Тень экзекуции. 1

- Вот, смотри, над водой, потом над хребтом в половине мизинца отсюда, рыжий такой зверь пылает, видишь? – весело кипятился Пашка, указывая своей даме в нужную точку неба из окна люкса. – До него без малого шестьсот лет, световых, ясен пень, пятьдесят три парсека, вовсе не мелочь, короче.
- Он красный, - со вздохом отвечала та тоном школьницы на экзамене. – И симпатичный.
- Ага, в порядке всё у тебя со зрением, значит, - ослепительно улыбался Пашка сиятельной улыбкой довольного хищника, бесцеремонно привалившись на подоконник и нимало не смущаясь тем, что бесстыже обвязал талию полотенцем – дабы не дефилировать вовсе нагишом. – Можешь смело забывать свои линзы где попало – они тебе на деле не нужны уже. Это просто было снижение резкости из-за того, что ты перенервничала, вот и всё, - он вежливо, но настойчиво привлёк к себе молодую женщину, чтоб покрепче поцеловать – ну, и чтоб не давать повода выбираться из его объятий... Что за блажь забираться в халат – ночь вовсе не прохладная, лето уже вступило в свои права и здесь, на берегу озера. Ну да ладно, сбросить его недолго, когда он будет слишком уже мешать.
   Пашка с азартом наслаждался произошедшим сегодня чудом – он ни разу не чувствовал себя столь приятно в постели с дамой – даже когда его жена успокаивала тем достопамятным дождливым вечером, когда после дурацкого объяснения с девушкой, к которой он был неравнодушен, хотелось послать к чёрту всё и вся и не просыпаться никогда уже больше в жизни, так все достали. И, хотя по привычке хотелось водить – и это занятие он не намерен был бросать – перемену он заметил легко и сделал все нужные выводы хоть и молча, но быстро. Но что-то из нехорошей серии очередных «не так» имело место быть, и с этим безобразием необходимо было покончить как можно скорее. А нащупать это нехорошее по сию пору не получалось – хотя он уже узнал о столь неприятных вещах из Светкиной жизни, как несостоявшаяся свадьба и аборт, о котором идиот-папаша, будучи застуканным на месте кувыркания, уже и не узнал. То, с каким выражением рассказывала о своих горестях новая подруга, не сподвигало думать, что она склонна об этом вообще была кому-то сообщать, но Пашка чутьём понял, что это всего лишь ответ на его сообщения о причинах его шрамов на груди. Честная девочка так напугалась, что вбила себе в голову, что сейчас они значат по сию пору то, что и четырнадцать лет назад – вот и поведала ему наиболее грустные эпизоды своей жизни. Однако чего-то она по-прежнему боялась – и это Пашке не нравилось, особенно потому, что ему тоже хотелось, чтоб его бесшабашное сейчас счастье полностью передалось этой грустной красавице. Похоже, придурок, что так и не стал её мужем, оказал всё же медвежью услугу – Светка осталась свободна, ведь мотивации отбивать её даже у номинального супруга было бы просто неоткуда нынче взяться, но оставил после себя что-то вроде пепла на пожарище, жутко мешающего в данный момент. Пашка усмехнулся сам себе – какой ты стал умный вдруг, Челленджер, вырос уже или вовсе влюбился по уши, а?
