Школа-интернат, рассказ учителя

                Школа-интернат
«Наша республика восстанавливается невиданными доселе в мире темпами. Восстанавливаются города и селения, школы и больницы, жилье для пострадавших от военных действий на территории Чеченской Республики!» Я слушал голос диктора радио, который впоследствии в ходе передачи выяснилось, был не диктором, а председателем правительства Чеченской Республики, воссоздаваемой уже в рамках Российской Федерации, Хусейном Исаевым. Он еще долго говорил, и все его выступление было подчинено возвращению жителей ЧР, выехавших в результате военных действий. Мне особо запомнились слова о том, что остро не хватает учителей в школах. Я уже шесть лет преподавал русский язык и литературу в одной из школ Калмыкии. Судя по отзывам администрации школы и родителей, я справлялся со своей работой неплохо. Но после прослушанного выступления председателя правительства по радио, я не находил себе места: думал, что где-то там на своей исторической малой родине детишки сидят за партами без учителей. Школы восстанавливаются, но главного не хватает в этих школах – учителей. И вот в очередное каникулярное время я решил съездить домой в Грозный. Заглянул в ближайшую школу-интернат и тут прямо ком к горлу подкатил. Дети-сироты были собраны в бывшее детсадовское здание, сохранившееся после бомбежек Грозного. Какие-то спонсоры худо-бедно поставили окна с лицевой стороны здания. Потом мне объяснили, что окна эти поставили именно с лицевой стороны, чтобы разного рода проверяющие могли отчитаться в том, что «определенная работа проведена» и школа может действовать. На самом деле все прекрасно видели, в том числе и проверяющие, что с тыльной стороны школьного здания окна отсутствовали вовсе, а вместо окон была прибит толстый пластик цвета грязи.
- Ты видишь наших детей, они тут в послевоенных условиях страдают от отсутствия учителей! Зачем ты будешь учить там где-то чужих детей? А мне тут очень нужен завуч школы! – понеслась на меня директор школы-интерната Сацита.
Судя по имени, ей оно подходило. Все знают, что «сацита» в переводе с чеченского – «замолкни». Но вот моя Сацита никак не могла себе позволить заткнуться. Она еще долго доказывала, указывала, говорила ни о чем.
Вот таким образом, произнеся тираду слов, Сацита, почему-то решила, что я ей подхожу именно для работы завучем школы, мне же не было дано шансов на произнесение хоть случайной фразы за все время нашего общения.
К тому времени в стране произошли судьбоносные изменения не только в смысле идиотической тупости войны в Чечне. Пользуясь случаем, отвлечения правительства и всей военной махины на героические военные действия в Чечне со своим собственным народом, многие регионы начали прибирать к рукам власть на местах и все, что прилагается к ней. Моя работа учителя тоже стала объектом зависти или добычи для местных властей. На мою скромную зарплату кто-то позарился. Мне было предложено к первому сентябрю всего лишь четыре часа в неделю. Для сравнения, минимальная, если не сказать нищая, ставка учителя 18 часов. Некоторым местным учителям доставалось, тоже для сравнения, до 40 часов в неделю.
Школа-интернат, представшая моим глазам, нуждалась в элементарном капитальном ремонте. С порога я понял, что о выделении мне жилья нечего было и говорить. От щедрот высокопарной души директора интерната мне была выделена в этом жалком здании комнатушка, которую я несколько дней приводил в пригодность для существования в ней заблудшей души старого холостяка.  Старая интернатская детская железная кроватка, стул да стол ученический были моими бытовыми принадлежностями. 
Как завуч школы я составил расписание уроков, потратив на это всего лишь одну бессонную ночь. Утром я решил было обрадовать Сациту и второпях, без стука вошел в ее кабинет. Увиденное меня страшно удивило: моя Сацита, засунув почти полностью голову в какой-то полиэтиленовый пакет, что-то употребляла в пищу, хрумкая внутри пакета. Меня она не видела и от этого ее безобидное хрумканье, чавканье и подобие нытья от животного удовольствия обретало какую-то первозданную очень близкую к дикой природе картину. Вдруг все это действо резко прекратилось, должно быть, сработал инстинкт какого-то дикого мустанга. В следующий миг из тревожно зашуршавшего пакета выскочили глаза, определенно невидящие ничего. С этой великолепной позой директрисы Сациты в тот миг могла отдаленно поспорить лишь азиатская кобра или пучеглазая кавказская ящерица. Какое-то время Сацита меня не замечала – она все еще была во власти пищевого гипноза. Через какое-то время она заморгала с небольшими паузами, и вслед за этим ее взгляд застыл на мне.
