ест.
Эйаль, крутил очередную самокрутку. Алон позвал ее танцевать, но в ответ она предложила ему вспомнить молодость и покружить с одногруппницами, а она пока сходит в дамскую комнату. Он упрямился идти танцевать без нее, а она пыталась уследить, в какую сторону пошел Эйаль. Наконец отделавшись от мужа, она бросилась прочь из зала. Комнаты для курения нигде не было. Она запаниковала. Подбежала к официанту. «Вы не можете курить в здании, нужно спуститься на нулевой этаж и пройти к фонтану». Она ринулась к лифтам. Оба только что уехали вниз. Лиз трясло, но она не отпускала кнопку.
Лифт медленно полз вниз.
Эйаль действительно курил возле фонтана, расхаживая вперед и назад. Увидев Лиз, он остановился. Пепел, не дождавшись, сам упал ему на ботинок. Лиз, чуть поджав губы, лишь как пингвиненок неуклюже попыталась развести руки в стороны.
- Лиз, привет… - сигарета упала на асфальт, но Эйаль не обратил на это внимание.
-Ты помнишь мое имя? – наивная улыбка подняла уголки ее губ.
- На мой маразм еще не жаловались. – оба рассмеялись.
Эйаль достал табак, предложил Лиз самокрутку, но она отказалась, хотя ей не мешало бы чем-то занять руки. Она, то поправляла платье, то теребила прядь волос.
Их дальнейший разговор походил на сомнительный коктейль из его географических перемещений и ее пресловутой реальности… Минуты отсчитывали, выкуренные одна за другой, сигареты.
Лиз обернулась на мигающие в ночном немее башни «Азриели» и сделала шаг назад.
- Постой, - Эйаль схватил ее руку, -  Не знаю, нужно ли тебе это знать, но я помнил тебя все эти годы. Твоя искренняя улыбка, как фантом, преследует меня всю жизнь.
Эйаль все сильнее сжимал ее кисть, и Лиз чувствовала, как тепло от его руки поднимается вверх, румянцем ложась на ее щеки.
 «Куда едим?» - спросил таксист. «Керем ха-Тайманим, Кехилат Эден… та квартира пустует» - он вытирал ее слезы. «Расстегни мне немного платье, я хочу глубоко вздохнуть» - попросила Лиз.
***
Пастельное голубое небо было разрисовано белоснежными облаками. Они как бы рождались из морской пены туманного Альбиона и тянулись на юг, тем самым позволяя  солнцу медленно просыпаться и не спешить открывать настоящие краски нового дня. Рассеянный свет стелился вдоль улиц, подхватывал ароматы пекарней, мешая их с запахом кофе и свежих газет, заглядывал в щели опущенных жалюзи и безропотно проникал в спальни, касаясь ресниц.
Лиз открыла глаза. Вокруг было светло и тихо. Лишь где-то вдалеке чирикала птичка. Часы показывали 8:05. Она повернула голову и посмотрела на спящего Эйаля. Были ли вообще те двадцать лет? Утвердительно отвечали седые виски и светло графитовые кудри, потерявшие былую черноту.
На стенах не было фотографий, но старый проигрыватель и десятки пластинок, сложенных на стеллаже, свидетельствовали ее давнему визиту. Окно было завешено кружевной занавеской, похожую, она видела у Ральфа Лорена.
Немного ныла голова. Вчера она выпила слишком много вина и практически нечего не съела. На стуле висело вечернее платье, на краю кровати лежало ее белье. Больше с собой ничего не было: ни сумочки, ни телефона, ни косметики. Она усердно пыталась собраться с мыслями, решить, как выходить из сложившейся ситуации, но мысли лениво прятались от нее в смущенном рассвете.
Снова Лиз проснулась от того, что Эйаль прижимал ее к себе, словно голубка согревает и защищает своего птенца большими крыльями.
Эйаль встал, скрутил самокрутку, и поставил на огонь кофе. Лиз молчала, оглядываясь по сторонам.
- Ты будешь кофе, или заварить тебе чай? – глаза Эйаля растерянно бегали по полкам в надежде найти только что предложенное. Но Лиз согласилась на кофе.
«Кофе в постель» - однажды Алон обсмеял эту идею, сказав, что кофе это вредно, а чай пьют в гостиной, а не в спальне. Сейчас же Лиз глоток за глотком вновь ощущала настоящий вкус утра. Их разговор сделался веселее, и ее смех прогонял прочь густой туман английской сдержанности.
- Тебе надо переодеться во что-то менее нарядное. Есть отличное место неподалеку, куда мы пойдем кушать хумус. Я прогуляюсь до Аленби, куплю тебе джинсы, футболку… С твой фигурой не должно возникнуть проблем. А пока можешь что-нибудь подыскать в моем чемодане.