   Получается, прозвали в школе верно – коль скоро «челленджер» то и означает, что «бросающий вызов», то по крайней мере частично это точно про него. Директорская дочка верно – так ей и всем остальным казалось – рыкнула ещё в начале десятого класса, мол, Пашке вечно больше всех надо. Это им так казалось со стороны – на самом деле он просто хотел, чтоб к нему не приставали с чепухой. Как будто после венгерского танца Брамса песенка про улыбку из тошнотворного от пересышенности слащавостью мультика  чепухой не покажется, ага. Ну, или «Дубинушка» там после чардаша Моцарта. Кибальчиш после развесёлой банды Робина Гуда выглядит просто идиотиком, которого в дурдом закрыть забыли в суматохе, да-да. Пашка даже и не озвучивал никогда вслух это своё мнение, ну, разве что когда потребовал тишины в классе, когда литераторша поставила пусть и хрипящую пластинку, но с чётко различимым «В пещере горного короля» Эдварда Грига – так после того пришлось наслушаться всякого, как назло, от педагогов… Тем не менее, одно отсутствие восторгов по адресу красно-кумачовой героики уже выставило его едва ли не аутсайдером – за что после пришлось очень жестоко поплатиться…
   Но только того, чтоб оставили в покое – этого, конечно, Челленджеру было мало. Он относился к тем особям мужского рода, что не видят ничего дурного не только в комфорте как таковом, но ещё имеют наглость дистанцироваться от дешёвого, как сигареты без фильтра, портяночного брутализма соотечественников. Нет, конечно, лазать по деревьям и заборам, прыгать по сваренным вручную гаражам из радиаторов отопления, служившим во дворе также и складами, и клубами – никогда не отменялось и с выполнялось с таким азартом, что однажды привело к печальным последствиям. Выкатившись из двора в очередной китайский раз с диким хохотом на самодельных санках и не сумев вовремя затормозить, Пашка-дошкольник впечатался вопреки собственному желанию и согласно элементарным законам физики – в очень серьёзную сварливую тётку, что оказалась директором элитной школы, что стояла от дома в нескольких метрах, отчего, несмотря на все принятые нужные в таком случае меры, дорога в эту школу оказалась навсегда закрытой… Но шариться по подворотням и чердакам, бегать по ещё диким берегам Её Полноводия, мастерить из подручных материалов разные ужасные вещи – во всём этом и не только в нём юный эстет не уступал никому из шебутных сверстников. Однако кроме всего этого стандартного контента жизни школьника последней четверти уходящего тысячелетия, у Пашки были свои вкусы и предпочтения – и, хотя их он никому не навязывал, одно их наличие уже вызывало неоднозначную реакцию окружающего мира. Впрочем, до пятнадцати лет эту реакцию Пашка старательно игнорировал – зря, наверное…
   Тем не менее, то, что отличало его от других – о чём он не особо задумывался даже – очевидно, послужило не только причиной катастрофы в последний год учёбы, но привлекло внимание девочки, которая сейчас превратилась в роскошную даму, не пожелать которую мог только слепой; с точки зрения её нынешнего любовника, разумеется. И оно же сейчас диктовало намерение разобраться с тем обстоятельством, что мешает быть в данный момент ей столь же счастливой, что и любовник – заметим вскользь, что многие из брутальных сверстников вообще не задались бы таким вопросом. Накачанная фигура была безупречна, но этого и яркого оттенка шатеновой гривы было недостаточно, девочка была явно из тех, что не останавливается на этом уровне – итак, чего же она по-прежнему опасается, задумался Пашка, с аппетитом озорующего ребёнка таская виноград из вазы. Вроде бы особо не лютовал, овладев, вёл себя даже аккуратно – да и она явно не притворялась, что ей хорошо. Или тут тоже безотцовщина прошлась как-то криво, и теперь вообще не разобраться, где оно, то, что мешается? Они сидели на диване, явно предназначенном также для того, чем стоит заниматься на этой огромной кровати с балдахином…
- Света, ты любишь рестораны? – так, осторожно берём за руку и спокойно, спокойно глядим, может, её моё желание смущает, но всё же поймать её снова и… очень хочется уже.
- Нет, я слишком долго проработала там, пока была студенткой, - с тихим вздохом ответила она, чуть потупившись. – Да и вообще не люблю, где шумно.
- Что ж, - спокойно и утвердительно заметил Пашка, потянувшись за шампанским, - тогда мы останемся здесь, - он отпустил её руку, чтоб расправиться с пробкой. – Мне это даже нравится.