Ни слова не сказав, я вышел за двери, а затем снова заглянул обратно, сам не знаю почему. Сацита все еще стояла, уставив не моргающий взгляд на том месте, где я чуть раньше находился. Я снова закрыл дверь и направился в учительскую комнату. Немного не дойдя до учительской, я увидел женщину, имя которой я до сих пор не знаю. Знаю лишь, что она ни одной своей смолянистой волосинкой не была похожа на классическую модель чеченки. Волосы, лицо, глаза ее были настолько черны, что, думаю, никто из детей в этом интернате ни на секунду не сомневался, что она ведьма из чудесной и страшной сказки. Женщина что-то приклеивала к стене.
- Что ты делаешь? – машинально спросил я.
- Клею объявления, - буркнула она в ответ.
- Что за объявления?
- Чтобы мне сдали отчет все воспитатели.
- Я тоже воспитатель. Ночной.., - неудачно пошутил я.
- Значит, ты первый!
- Нет.
- Почему?
- Я завуч, вообще-то!
- Ну и что? Ночью воспитатель!
- Ну, тогда приходи ночью за отчетом.
- Хорошо!
Я пошел дальше в сторону учительского кабинета, когда меня догнала рыжеволосая учительница по химии.
- Стойте! – крикнула она.
- Что случилось?
- Вы знаете Султана?
- А кто он?
- Так, ненормальный один.
- Должно быть, он сватается к тебе?
- Да, кому нужен этот неудавшийся певец народной филармонии.
- Да-а, кажется, и жених неудавшийся.
- А чему я обязан?
- Как это?
- Ну, что ты хочешь от меня?
- Ничего…
Я пошел дальше, когда вслед услышал:
- Держитесь от Султана подальше, он просто ненормальный!
Я машинально остановился, и она, воспользовавшись этой секундой, быстро приблизилась ко мне:
- Он мертвецов видит наяву!
- Ну, и славно. Спрошу-ка я у него, не видит ли он Абдула из Гудермеса, а то он взял деньги за проданный мне дом, обещал, что вернется через час с документами на дом и исчез, прошло пятнадцать лет, а он так и не вернулся. То ли отправился куда-то в хадж, то ли издох, так и не совершив своего хаджа, - поделился я своей бедой и желанием хотя бы с душой своего должника повидаться.
Но, кажется, шутка была воспринята неудачно, вернее, не воспринята вовсе.
- Сами увидите!
- А как мне узнать-то его?
- Будет просить дополнительно к своей ставке еще часы! Он ведет пение, - бросила молодая коротконогая химичка без образования и исчезла за углом коридора.
Я, наконец, благополучно дошел до учительской и даже взялся за дверную ручку, как оттуда вышел навстречу худощавый учитель физики.
- Зачем ты приехал? – спросил он, глядя мимо меня сквозь очки.
- Как зачем?
- Рад небось? Думаешь, ты тут кому-то нужен? Затопчут тебя тут! Ты мягкосердечен, а такие начальники тут не выживают! – поучал он меня или жалел.
- Ничего, пробьемся! – постарался я поднять боевой дух и физика, и свой в какой-то мере.
- Кстати, не видел этого придурка?
- Какого придурка?
- Да, Султана! Ходит тут где-то с потусторонним или параллельным миром общается. Зануда, каких поискать еще! Часы будет просить. А-а-а! – в сердцах плюнул физик и исчез, подобно химичке перед этим.
Я вошел в пустую учительскую, невозможно было найти душевного настроя. Недолго покопавшись в бумагах, я хотел было выйти в коридор, как из-за тоненькой занавески вышел худощавый довольно рослый молодой человек.