Лиз предпочла одеть вчерашнюю футболку Эйаля. Забавно, что в сорок она только начинала понимать героинь фильмом, разгуливающих по дому в одежде бойфрендов. Она подкурила самокрутку, и сев в кресло, задумалась. Ее мысли прервал стук. Наверное, Эйаль забыл что-то. Она, не спросив «кто там», распахнула дверь. На пороге стоял Алон.
- Ты жива? – переведя дух, произнес он.- Я вернулся к нашему месту, но тебя там уже не было.  Я подумал, что ты обиделась, что я долго танцевал, и уехала в квартиру, но там тебя тоже не оказалось. Я опросил всех официантов и один сказал, что ты пошла курить. С каких пор ты куришь? Мы же договорились, что ты бросишь.
- Вчера закурила. – Лиз смотрела сквозь низкорослый силуэт Алона.
-Почему?
- Тошно стало.
- Ты перепила. Я видел, как ты налегала на вино. – Он оглянулся вокруг. – Как ты скомкала платье! Это же Диор, бешенных денег стоит! – возмутился он, заметив свой подарок жене.
- Забери его себе. – Сухо ответила Лиз.
- А ты домой в трусах поедешь? Что за футболка на тебе? Я ее где-то видел, но не на тебе. – Алон призадумался. Лиз молчала.
- Я в растерянности спустился вниз, мне сказали, что курят у фонтана, но там тебя тоже не было. С ресторана уходили последние гости, я всех расспросил, не видели ли тебя.
- Ты бы еще Биби Натаньяху позвонил, вы же знакомы. – Лиз поджала губы. Закатила глаза.
- Позвонил бы! И всю страну бы на ноги поднял, если бы не таксист, который видел, как ты садилась в машину его коллеги. Я дождался, пока тот выйдет на смену и отвезет меня сюда. – Алон ослабил галстук, расстегнул пуговицу рубашки. Лиз молчала.
- Ты мне объяснишь, что происходит? – Алон стоял ровно, непоколебимо.
- Мы познакомились за неделю до встречи с тобой. – Робко начала Лиз.
- С кем? С Таксистом?
- Нет, с Эйалем.
- Так зовут таксиста?
- Это мужчина, у кого мы сейчас дома. – Мысли запаниковали.
- У таксиста дома?
- Нет! До тебя у меня был другой мужчина, но появился ты и я ... - Лиз запнулась. Она не знала, какое подобрать слово «переключилась, отвлеклась», но слово «влюбилась» точно было неподходящим. Сейчас она осознала это отчетливо ясно.
- Что значит другой мужчина? Ты была не…? – рот Алона так и застыл полуоткрытым.
- Что?
- Секунду, а что ты делаешь у него дома? – Алон насупился.
- Мы знакомы двадцать лет. – Лиз опустилась в кресло, оттягивая футболку, чуть прикрывавшую бедра.
- Ты мне изменяешь двадцать лет?! – Алон снова стал пунцовым.
- Он сидел напротив нас. – Лиз подняла глаза, сглогнула.
- Когда?
- Вчера, на ужине.
- Пока я танцевал,  вы договорились сбежать? – Алон схватился за голову.
- Нет! – Слезы выступили на ее глазах. – Я не собиралась, просто вся наша жизнь представилась мне, и стало так тошно …
- Пить меньше надо было, чтоб глупости в голову не лезли. Ты избалованная лентяйка. Что тебя не устраивает в жизни?
- Все…
- Что все? Роскошная квартира, загородный дом, машины, дети учатся в престижных школах. Ты хоть час работала, чтобы все это у нас было?
- Ты меня не пускал работать все эти годы! – резко выпрямилась Лиз.
- Правильно, женщина должна вести домашнее хозяйство. Так заведено в моей семье. Надо быть дома, растить детей и уважать мужа. – Алон утвердительно кивнул головой и пригрозил ей указательным пальцем. - Собирайся, поехали. Проспишься, протрезвеешь до конца, а там и поговорим. Несешь мне чушь разную! Поверить не могу, что ты так напилась!– Алон протянул ей платье.
- Я никуда не поеду. – Лиз вцепилась в ручку кресла.
- Смотрю, тебе понравилась ночь в нищете. – Ехидная улыбка мелькнула на его лице.
- Нет у меня жизни, не нужна мне роскошь! – у Лиз затряслись губы. – Все эти годы я как в золотой клетке. Ты не понимаешь и не слышишь меня. Тебя волнует только, чтоб все вокруг восхищались нами, но ты хоть раз спросил, чего хочу я?