   Этот жест у него был отрепетирован до автоматизма – в мэрии его часто зазывали в кабинеты, упрашивая вскрыть не только шампанское, и оттого смотрелся в его исполнении легко и красиво. Разливая по бокалам с грацией, могущей поспорить с профессиональным барменом, Пашка негромко, но чётко взялся выводить старый знаменитый мотив:

- «Where do I begin
To tell the story of how great a love can be
The sweet love story that is older than the sea
The simple truth about the love she brings to me»,
 
- это звучало у него очень спокойно и естественно, но неизменно вызывало едва ли не шок у любого слушателя. Оно и сейчас не оставило новые уши равнодушными, и Пашка спокойным жестом продолжил, предлагая даме бокал:

- «Where do I start ..
With her first hello
She gave new meaning to this empty
world of mine
There'd never be another love,
another time
She came into my life and made the
living fine»,

- от желания его голос обрёл нужную густоту, и можно было уже смотреть немигающим взглядом, перед которым ещё пока никто не мог себя спокойно себя чувствовать. Только сейчас Пашка пел вполне искренне, желая только понравиться своей новой даме. Он с удовлетворением заметил, что её ресницы задрожали почти сразу, значит, номер успешен – впрочем, когда он был неуспешен, а? Только сейчас это было приятнее, чем когда-либо. Итак, к третьему бокалу дожав интонацию до нужного напряжения, Пашка умолк, тихо улыбаясь:
- Разбивать не буду, хорошо? – он по-дружески подмигнул, оставив ладони свободными, и протянул руки, приглашая в объятия.
   Похоже, получилось, с удовлетворением отметил Пашка, неторопливо целуясь и расправляясь с ненужным ему вовсе халатом. Вероятно, ему просто попалась девочка, не избалованная красивыми жестами, ну весь набор откатать потом не составит труда. Лишь бы дело было только в этом, право, - думал он, поудобнее устраиваясь и аккуратно располагая женские ноги у себя на талии. Подстраховаться всё же не мешает…
- Света, - вежливо произнёс Пашка, что прозвучало на резком контрасте с его фактическим рычанием, едва он оказался здесь, - ты пойми, я тебя хочу, а не просто само это дело, понимаешь? – сейчас было уже легче спокойно смотреть в глаза, и то, что Пашка увидел там, ему понравилось.
   Теперь можно и не притормаживать, - эта мысль была уже едва заметной, и, услышав стон, так нужный ему сейчас, Пашка думать перестал и отвязался. 
   

Маргарита Константиновна была женщиной дородной, солидной и серьёзной. Её волосы, подчинённые не то химке, не то термобигуди, когда-то могущие навевать аллюзии с исполнительницей известного хита «Арлекино», нынче были устойчивого цвета «хна по седине». Серые глаза были крупноваты, заставляли вспомнить ту часть в учебнике биологии, где говорится о базедовой болезни – тем более, что биологию как раз этот грозный школьный завуч и преподавала. Хотя дамой она была скорее просто крупной из-за климактерических расстройств, но ощущение, что она одним своим присутствием может вызвать крупные неприятности любого толка – от пары по поведению в четверти до селевого потока в горах за полторы сотни километров от города – вызывала всегда прочное. Когда и каким образом она научилась столь дивному свойству – нам, право, неведомо, но пользоваться им её вынуждала не столько сама занимаемая должность, сколько стремление к самореализации, свойственное каждому человеку, кем бы он ни был и где бы не находился. Школьные хулиганы её не боялись, но тщательно старались сторониться во избежание неприятностей, тем более, что армия туповатых благообразных девочек никогда не оставляла Маргариту Константиновну без нужной информации, пытаясь заслужить тем её благосклонность – когда из желания мелко помстить будущим зекам, когда надеясь на послабление при выставлении оценок за прилежание. Сей факт способствовал хоть какому-то реальному обучению на уроках – когда ободрённые снисходительным вниманием завучихи, когда от испуга задействовав мозг в учебном процессе, школьницы старались хоть как-то усваивать материал.