- Вы наш новый завуч? – спросил он меня.
- Да, вроде этого.
- Вы не могли бы мне подкинуть еще немного часов по пению?
- Султан? – спросил я.
- Да.
- А откуда вы меня знаете?
- Они сказали.
- Кто «они»?
- Вы их не видите? – понизив голос и оглянувшись, спросил Султан.
- А кого я должен видеть? – не понял я.
- Ну, их.
- Нет, не вижу.
- Жаль. А-то мне никто не верит, из-за этого не дают дополнительных часов по пению, - совсем раскис Султан.
- Султан, а ты их сейчас видишь? Они тут есть в нашей учительской?
- А Вы настоящий? – пригляделся ко мне Султан и больно ущипнул меня.
- Да, да, Султан, я настоящий! А они тут есть?
- Нет. Больше никого.
- А на улице? Погляди в окошко.
- Вон они стоят мертвецы, - указал Султан пальцем.
Я выглянул в окно, подойдя вплотную, но увидел только роту российских военных, которые рыскали по соседней улице и что-то усиленно искали.
- Ищут боевиков, наверное? – пошутил я.
- Не-ет. Это они водку ищут, - объяснил мне Султан.
- А что у них в руках?
- Котелки с кашей. Им сказали, что чеченцы голодны.
- Они что хотят помочь чеченцам?
- Нет, на чеченцев им наплевать, хотят обменять кашу на видеоплееры или водку.
- Откуда у чеченцев видеоплееры, тем более, водка.
- Знали бы они чеченцев, рука бы у них не поднялась стрелять в них.
- А зачем им водка, они же мертвецы? – не понял я.
- Я обознался, они настоящие. Мертвые водку не могут пить, поэтому вечно мучаются. Хотят выпить, да не могут. Да, точно, эти живые… Пока живые, - добавил Султан.
- Вон, погляди из калитки выходит старик. А вот за ним в коротеньких юбочках две девушки. Надо их предупредить, что впереди федералы. Я слышал, что эти звери расстреливают женщин, чтобы забрать у них золотые цепочки, кольца, сережки, - разволновался я.
- Нет, этих девушек они не расстреляют, - Султан внимательно поглядел еще раз.
- Это почему же? Надо предупредить!
- Нет, этим девушкам федералы не смогут навредить, если даже захотят.
- Это почему? Да, объясни ты!
- Они уже мертвые, - наконец-то, признался Султан и взглянул на меня, ожидая от меня усмешки.
- Как мертвые, а почему я их вижу тогда?
- Не знаю, - бессильно опустил руки Султан и посмотрел на меня совсем недвусмысленно.
- А может, они, эти девушки, вовсе и не мертвые.
- Мертвые, совсем мертвые.
- А как же ты определил это?
Султан посмотрел на свои огромные, ну, просто невиданной формы наручные часы, а потом по сторонам.
- Точно, это души умерших, - с уверенностью заявил он.
- А если ты ошибаешься?
- Нет, мертвые. Вот, видите? – Султан показал на циферблат своих огромных часов.
На циферблате было ровно 10.00.
- Плюсуйте, вон видите, номер дома 26? Плюсуйте 10+26. Вот видите, получилось 36. А 36 – это почти круглая цифра? Значит, они мертвы, а ходят по улицам их души.
В рассуждениях Султана не было никакой логики, и мне оставалось лишь поверить своеобразному мышлению учителя пения.
- Ну, а ты с ними не пробовал заговорить, пообщаться? – спросил я.
- Да, мы с ними часто общаемся, - немного смутился Султан.
- Как?
- Как-то так, находим общий язык.
- Ты что серьезно?
- Ну, да.
- А как это происходит?
- Они понимают меня, так же как и мы, друг друга, не все и всех нас видят. Обычно я отличаю, кто из них меня видит, по их улыбке. Особенно девушки не удерживаются от смешка. Не знаю, может быть, я выгляжу и в самом деле смешным или сквозь призму параллельности им кажется, что мы смешные. Может, мы просвечиваемся изнутри. Я сколько их спрашивал, не говорят.
- А о чем ты с ними говоришь тогда?
