Вторая судьба

В прохудившуюся крышу продолжала лить вода. Это не прекращалось уже восемь лет – может и больше, не знаю, не считала. Вода превращала пыль, скапливающуюся в короткие периоды затишья, в липкую грязь, которая была повсюду. Вода орошала горы немытой посуды в раковине, она забиралась под тонкое одеяло, которым я пыталась закрыться от всего мира, и не давала спать. Что ж… значит, не судьба. Ещё один день, в который я буду ходить бледная и с чёрными кругами под глазами.
Я осторожно свесила босые ноги с кровати и медленно, чтобы не отдёрнуть, опустила их в лужу. Мурашки тут же пробрали с головы до ног, но я мужественно отогнала от себя малодушие и привела тело в вертикальное положение. Стоило привести себя  хотя бы в относительный порядок, но я этим пренебрегла – впрочем, как и всегда. Не вижу смысла. Вместо этого я направилась к телевизору, воткнула вилку в розетку, села на краешек дивана и нажала кнопочку на пульте.
Ящик тут же включился, запестрел яркими картинками, отгоняющими сознание в угол черепной коробки. По моему лицу поплыла блаженная улыбка. В кои-то веки утро начинается с расслабления. Может, хотя бы сегодня я отдохну от этого всего. А что? Весь день проваляться перед телевизором в блаженном расслаблении и просто внимать тому, что он мне вещает – о да, для меня это воистину разнообразие. Но сколько времени будет потеряно зря, времени, которое я могла бы провести с пользой, что-нибудь создать или… или…
Лёгкий хлопок, дым, запах гари. Вода замкнула контакты. Изображение скукожилось в одну точку, мигнуло напоследок белёсым глазом и растаяло. Последовал ещё один хлопок – на этот раз более впечатляющий, я даже подпрыгнула. Это моя рука сама, непроизвольно запустила в неожиданно хрупкий кинескоп пультом, и стеклянная колба лопнула, оставив меня снова наедине с самой собой.
Я выругалась и пошлёпала на кухню. Поглощая остатки лапши и части тел каких-то морских обитателей, я слушала нарастающий шум дождя и ждала, когда он наконец перерастёт в грохот, а грохот снова заполнит мою голову, стараясь разорвать барабанные перепонки. Так происходило каждый раз, каждый божий раз, и я металась по квартире, как умалишенная, не сознавая себя и мечтая одновременно о том, чтобы это скорее закончилось и никогда не прекратилось.
Но в этот раз что-то было не так. Не как обычно. Иначе я бы не стала писать об этом.
Я словно налетела на невидимую стену. Меня пробрал страшный, кровавый кашель и я услышала, что меня зовут. Накинув то, что осталось у меня от одежды, я скатилась по лестнице и выбежала на улицу.
Пока я шла, я видела других – мы мало чем отличались, только лишь степенью поношенности одежды и полом, пожалуй. Такие же страдальцы, уныло, но целеустремлённо тащащиеся по улице – на лицах кровь, тела испещрены шрамами, у некоторых пальцы в лохмотья. Но все чистые – ещё бы, ежедневный холодный дождь в течение стольких лет смоет любую грязь с кого угодно, особенно если хорошо ладошкой потереть.
По мере приближения к условленному месту, шаги ускорялись, и я уже была не собой, а сторонним наблюдателем, тело моё двигалось в такт толпе и вместе с толпой, ставшей живым организмом, колыхавшейся на пронизывающем ветру и постепенно втекающей в незаметный, узкий вход в подвал прямо посредине захламлённого пустыря. Организм растянул свои окровавленные лица в улыбках и медленно, неуклюже целиком забрался внутрь, туда, где уже звучала странная, непонятная музыка, и где она будет звучать ещё столетия после того, как моё тело умрёт. Так думала я, самовольно отдаваясь в объятья коллективного разума.
Полуголые тела носились в безумном исступлении, оглашали маленькое помещение хриплыми выкриками, а организм радовался, свивался в кольца и озорно подталкивал нерешительных. Пот и кровь смешались в розовую пенку, стекающую по коже и блестящую в отсветах пламени.
Но вдруг все замерли на месте, организм прекратил свою ужасную пляску, руки взметнулись к возвышению, на котором, кажется, только сейчас появился сам зверь в том теле, которое выбрал себе на ближайшие полчаса. И глаза его поднялись к потолку, из которого торчали, извиваясь, черви, он тоже поднял руки и, набрав в лёгкие затхлого, мёртвого воздуха, провозгласил странным, страшным голосом: «Звезда умерла…»