   Но, поскольку несчастному педагогу то и дело с усталым артистизмом приходилось опускаться на уровень, понятный туповатому большинству, выхлоп от воодушевлённого внимания к теме урока был невелик, а оценки часто случались завышенными тем, кто демонстративно старался. Да и уровень обучения был невысок – проще говоря, привыкшему «работать с книгой» Пашке быстро надоедала скукотень на уроке, и он то рисовал в отдельной тетрадке что хотел, то просто брал с собой посторонний томик, чтоб отлистывать внутри закрытого стола страницы очередной приключенческой бодяги Стивенсона или Майн Рида. Поначалу педагоги пытались с этим бороться, но изымать книгу просто так не давал тот факт, что брал он дорогие издания у дочки судьи, чей папаша был каким-то высоким номенклатурным чином, а портить отношения с этой семьёй никто из педколлектива не хотел. Да и темы урока обычно были уже усвоены Пашкой на удобоваримым уровне, его было не застать врасплох какой-нибудь проверочной или самостоятельной на треть урока, и то, что за четверть обычно стояли четвёрки, было скорее вызвано подсознательной дискриминацией по половому признаку, но не отражало его реальных знаний. Стареющих дамочек, как одна прогибающихся перед администрацией школы, раздражали также его вечно длинные, но аккуратно причёсанные волосы – никакие аргументы о правильности классового подхода и рамках приличий на вредного мальчишку не действовали, он сразу же начинал резкие апелляции к образу мушкетёров и уходил в дебри истории, не всегда ведомые самим великовозрастным оппонентшам, а его матери указывать было бесполезно, та вечно была в разъездах: работала проводницей на пассажирских поездах. Однажды он довёл до слёз несчастную молодую историчку, вежливо указав, что её уроки слишком безжизненны и лишь повторяют текст учебника, который можно и дома прочесть тем, кто вовсе не идиот – а после, смутившись, сам же упрашивал её успокоиться, выгнав оставшихся одноклассников прочь из кабинета. Это тоже в красках донесли Маргарите Константиновне, но та не стала ковыряться в теме, узнав также, что ученик и учительница подружились на почве её предмета – а о том, что содержал свёрток, что через неделю приволок ученик учительнице, спросить не удалось, не лазать же в сумку к подчинённой прямо при ней… Побывав раз на её уроке и увидев, что парнишка отвечает лучше всех основной материал, сопровождая его дополнительными сведениями, завучиха сочла возможным просто составить нормальный протокол посещения и забыть об инциденте навсегда – и так успеваемость школы дрянь, пусть так и будет.
   В данный момент, однако, Маргарита Константиновна сурово двигалась по школьному коридору, высматривая между делом выгнанных с урока учеников, чтоб пресечь их посиделки под лестницей либо в буфете – сколько не указывай этим королевам половника, что только во внеурочное время нужно пускать детей  – бесполезно. Скучающие работницы кухни и кассы никого не гоняли со своей территории, гордо владея как недоедками и объедками, так и испытывая дефицит в простодушной болтовне, оттого к их пристани постоянно прибывали разные отпрыски, томимые дефицитом родительской заботы дома, а то и вовсе отсутствием таковой на деле. В коридорах обоих этажей царила образцовая тишина, с балетной грацией носилась техничка в халате и с огромной тряпкой из мешковины на швабре – сразу видно, что удачно отстояла двухчасовую очередь за чем-нибудь в гастрономе, а сейчас активно показывает, что никуда не отлучалась с рабочего места, никуда. Под крупными электронными часами располагался пост №1 для дежурного класса по школе – и при приближении завучихи шестиклассницы резко встали по стойке «смирно», успев, впрочем, одёрнуть белые фартуки на бурой форме и нацепить протокольные улыбки; стоять здесь и подавать звонки было особой честью, поэтому в школе была масса народа, что и мечтать не могла о ней. Строго кивнув в ответ на подобострастные взоры дежурных, Маргарита Константиновна двинулась в учительскую за каким-то делом, кажется, ей был нужен какой-то из классных журналов другой смены, но не успела скрыться там…
   В конце коридора распахнулась дверь – о, так двери распахиваются очень особенно, когда кто-то вылетает вон по требованию учителя покинуть класс, это невозможно спутать! Так и есть, не без этого – какой-то шельмец не старше дежурного класса, а дежурит нынче образцовый 6 «А», оттого можно было вполне чувствовать себя спокойно, там желающие стать отличницами превалируют во всей смене, донесут к вечеру в целости, что и где кто когда сделал, и при каких обстоятельствах. Маргарита Константиновна двинулась мимо учительской по направлению к кабинету, выплюнувшему ученика – а, так то ж опять музыка, странно, вроде ж перенесли в основное здание из пристроя. Ну, какие там снова проблемы с дисциплиной, что такое?