- Да, всякое. Голоса их я слышу слабо, как писк муравья.
- А они точно мертвецы? Может, с параллельного мира они. Может, это отличная от нас цивилизация?
- Точно не знаю, они не всё говорят. Запрещают им что ли? Думаю, что это все-таки души умерших. Возможно, что это не просто мертвецы, а отдельные заблудшие души.
- Так о чем же ты с ними все-таки говоришь? О чем?
- Это вопрос жизни и смерти.
- Что?
- Часы!
- Какие часы?
- Часы по пению.
- Ладно, я поговорю с директрисой. Думаю, она не откажет тебе.
- Гиблое дело!
- Почему?
- У нас с ней любовь не сложилась.
- Какая любовь?
- Это я образно. Отношения у нас с ней натянутые.
- Почему?
- Кто у нее что-то требует, тот у нее в вечной опале. Теперь мне надо идти. Надумаете с часами, приходите, пообщаемся.
Султан ушел, как ни странно, ушел он вовсе из школы, несмотря на то, что у него еще остались уроки. Я в окно видел, как Султан вышел за ворота школы и пошел куда-то в сторону.
Я решил заглянуть в спальную палату учащихся: все ли готовы к занятиям. Нет ли лодырей, которые еще ленятся вставать с постели. Подойдя к массивной двухстворчатой двери, я прислушался, прежде чем открыть ее. Я услышал, как мимо моего уха прожужжала муха, но за дверью была тишина невообразимая.
Я тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь палаты. Во всю длину палаты вдоль ровно четко в одну шеренгу выстроенных кроватей стояли воспитанники нашего интерната. Уставившись на детей в упор, стояла перед ними директор Сацита. Женщина то напяливала на свой худосочный нос квадратные очки и вглядывалась вперед себя, то снимала очки и, прищурившись, снова вглядывалась вперед себя.
- Куд-д-а эти черти подевались? – спрашивала она себя и снова в десятый раз проделывала то же упражнение с очками.
- Здрастье! – поздоровался я, когда она вдруг уперлась в меня своими огромными глазищами через толстые линзы очков.
- Здравствуй, дорогой, я ищу вас, а вы все куда-то подевались. Вопрос только в том, куда?
- А Вы, Сацита Магомедовна, кого ищете? – ответил я вопросом на вопрос.
- Кого ищу? Никого не ищу. Кого… Да, кстати, ты детей не видел? – спросила она снова.
- Каких детей?
- Ну, каких-нибудь… Наших…
- А Вы что же их не видите? – приблизился я к женщине.
- Кого?
- Детей.
- Каких детей?
- Наших, интернатских.
- Нет.
- Как нет? Вот же они.
- Где?
- Да, вот же перед вами.
- А почему они молчат все время?
- Они Вас боятся, то есть, уважают.
- Боятся, уважают? Дождешься от этих чертей уважения! А бояться они обязаны, иначе порцию на ужин урежу. Ночь поголодают, а на следующий день умнее будут. Как много они жрут, если б ты знал! Я им вчера с рынка привезла кости для супа. Ну, чтобы суп имел хоть запах мяса. Вернее, ты там себе не думай, на этих костях было еще предостаточно мяса.
- А мясо нельзя было купить, Сацита Магомедовна, чтобы… «суп имел запах мяса»?
- Да, я покупала мясо, жирное такое. Видать, эти проходимцы, торгаши мясом, пока взвешивали, только кости от мяса и оставили. Не поверишь, аккуратно срезали всю мякоть. Одни кости только я довезла до интерната. Правда, я по пути заехала к себе домой, понимаешь ли, у нас дома тоже мясо закончилось, надо было срочно холодильники забить мясом и другими продуктами. Семья-то у нас большая: сын, сноха, внучек… Вот муж только не выдержал этой райской жизни.
- А что с ним? Сбежал?
- Ты что? Кто ему дал бы сбежать! Повесился ночью, тайком.
- А Вы, Сацита Магомедовна, сами водите машину?