- Ты заедаешь свое недовольство моими деньгами, я прав?
- Да. – Лиз опустила голову.
- Я так и знал. Неблагодарная. Я пашу как проклятый, чтоб ты была довольна, а ты спишь с каждым встречным. – Алон сделал шаг в ее сторону.
- Не правда! Он единственный! Я его люблю! – последнее слово сорвалось с ее губ и повисло в воздухе как гриб атомной бомбы. В комнате воцарилась тишина. Алон сделал пару глубоких вдохов и выдохов, но лицо багровело, и редкие волосы становились дыбом.
- Только не говори, что замуж ты выходила не по любви?! – Алон наклонился к ней.
-Не по любви… - прошептала Лиз.
- Дрянь! Да ты настоящая… – Алон резко снял пиджак, отшвырнув его в сторону.
- Что здесь происходит? – в комнате появился Эйаль. Он бросил пакеты и ринулся к Алону.
Развернув его за плечо, он узнал мужа Лиз. Оба оторопели.
- Я все объясню.  – Эйаль попытался опустить поднятые кулаки Алона.
- Не трогай меня, недоносок! – Алон яростно высвободил руки. Он хотел было съездить Эйалю по лицу кулаком, но в последний момент осознал, что проигрывает ему и в росте и в весе. – Вы оба друг друга стоите! – Он схватил пиджак и, выскочив на улицу, заорал, - Шлюха!
Слезы покатились по ее бледным щекам. Лиз, прикрыв рот рукой, посмотрела на Эйаля обезумевшими глазами.
 - Успокойся, Лиз, все хорошо. Переоденься, и пойдем, прогуляемся к морю, покушаем хумус, поговорим, все обсудим. – Он опустился перед ней на колени.
Перистые облака рассеялись, солнце поднялось высоко и сияло на ярко голубом небосклоне. В комнате было совсем светло.
***
Лиз и Эйаль дошли до пляжа Гордон. Как только она шагнула на песок, каблук провалился, и она пошатнулась. Вторая нога оставалась на асфальте.
- Я не могу! – крикнула она ему вслед.
- Снимай туфли, - Эйаль сам сбросил вьетнамки, - почувствуй, как каждая песчинка отдает свое тепло!
Она колебалась. Он протянул руку.
Ветра практически не было. Волны метрономом набегали на берег. Солнце припекало, и Лиз морило в сон. На секунду ей показалось, что она действительно спит, и последние сутки ей приснились. Сейчас прозвенит будильник и пригласит в обыденное утро: завтрак, сбор детей в школу, суета.
- Ты когда-нибудь бывала в пустыне? – на ее ступни Эйаль сыпал струйку теплого песка.
- В детстве.
- Если ты прильнешь к песку, и посмотришь на его изгибы, он напомнит тебе золотистые барханы, а море на горизонте засияет как мираж.
- У меня волосы будут в песке.
- Неужели это важнее красоты?
Эйаль был прав. Песок с такого ракурса был похож на пустыню. Сколько еще самых обыкновенных, но завораживающих вещей она не видела?
Минута за минутой, год за годом выцветала ее семейная жизнь. Никому не нужны эти фотоснимки, где не видно очертаний присутствующих людей, не понятно, что вокруг, но выбросить их нельзя, так как среди пожелтевших силуэтов ярко вырисовывались две худощавые фигурки с радостными лицами – ее сыновья. Как ей поступить?
-  Поедим хумус? Уже почти три, а мы только кофе и пили. – Эйаль протянул Лиз руку. Она поднялась.
Под широкими развесистыми пальмовыми ветвями стояло несколько столиков. Хозяин радостно приветствовал гостей и, поправив белоснежный фартук, удалился на кухню готовить «самый вкусный хумус в мире»!  Через четверть часа он вынес два блюда, где был размазал хумус, полит тхиной и оливковым маслом, посыпан кинзой и затаром, украшен яйцом и зернами нута.  В другой руке он нес пышные питы. Как только еда оказалась на столе, Эйаль оторвал кусочек питы и, зачерпнув им хумус, отправил его в рот. Лиз недоверчиво покрутила в руках пластиковые приборы.
- Лиз, арабы хумус макают, мы намазываем, но никто не есть его вилкой и ножом. Их подали для приличия.  – и Эйаль продемонстрировал еще раз как есть нутовое лакомство.
В последний раз Лиз ела руками из пластиковой посуды примерно двадцать лет назад. Алон строго следил за аристократическими манерами семьи, до такой степени, что они не готовили крылышки, так как их как раз едят руками.