   Более чем странно, Пашка Краснов, он же вроде не из буйных вовсе. Ну, с этим обычно проблем нет, усадить его читать до конца урока, и порядок, но что произошло-то? Завуч, плавно переваливаясь на уставших ногах, и оттого носившая обувь без каблуков – за две смены на каблуках проклянёшь всех и вся – приняла как можно более внушительный вид и двинулась по коридору к нарушителю дисциплины. Тот же, бесстыже показав фигу закрытому кабинету, что уже должно было быть расценено как дополнительная дерзость, ведь понятно, что сие будет замечено, сунул руки в карманы, что также порицалось школьными порядками, и двинулся наглым широким шагом прочь от кабинета по коридору – вместо того, чтоб оставаться под дверью или хотя бы подойти к ближайшему подоконнику. Мало того, этот юный наглец ещё вытащил из кармана чётки из разноцветного оргстекла и взялся помахивать ими с пижонской брезгливостью на лице – а это уже вовсе не шалость, это настоящий вызов, с грустью пришлось признать Маргарите Константиновне, недоумевающей, зачем ей именно сейчас это шебутное безобразие с претензией свалилось на голову. Кабы ей попался в этаком качестве сейчас кто из приличных школьных хулиганов – нет проблем, устроить распекаловку было бы даже приятно. А чего ждать от этого не особо поддающегося контролю и внушению кадра – было вечно неясно, такие обычно идут по скользкой дорожке к фарцовщикам и дальше, докладывали ведь уже, что жевательную резинку он на что-то меняет, а сам не жуёт. Вон, глаза хоть и голубые, но бешеные, значит, сам скандал устроил, негодяй, чем ему музыка-то не угодила теперь?
   Пашка Маргариту Константиновну не боялся, не любил и не уважал – просто мирился с её существованием, не будучи в силах изменить это обстоятельство. В прошлом году, когда началась безумная и весёлая беготня по кабинетам – ему это нравилось, сидеть в одном три года ему опротивело до невозможности, да и на законных основаниях можно пробежаться по коридору, когда сильно устаёшь от сидения неподвижно – случилась линейка, о которой уже забыли все, кроме него, пожалуй… Две восьмиклассницы, ревевшие белугами после инцидента, быстро покинули школу, их следы потерялись навсегда. Пашка тогда был ещё невелик ростиком и торчал с краю, поближе к центру событий, получается. Рядом стоял придурок Игорёха, вечно заискивающий перед класснухой, и старательно лыбился, демонстрируя искреннюю преданность родной школе. Он был маленький, тщедушный, с выражением лица, похожим на несчастную рыбину с прилавка на рынке. За его спиной, слева – расположил своё жирное тело паскудник Карпов, и его мерзкая ухмылка если что и означала, так только то, что он успел таки где-то напакостить: намазать доску в кабинете пирожком из столовой, сперев это на кого-нибудь, в столовой наплевать в стаканы с чаем, в раздевалке насовать сора в чьи-то карманы. Карпов колол Игорёху иголкой на  ножке циркуля, что положено цеплять на карандаш, со сладострастным упоением ввинчивая это орудие пытки в разные места спины своего товарища, а тот совершал подвиг долготерпения, делая вид, что ничего не чувствует. Стоило бы дать затрещину малолетнему садисту, но Пашка по опыту уже знал, что санкции прилетят не на того, кто так развлекается, а обязательно и только на того, кто вмешается в это дело. Кстати, благодарности в этом случае даже молчаливой от пострадавшего ждать бы тоже не пришлось, но, несмотря на все эти обстоятельства, происходящее было омерзительно до тошноты. Как, впрочем, и все дежурные речи о том, что необходимо чего-то там крепить во имя чего-то, быть достойными великого звания верного ленинца, неустанно бороться с чем-то…