- Ты что такое говоришь? Не хватало еще, чтобы я на машине раскатывала. Сын меня возит. Я ему позавчера «хи-хи» новую машину купила. На старых то «Жигулях» он долго проездил, целый месяц. Он у меня один единственный, для него и живу. Он эти машины, вообще-то, меняет как перчатки. Мясо он у меня любит страшно! Хи-хи! И внучек в него пошел, ему только год, но ест только мясо. А о снохе и говорить нечего. Представляешь, посреди ночи встает, как лунатик идет к холодильнику, в сыром виде съест кило-полтора фарша, а затем, как ни в чем не бывало, идет спать. Спит, конечно же, после этого до обеда следующего дня. Это самое, я смотрю завуч из тебя никудышный. Не можешь, элементарно, найти детей. Кстати, учителя хоть есть в учительской, не знаешь?
- Я только что был там. Все учителя куда-то запропастились. Был Султан, и тот куда-то ушел. Да, кстати, нельзя ли этого Султана догрузить немного часами по пению.
- Что? Султана? Да, он же с головой не дружит! Какие часы! Он, знаешь, какие песни с детьми разучивает? «Взвейтесь кострами!». На дворе уже развитой капитализм, а он советские песни орет с детьми. Никаких часов! Знаешь что? Ты и сам держись от него подальше, потому как он с всякими джинами там водится, с нечистой силой. Он видит то, что другим не дано видеть!
- Так это ж хорошо, когда человек видит больше и дальше чем остальные. Нет?
- И ты туда же! Ты, случаем, не видишь этих джинов.
- Джинов пока не встречал, а вот учащихся наших вижу.
- Где?
- Вот они, - я указал рукой на ровный строй учеников.
Сацита снова поглядела через свои очки на детей, а затем уставилась на меня, как на ненормального, который хочет одурачить ее.
- Ты вот что, друг, веди пока часы по истории, а там поглядим. Завуча, такого же нормального как я сама, для своего интерната я постараюсь найти в ближайшее время. Кстати, младшая дочь моего двоюродного дяди говорят, окончила ЧГУ. Вот из нее получится завуч - и зубаста, и клыкаста, ну, прям…
- И мясо любит, наверное, одну мякоть без костей?
- Да, любит. А ты почем знаешь? Ты ее, случаем, не знаешь? Погоди, погоди! Ты откуда ее знаешь? Ты что, за молоденькими девочками бегаешь? Ишь ты, какой выискался! Не успел приехать, а уже за молоденькими девочками бегать! Ты уже старый для нее!
- А что, может, мне на Вас жениться? – попытался я отшутиться.
- Как ты сказал? Что ты сказал?
- Я говорю, может, мы с Вами будем смотреться в зеркале – трельяже как родные?
- Да, что ты такое говоришь! Разве так можно? Я же пошутила на счет той молодой дурочки. Какой же из нее завуч. Ты, вот что, милый, исполняй свои обязанности. А я тебе помогу стать настоящим завучем. Тот, кто хочет жить со мной, рядом со мной, он не останется без моей милости.
- Вы знаете, Сацита Магомедовна, я мясо не очень люблю.
- Ты что, красавец ты мой! Полюбишь и мясо и меня.., как своего директора. У тебя, кстати, есть куда девать мясо… ну, холодильник? Я завтра привезу тебе тоже мясо, много мяса.
- А веревку?
- Веревку-то зачем?
- Чтобы повеситься от тоски.
- Ты чего это вдруг? Пока я рядом не посетит тебя тоска.
- А вот бывший муж, интересно, от радости повесился?
- При чем тут он. Он был дурак, жил на готовом, с жиру бесился!
- Да, видать. Вы его закормили мясом. Только, интересно, где Вы берете для детей нашего интерната кости, с которых предварительно сняли мякоть?
- А-а, там, на Центральном рынке, полным полно.
- Теперь понятно, почему вы не видите наших интернатских детей.
- Почему же? А действительно, где они?
- Они от ваших супов с костями настолько отощали, что видеть их можно с трудом. Государство выделяет Вам наличные деньги, чтобы Вы тратили их на питание детям. Помимо этого, Вы еще и с родителей детей сдираете незаконно деньги, якобы на питание. Не плохо Ваша семья устроилась. Вам не кажется?