Хумус оказался вкусным. Правда Эйалю пришлось кормить ее с рук, как маленькую неуклюжую девочку.  Он все подшучивал, что дожди туманного Альбиона смыли весь израильский менталитет.
Под конец трапезы Лиз, поднабравшись сил, завела робкий разговор о сложившейся между ними ситуации.
- Я не вижу причин, по которым мы не можем быть вместе!  - несколько удивился Эйаль.
- А мальчики?
- Ты им все объяснишь, если они захотят переехать, мы подумаем о другом жилье.
- Алон их не отпустит. – и на ее глазах навернулись слезы.
- Лиза-ле, рано беспокоиться о том, что еще не произошло. Пойдем домой, отдохнем, а вечером поедим за твоими вещами.
По дороге домой Лиз про себя поражалась, как она, вот так спонтанно, очутилась в новых ботинках. А может они всегда принадлежали ей, а она их отказывалась надевать? Ей было комфортно идти по мощеной улице. Ее шаги были такими же воздушными, как тогда, когда они прошли мимо ее родной Мелчетт по дороге в квартиру Эйаля. Неужели прошло двадцать лет? Да, и ничего не изменилось, кроме того, что за тысячу километров ее ждали сыновья.
На ступеньках у входа стоял ее чемодан. Вещи были запиханы страшно неаккуратно: обувь, белье, одежда, косметика – все  вперемешку. Сверху лежала декоративная тарелка с видами Тель-Авива, купленная старшему сыну в коллекцию, но видимо на чемодан так надавили, закрывая, что она лопнула. В кармашке лежало ее дорожное портмоне, но ни обратного билета, ни паспорта там не было, но было письмо: «Забирай свои вещи и убирайся их нашей жизни. Сыновьям я сам все объясню. Ты от них отказалась вчера вечером. Не вздумай вмешиваться, иначе ты их вообще не увидишь.  С адвокатом я уже связался. Улетаю сегодня в час». Лиз посмотрела на часы. Она опоздала что-либо исправлять, и ей даже не дали шанса сказать последнее слово. Приговор был приведен в действие.
Эйаль целыми днями от нее не отходил, готовил кушать, кормил, вытаскивал из дома на прогулки или послушать джаз. Временами казалось, что она тронулась умом: она, то впадала в транс, смотря в одну точку, то со смехом реагировала на его осторожные шутки. В руках она постоянно вертела фотографии сыновей. Через пару дней он вернулся домой с новым телефоном в руках: «Я оплатил счета, и нам снова подключили домашний номер. Позвони мальчикам. Я прошу».
После долгих гудков трубку наконец-то сняли. Это был старший сын, Омри. Секундой позже что-то зашуршало, и Лиз услышала хриплое дыхание Алона. Сын сухо поприветствовал мать. Она днями напролет репетировала речь, но сейчас слова и мысли путались, она сбивалась, говорила ерунду, зачем-то рассказывала какая хорошая погода в Тель-Авиве, возвращалась к несущей теме, но сын отвечал односложно. Мешало ли ему молчаливое присутствие отца в разговоре или он тоже отвернулся? На фоне, Лиз услышала тоненький голосок младшего, Гили: «Это мама звонит, я знаю, отдай трубку…Ало? Мама! Я знал, что ты позвонишь, я знал, что ты здорова!». К горлу Лиз подступил ком. Лучше сейчас задохнуться, чем жить дальше, но Гили, Омри, он ее поймет и простит, когда повзрослеет.
Документы на развод пришли очень быстро. Бывший муж позаботился, чтобы она осталась со своей одеждой на руках, но без украшений, машины и жилья. С детьми она могла видеться сколько угодно, но только не в Англии, а это означало максимум два раза в год, на каникулах. Здесь естественно сыграли роль связи Алона, но она побоялась возразить. Уж больно близко к обрыву она стояла, и сильные порывы ветра приближающейся зимы могли сдуть ее прямо в пропасть. Она отошла на безопасное расстояние. Лиз часто звонила сыновьям, они по долгу общались с Гили, а Омри лишь отвечал на ее вопросы. В магазинах она покупала все, что подарит им при встрече, и сможет хоть как то восполнить отсутствие матери в их жизни.