   Ох, даже Том Сойер и то веселее проводил время в воскресной школе, надо полагать – во всяком случае, то, что было в книге про него написано, всё ж намного приятнее этой риторики, вечно аппелирующей к «великому, типа, октябрю». Был ли он на деле великим – это ещё всё же серьёзный вопрос, по мнению Пашки, который знал от старожилов, что в родном городе те самые берега, где мальчишки бегали жечь костры из сосновых шишек, в то время были так же усеяны трупами, что нынче этими шишками. А уж личности тех, кто неустанно восхвалял эту тему, никогда не вызывали искреннего восторга отчего-то, зато неприятных эмоций – сколько угодно. Вон, Анна Геннадьевна, старшая пионервожатая школы, даже по школе в пилотке ходит, а в красной комнате у ней вроде бы настоящая буденовка имеется – только любому стороннему взгляду за версту видать, что материнство ей не грозит даже гипотетически, а вот некий нехороший диагноз уже в глаза бросается. Она как-то разок вздумала попенять Пашке за его независимые манеры да привычку охорашивать гриву, поставив в пример тёзку Корчагина. Ей пришлось выслушать всё, что заслуживал придурок, не ценивший свою жизнь даже ради какого-то заявленного дела – Пашка говорил хоть и с экспрессией, но спокойно и аргументированно, заставив собеседницу сперва побледнеть как октябрьское пасмурное небо, а после и вовсе удрать с места разговора, резко вспомнив о неотложном деле. Кто ж знал, что упрямец не поленится прочесть текст книги – а не удовлетворится сообщением наставников… Или первая учительница соседней параллели, что как-то пару недель подменяла их заболевшую в третьем классе – как начнёт, закатывая глаза от истеричного волнения, расписывать подробности пыток в гестапо, так поневоле поверишь, что делает это ради собственного удовольствия. Таких злобных глаз, как у ещё одной её коллеги, чьё присутствие тоже пришлось потерпеть дня четыре когда-то ещё тогда, Пашка вообще никогда не видел – а ведь тётка просто пришла вести уроки в класс, вообще-то не склонный к особой любви к безобразиям. Этот змеиный голос, унижающий человека только за то, что он в данный момент находится рядом, все запомнили навсегда – кому-то он ещё с полгода снился в кошмарах. Отмалчиваться и делать вид, что тебя тут нет, с этим экземпляром женщины-вамп, увешанной грудами украшений из золота и нефрита, было сложнее всего. Когда она взялась оттягиваться на добряке Никите, что честно выполнил задание на уроке русского, и, подняв руку, молодцевато взялся зачитывать правильные примеры на правило, Пашка понял, что не отсидится. Никита хлопал ресницами, не понимая, отчего с ним говорят столь высокомерно-уничижительно, как будто он сознательно совершил некое ужасное святотатство, и медленно осел, подавившись этим непонятным количеством злобы.
- Примеры из слов «чаща» и «чашка» ты можешь оставить, хотя мог бы придумать и что-нибудь поновее, а слово «чушка» зачеркнёшь и напишешь слово «свинья» - оно и характеризует тебя лучше, - безапелляционным тоном потребовала педагог, с явным удовольствием отмечая, как заблестели глаза мальчишки.