- Не кажется! Родители меня умоляют, чтобы я брала их деньги на питание. Я кроме того и телевизор детишкам купила за свои деньги.
- Маленький, старенький черно-белый телевизор Вы из дома принесли. А огромный цветной телевизор, что детям, по акции задабривания оставшихся в живых после бомбардировок и артобстрелов мирного населения, подарили военные из комендатуры, забрали домой.
- Ну, что ты ершишься! Чего ты за этих беспризорных переживаешь? О себе надо думать! О нас с тобой! Нас с тобой такое счастливое будущее ждет, ты себе и представить не можешь!
- Это не так сложно представить. Тюрьма нас ждет в этой жизни и более страшный, Божий суд в перспективе!
- Ты, должно быть, побывал на том свете и узнал, что там нас ждет. Нет человека, который бы оттуда вернулся, поэтому надо жить, пока ты здесь. Жизнь-то всего одна!
- Должно быть! Человек должен оставаться человеком, если даже над ним не висит меч кары Всевышнего. Правда, нередко можно встретить животное в облике человека.
- А как ты отличаешь, как ты говоришь, человека от животного в облике человека.
- Человек живет чувствами, а животное – инстинктами.
- Дорогой мой, ты отныне можешь мудрить, выкручиваться, но от своих слов не отвертишься уже никогда!
- От каких таких слов я не могу отвертеться?
- Ты свои чувства выдал. И этого мне достаточно. Я, по правде говоря, и сама, как увидела тебя, тут же вспомнила бывшего мужа. Кстати, у него фамилия, такая же, как и у  тебя. И тебя ждет его участь!
- В каком это смысле меня ждет его участь! Я вешаться не хочу!
- Не в смысле вешаться, дурачок! А в плане большой и счастливой любви! Любовь тебя ждет, дорогой мой! Лю-бовь!
- Да, любовь и дальняя дорога. Что-то знакомое. Точно. Мне как-то в Ташкенте цыганка нагадала: и любовь большую, и дальнюю дорогу. Десять рублей советскими увела, будь она проклята! Сначала любовь увядающей, любвеобильной старухи. А затем и дальняя дорога через вещание. Случаем, Сацита Магомедовна, Вы сами не грешите подобными действами?
- Какими такими действами?
- Вещанием мужей?
- Нет, конечно, нет! Он сам повесился. Утром смотрю, он и висит на вешалке в шифоньере.
- А может, того, вы его перепутали с пальто, и вместо пальто повесили?
- Я не ношу пальто, если хочешь знать. У меня норковая шуба! А этого алкоголика, чтобы я рядом с шубой повесила?
- Да, не рядом с шубой, а вместо шубы.
- Ты вовсе из ума выжил что ли? Шуба – это самое дорогое, что у меня есть! Как я могу этого алкоголика перепутать с шубой. От него за километр разило самогонкой. А шуба – это моя радость.
- Да, от такой любви не грех и повеситься.
- Да, что ты заладил повеситься, да повеситься! Вон у меня ухажёр, души во мне не чает. Если он учует, что у нас с тобой тут такая любовь, он-то и может натворить делов.
- Каких делов? Кто натворит? Зачем? Кто он?
- Он-то? Он завхоз мой. Мы с ним давно дружим. Он у меня во всем опора и подмога.
- Какая опора? При чем тут завхоз?
- Тю! Да ты тугодум какой? Ну, до тебя у нас с ним была, ну, как тебе сказать? Ну, любовь у нас была. Не такая, конечно, как у нас с тобой. Ну, пару разок выезжала на его «Волге» на природу. И вообще он, когда мой сын решал какие-то свои проблемы, была занят, меня возил в РОНО и в бухгалтерию, и вообще, возил. Понятно?
- Да, какая любовь! О чем ты говоришь?
- Я и говорю, так себе, пару раз встречались. Какая там может быть любовь.
- С кем встречались?
- Ну, с завхозом.
- Я говорю о нас с Вами!
- Ну, давай поговорим о нас с тобой.
- Да, не о нас с Вами, а о любви.
- Давай о любви.