Зима выдалась дождливая. Лиз и Эйаль часто по несколько дней сидели дома, когда потоки воды с ревом текли по улице и грозились ворваться в их скромное жилище. Она чувствовала себя птенцом, согретым большим крылом. Рядом с Эйалем она была в безопасности от нападок совести, и терпеливо ждала приезда сыновей. Он учил ее йоге, и с каждым днем она становилась все более гибкая к внешним проявлениям мира. По началу, ей не хватало серебряных столовых приборов, наполированного паркета, званых ужинов, но душевные компании тель-авивской богемы открывали перед ней свои шкатулки с драгоценностями, которые она по очереди примеряла на себя. В солнечные дни они отправлялись в Яффо на барохолку : Лиз перебирала старые пластинки, листала пыльные книги, которые всегда хотела прочитать, Эйаль учил ее фотографировать. Ей стало уютно в больших бесформенных свитерах, с собранными в пучек волосами, без косметики. Они часто ходили есть хумус в то самое кафе, и теперь она заправски намазывала его на теплую питу. На рынке Кармель она быстро выучила, где дешевле овощи и фрукты, у кого самые вкусные маслины, научилась готовить кускус и артишоки. Эйалю нравилось, что в доме теперь помимо сигарет и кофе, стало пахнуть едой. Его радовало, что за несколько месяцев она пришла в себя и органично слилась с новым образом жизни. Счастье было ей к лицу.
Наступила долгожданная весна. В середине марта природа, полная сил и влаги, расцвела. Все улицы Керем-а-Тайманим разукрасились цветущим кустарником, птички, не боясь промокнуть, щебетали под окнами. В одно безоблачное утро Лиз, как обычно, прильнула к Эйалю, но он не спал и выглядел обеспокоенным.
- Лиз, вчера пришло письмо, меня приглашают отправиться в экспедицию на полгода в Антарктиду. Я всю жизнь мечтал… - он замолчал.
- А я? – неужели то утро повторяется?
- Ты останешься здесь, я же вернусь, пойми меня…
- Когда тебе надо уехать?
-Послезавтра.
Слова повисли в воздухе, как будто Лиз озвучили диагноз, и добавили, что нет лекарства, повлиять на ход болезни, и что она обязана смериться. Последующие два дня она помогала ему собираться в дорогу: бегала по магазином со списком, аккуратно складывала теплую одежду, пока он сосредоточенно упаковывал технику. Уезжая, он протянул ей небольшую коробку. Там был фотоаппарат и открытка с надписью «не упусти ни одного интересного момента, я хочу все знать, когда вернусь».
Теперь по ночам Лиз слушала, как листья пальмы стучали в окно, ставни скрипели, и море жаловалось на ветер. Вокруг кружило негодование, сдвигая стены внутреннего гетто Лиз.  Жизнь в золотой клетке казалась проще, чем свободный полет. Она была бы рада выбрать направление, но незнание сторон света осложняло задачу. Компас был в Антарктиде, и на него слишком сильно влияло его собственное магнитное поле.
Фотография не приносила ей удовлетворения, она чувствовала, как становилась отражением Эйаля. Однажды зеркало уже треснуло. Осколки врезались в память, и Лиз не находила себе место, мысли кровоточили. Все вокруг были замкнуты в скорлупу социума, а она, бездомный птенец, никак не могла согреться, потому что снег облепил его со всех сторон.
Однажды что-то пошло не так, она искала, но споткнулась об Алона и покатилась с ледяной горы вниз, с каждым годом обрастая чужой жизнью как снежный ком. Солнце Эйаля светило ярко и растапливало вечную мерзлоту, но он был далеко, а самой ей было не справиться. Новый образ жизни пригревал верхние слои, но вокруг были лишь лужи слез. Тепло должно было идти изнутри, от сердца. Тогда ком распадется на части, и она взлетит.
Двадцать лет назад она сделала первый шаг, пару месяцев назад второй и теперь ей предстояло сделать третий, чтобы шагнуть на дорогу назад к себе настоящей. Ненавистное слово «надо» стало решающим. Надо поверить в себя. Надо расправить плечи. Надо обрести уверенность. Надо волноваться только о важном. Надо решить, что действительно важно. Надо принять себя такой, какая есть, а других другими. Тогда найдется ориентир, на маяке зажжется свет и, несмотря на бурю в море и в душе, корабль доплывет до причала, откуда будут видны  башни «Азриели», блестящие серебром на фоне чернильного неба. Ветер перемен обогнет их и  устремится вдоль улиц, где растут каштаны и пальмы шелестят пушистыми ветвями. Любовь и самопознание не дадут потеряться в лабиринте жизненных перипетий.
Однажды утром Лиз разбудило пришедшее на электронную почту письмо. Там снова будут бесконечные снега, но она поспешила его открыть. Эйаль сообщал, что он вернулся на мыс Горн, так как отказался от продолжения экспедиции и едит домой. «Ни один человек не счастлив, пока он не считает себя счастливым» - Лиз процитировала Марка Аврелия в ответ, и от себя добавила «Ждем».