   В следующий момент Пашка уже поднял руку и, получив разрешение говорить, поднялся, как безвестный боец, сменяющий у огневой точки раненого товарища – ровно, плавно и без лишних чувств вообще…
- В нашем регионе расположены два гиганта алюминиевой промышленности родной страны, - бесцветным официальным тоном процедил он с нарочито деревянным выражением лица, чтоб враг раньше времени не мог распознать сорт оружия, наведённого на него сейчас в упор. – Доехать до одного из них сейчас можно за четверть часа на автобусе местного значения. Сырьё, производимое заводом, используется для нужд машиностроения, в авиационной промышленности и продаётся за рубеж, - продолжил он уже настолько без всякого выражения, что училка с удивлением уставилась на него, сдвинув густые брови, отчего её крупный резкий нос показался осколком скалы в сумерках.
- И что? – с вызовом тряхнув пышным каштановым хвостиком спросила она, ещё ничего не подозревая.
- А то, что единица алюминиевого сырья называется чушкой не только в обиходе работников завода, но и в официальных документах, кроме того слово «чушка» имеется в орфографическом словаре русского языка тысяча девятьсот восьмидесятого года издания, - тем же ничего не выражающим скучным тоном подытожил Пашка и неспешно уселся. – У меня всё.
   Враг холодно отмолчался, пообещал проверить факты и даже чуть сник – но Пашка понимал, что это только тактическая победа, вполне могущая обернуться страшными последствиями в будущем, однако иначе отчего-то не мог. Стать крепкими друзьями с Никитой не дали его родители, уехавшие с сыном в тот же год куда-то из города навсегда. Все эти эпизоды до мутной линейки казались Пашке частностями, никак не связанными между собой кусками – пока он не увидел у этих людей и ещё подобных им выражение мерзкого торжества, когда они смотрели на унижение восьмиклассниц.
   Девочек вывели перед строем и долго произносили какие-то глупости про передовую современность, недопустимость пропаганды варварства и необходимость борьбы с пережитками прошлого. Честно говоря, что к чему, не понимали до последнего не только жертвы и сам Пашка, изнывавший от желания поскорее покинуть это унылое сборище, но и большинство школьников, по привычке нацепивших кто дежурные улыбки, кто – деревянное выражение лиц. Но когда директриса уверенным и быстрым движением суховатых кистей рук – право, это напоминало хватку какого-то чудовища, Пашка до сих пор готов поклясться в этом – сорвала с девичьих шей кулончики прямо с цепочкой, ему стало жутко. Гордо, с чувством глубокого удовлетворения – так вот что означает этот речевой оборот на деле! – директор сверкнула серой плёнкой на карих глазах под мрачными очками с чёрной оправой и вручила свою добычу военруку, что явно боролся с приступом гипертонии на почве вчерашних возлияний. Тот почти вприпрыжку помчался в общий мужской туалет, чтоб утопить там, в унитазе пару изделий из белого металла – крестик и магендовид. Это был тот случай, когда Пашка запоздало понял, что стоит с разинутым ртом и хлопает глазами, с трудом веря, что происходящее – реальность. Он завидовал остальным школьникам, что могут стоять себе спокойно, уставившись в разные точки пространства – ему показалось, что он попал в какую-то странную реальность, не то мир кошмарного сна, не то в некий кластер виртуальной игры, хотя этих терминов тогда ещё не знал. Маргарита Константиновна точно заметила, что с ним неладно – и не то, опасаясь, что произойти может нечто неконтролируемое, ведь славу бьющегося насмерть за свои интересы мальчишка уже успел заработать среди сверстников, не то просто в душе не одобрявшая происходящее, двинулась своей плывущей походкой к девочкам, чтоб увести их в учительскую. Она произносила миролюбивым тоном какие-то надлежащие моменту слова, мозг от ужаса уже отказывался полностью воспринимать их. Затем слово говорил какой-то представитель невесть чего – Пашка не слушал, сам не свой от пережитого. Ему приходилось не раз слышать от одноклассниц, а часто и девочек постарше, что бегали за зашитой к всесильной завучихе, разные уверения в её благорасположении и стремлении помогать всем, кто носит бантики на хвостах и косах, буквально во всём. Почему же она допустила этот кошмар перед строем?! – не находил оправдания авторитетной даме Пашка, не в силах унять дремучее бешенство, так и поднимавшееся откуда-то из глубин его естества. И то, что его заставили наблюдать, как вскоре обе понурые героини, до конца линейки уперевшие глаза в пол, возвращались на свои места в строю, воспринимал как личное оскорбление – и не изменил этого отношения уже никогда.