- Да, не о любви!
- Тю! Ты запутал меня совсем!
- Не о любви нашей с Вами, да, Господи!
- Почему бы не поговорить о нашей любви?
- Да, потому что у нас нет этой самой любви!
- Как нет? Ты, вот что, говори за себя! О своей любви я сама буду говорить. Есть она!
- Что есть?
- Любовь.
- Какая любовь?
- Наша с тобой! Ты что вообще ничего не понимаешь?
- Понимаю!
- Что ты понимаешь?
- Не понимаю!
- Да, что с тобой? То понимаю, то не понимаю!
- Не понимаю, о какой любви идет речь.
- О нашей с тобой, дурень.
- Так, я о чем и толкую тут битый час. Нет любви-то! Пропала! Растворилась!
- Опять он решает судьбы человеческие. Кто тут директор, я или ты?
- Ну, директор школы-интерната Вы, к сожалению.
- А где мы с тобой в данный момент находимся?
- В школе-интернате.
- Значит, все вопросы касаемо этой самой школы… интерната решаю я. Я правильно толкую?
- Да, конечно.
- Ха-ха-ха! Вот видишь, как просто решается проблема. Тем более такая мелкая проблемка как любовь.
- Нет!
- Да!
- Нет…
- Да! Выговор с занесением в личную карточку не хочешь?
- Нет.
- Тогда всегда говори «да», когда я говорю «да»!
- Да…
- Вот, видишь, как легко решаются жизненные проблемы. А ты тут истерику закатываешь. Я свое в жизни никогда не упускаю, милый мой. Ха-ха-ха!
Я, конечно, внутренне и внешне превратился в транспарант протеста, но мою директрису это волновало меньше, чем все вместе взятое на свете.
- Вы, товарищ завуч, можете исполнять свои обязанности. Исполняйте, исполняйте, - демонстративно заключила свое выступление Сацита Магомедовна.
Мне ничего не оставалось делать, как отвести детишек в классы. Я повернулся к ребятишкам и не увидел никого. Место, на котором только что стоял ровный строй ребятишек, было пустым. Я протер глаза, подумав, что у меня пошли галлюцинации. «Нет, бежать! Бежать мне надо из этих мест. Или эта пожилая любвеобильная дамочка устроит мне «свадьбу и похороны вместе взятые» - подумал я.
Затем я снова обернулся к ребятишкам и тут же отпрянул от удивления, - дети стояли на прежнем месте.
- Здравствуйте, ребятки! – поздоровался я.
- Здравствуйте!
- Здрастье!
- А Вы кто? – вразнобой спросили несколько ребятишек, а остальные хмуро стояли на прежнем месте и странно покачивались, будто пшеничные колосья на ветерочке. И мне показалось еще, что молчавшие ребята словно светились изнутри или, точнее, просвечивались насквозь, словно легкие белоснежные облачка. «Мертвецы Султана!» - вдруг охватила меня мысль. Возможно, поэтому Сацита Магомедовна и не видела их. А я что же? Неужели я схожу с ума, или уже сошел? Что делать? Надо попробовать, интересно, услышат меня эти ребятишки-облачка?
- Я ваш новый завуч школы, и еще, я буду вести у вас уроки русского языка и литературы. Вы не против? – пошутил я для разрядки напряжения.
- Дядя, а у Вас нет кусочка хлеба? Хоть малюсенького кусочка? Можно и черного, - вместо привычного детского смешка услышал я от маленькой хрупкой девочки, которая до сих пор держалась за спинами детей.
- И мне…
- И мне…, - послышалось еще несколько голосов.
- А вас сегодня утром завтраком не кормили разве? – удивился я.
- Кормят… Фасолью одной…
- А хлеба дают по полкусочка… - объяснили мне дети.
- Кто просил хлеба, идите за мной, а остальные по классам, – скомандовал я и стал наблюдать за ребятами-облачками.
Они сначала как сонные долго приходили в себя, но скоро ожили и даже некоторые из них начали озорничать. Я успокоился и повел нескольких детей, что просили хлеба, в столовую. Столовая нас встретила заплесневелым запахом фасолевого супа, грязной тряпкой из мешковины под ногами на входе и толстушкой поварихой.
