35. Лечебница

 Как я радовался, что возле моего дома на целый километр простирается чистый зеленый луг. Я всегда смотрел на него и любовался, наблюдая, как зеленеет живая жизнь.  И вдруг - могилы за окном - их вырыли под утро. Я смутно понимал, что происходит. «Неужели они решили вокруг моего дома устроить кладбище?» - думал я, сидя у окна. 
Несмотря ни на что, я надеялся жить, радоваться, порхать как бабочка на этом лугу со своей любимой.  А в окно, куда ни глянешь – все время одни и те же кресты.
 Я не выбирал этот луг возле кладбища – не выбирал этот кирпичный желтый дом – я в нем родился. Кто же, кто же придумал эту смерть по всей земле? И страшная мысль поразила меня: «Должно быть, в Лечебнице умирало так много людей, что их негде было хоронить. Неужели вся земля усеяна могилами, и нигде нет свободного места, а осталась только лужайка возле моего дома?»
Я услышал шаги Вероники. Она вышла из ванной комнаты, облаченная в розовый халат – подошла, обняла меня сзади, нежные руки ласкали мою грудь. Она переживала свое легкое женское счастье. В эту ночь я сделал все, чтобы помочь ей забыть о своем горе. И ее нежные благодарные руки говорили о том, что ей хоть немного полегчало.
Она пока не смотрела в окно, и, прижавшись к моей щеке, сладко и глубоко вдыхала воздух, идущий из открытого окна.
Я сжал ее пальцы, и тут она точно проснулась от сладкого сна.
- Что с тобой, Рома? – села она на свободный стул возле меня и стала всматриваться в мое лицо. – Что тебя тревожит?
- Ничего, милая, ничего, хорошая, - шептал я.
- У тебя слезы, любимый. Зачем слезы, откуда слезы? Ведь ты такой сильный.
Затем она невольно повернула голову к окну и присмотрелась. Целый лес крестов вырос за окном. Глаза у нее расширились до вселенских размеров.
- Сенюша, там мой Сенюшка!
Руки ее ослабели, и, потеряв сознание, она упала на колени. Вновь наступила ночь. Вероника сменила свой розовый халат на черный. Она лежала возле меня и ее пальцы едва ощутимо поглаживали мою руку. На стене горел тусклый ночник. А на дверцах шкафа висело зеркало. Через него я всматривался то в себя в полосатой пижаме, то в Веронику.
Да, мы были призраки в этом мире, мы не могли разглядеть как следует самих себя – тем более, понять время, которое, словно ветер сухую листву, кружит несчастные человеческие души.
- Ты знаешь, - говорила Вероника, - я работала вышивальщицей в громадном цеху. И нам дали срочный важный заказ: вышить безмерно широкий, во много раз больше чем наш цех портрет Лекаря. И мы, женщины и молоденькие девушки, день и ночь, слепя свои глаза, вышивали портрет этого неземного человека. Кто вышивал руку, кто ухо, кто пуговицы на его костюме.
А мне было поручено вышивать его глаза: и я каждый день по много часов всматривалась в то, что у меня получается: эти глаза получались то светлые, то темные: они то смотрели прямо, то косили вбок.  Иногда опускались в землю и искали там что-то мелкое-мелкое, оттого и безмерно напрягались. Так всматриваясь в них каждый день, я почувствовала, что сама слепну и теряю зрение.
Нет, душой я видела хорошо и издалека бы различила знакомые очертания своего Сенюшки, появись он где-нибудь передо мной на горизонте. Но без очков перестала видеть лица людей, все они расплывались, как бы окутанные туманом.