   А потому Маргарита Константиновна не была тем человеком в его глазах, перед кем стоило испытывать какой-то уважительный трепет. И на вопрос, из-за чего его выгнали с урока, отвечал хоть и спокойно, но с заметным апломбом, продолжая играться чётками в ладони:
- Из-за песни «Дубинушка». Я убеждён теперь, что её вредно слушать – сразу все дубами становятся.
- Поясни свою позицию, - не повышая голоса, спокойно велела завуч, тяжело вздыхая про себя.
- Там с одном из куплетов сказано так: «англичанин-мудрец, чтоб работе помочь, изобрёл паровую машину», - прежним ровным тоном пояснил мальчишка, только вот слишком яркие искры в глазах отлично свидетельствовали, что он вовсе не спокоен. – Ну, а дальше по тексту, про Русь и дубину – ничего умнее не придумали, как за счёт людей решать тупые вопросы. Сплошная дубина кругом везде. Я и сказал, что ничего не изменилось – мне на дверь указали. Всё.
- Ну и зачем ты говорил всё это вслух? – снисходительно произнесла пожилая дама. – Тянули тебя будто за язык – молча такие вещи надо думать, если неприятностей не хочешь. Чётки свои спрячь в карман – знаешь ведь, что их отбирать положено, зачем нарываешься нарочно?
   Парнишка посмотрел на начальницу с лёгким удивлением и поспешно убрал свою игрушку.
- Так как не говорить-то, когда оно так?! – фыркнул он уже более похоже на себя, без старательного желания казаться спокойным и выдержанным. – Это ж правда!
- Не нужно всем и всегда показывать, что ты на самом деле думаешь, - чуть назидательно произнесла Маргарита Константиновна. – От того, что ты поставил учителя в неловкое положение, ничего к лучшему не изменилось, а твоя репутация перед ним ухудшилась, - она потихоньку взялась поворачиваться в сторону учительской и сделала приглашающе-приказной жест, - Идём, твоя помощь тут очень нужна.
   В учительской она указала мальчишке на стол, на котором лежал большой лист ватмана, полный наполовину баллончик силикатного клея и хорошо початая упаковка акварельных красок. Одного взгляда на этот набор было достаточно, чтоб догадаться, что кто-то из активистов родной школы безуспешно пытался сотворить поздравительное обращение к педагогам на грядущий День Учителя. Затем вывалила перед ним груду исчерканных поздравлениями к разным праздникам открыток.
- Вот тебе ножницы, вырежи из них цветы и наклей сюда, чтоб было красиво, - ничего не выражающим спокойным тоном объяснила она задачу.
- А заголовок и текст тоже поправить? – деловито поинтересовался Пашка, разглядывая полученный объём работы. – Буквы нельзя делать, как в прописях первого класса.
- Делай, - спокойно кивнула завучиха, доставая нужный классный журнал и усаживаясь с ним за другой стол.
   Уроки тогда были ещё по сорок пять минут, поэтому чистых полчаса на работу ещё оставалось, и закончить её учитель и ученик успели прежде, чем раздался звонок на перемену. Отложив заполненный чётким каллиграфическим почерком в нужных разделах классный журнал, Маргарита Константиновна ничем не дала понять, что откровенно любуется тем, что получилось у ребёнка, но про себя подумала: «И чего эта дурында, мамаша его, не отдаст его в художественную школу? Меньше бы умничал, больше было бы пользы».
- Иди в класс, скажешь, что я велела вернуться, - усталым голосом сказала она мальчишке. – И больше не скандаль, учителя не виноваты, когда тебе что-то не нравится. У нас в стране ещё много того, что было бы неплохо поправить.