- Кто главный по столовой? – спросил я.
- Я тут главная! Что надо? – из-за спины поварихи выросла еще одна жирная повариха, мало чем отличавшаяся от первой, разве что телосложением крупнее.
- Почему дети остались голодными? – спросил я, раздражаясь от неприятного запаха фасоли и поварих.
- Чего мне дают, то я и раздаю детям! – проявила ответное недовольство самая толстая повариха.
- Кто вам дает? Что дает? – переспросил я.
- Сацита, что приносит, раздаем. Не знаю, откуда! – заявила снова повариха.
- Откуда приносит, это я уже знаю. Что приносит – тоже. А вот скажите мне, почему детям не дают хлеба к завтраку, сколько им требуется? Вы можете ответить на этот вопрос?
- Нет.
- Почему?
- Что нам приносит Сацита, то мы и отдаем детям.
- Так, а почему именно хлеба не хватает?
- Сколько приносит Сацита, столько и отдаем детям.
- Это что же получается, Сацита Магомедовна «приносит» этого самого хлеба меньше, чем это требуется детям?
- Мы ничего не хотим сказать плохого о Саците.
В это время я увидел, как за отдельным столом за спинами толстушек-поварих сидят несколько детей, уже давно не первоклассников. И перед ними было предостаточно хлеба, масла и еще чего-то.
- Все ясно. А кто это у вас там за вашим столом пристроился? – спроси я.
- Да, то наши ребятишки кушают. Их не с кем оставлять дома, поэтому мы их с позволения Сациты держим тут, в интернате.
- Так ведь, школа-интернат для детей-сирот. Это что же, ваши дети и спят тут ночью, они же уже взрослые.
- Они во время войны не учились, поэтому сидят в классе с другими детьми целый день. С нами приходят утром и уходят вечером с нами.
- А скажите, почему они едят в столовой отдельно, а не вместе с остальными детьми? И почему именно этим детям хватает и хлеба, и всего остального? Это что же получается – для ваших детей хлеб находится, а сирот вы хлебом, элементарно, обеспечить не можете?
- Ничего не знаем, то, что Сацита приносит, мы детям отдаем…
- Все, хватит! Я вижу, как вы отдаете! – не сдержался я.
Я понимал, что тут хорошо устроились нечистые на руку люди, начиная от директрисы и кончая вот этими толстушками. Но, как их всех вывести на чистую воду? Как помочь бедным сиротам?
К тому времени дети поварих поели, а хлеб, который остался после них на столе, они рассовали по карманам. А дети-сироты, которых я привел, завистливо поглядывали на них.
Я снова не выдержал:
- Может, вы хотя бы дадите хлеба, который остался после ваших детей вот этим сиротам! – указал я рукой на детей за моей спиной.
- Что нам Сацита приносит, мы отдаем…, - снова начала повариха, разжиревшая на еде, которую государство наскребло для детей-сирот.
- Где хлеб для этих сирот, я спрашиваю! – прикрикнул я на поварих.
- О каких детях-сиротах Вы говорите? Там, где Вы указываете рукой, нет никаких детей, - не в шутку удивились и даже перепугались поварихи.
- Как нет! По-вашему, я сошел с ума? – закричал я.
- Мы не знаем… мы их не видим.., - пустили слезу поварихи.
- Ладно, если вы так мастерски научились врать, черт с вами, - я вышел с детьми из столовой.
- Дядя, они нам хлеба не дадут? – расстроенно спросила маленькая девочка.
- Нет, они не дадут, но без хлеба вы не останетесь, это я вам обещаю, - ответил я.
На улице я подозвал первого попавшегося мне на глаза старшеклассника и дал ему денег для покупки хлеба, масла и напитков. Тот быстро сбегал на стихийный рынок, коих в военном Грозном было нашпиговано на каждом углу, словно мин, на которых дети подрывались и сгорали словно мотыльки, подлетевшие к огню.
Я снова завел детишек в столовую, посадил их за тот самый стол, где только что сидели чада поварих и дал им утолить голод.
Все это время поварихи смотрели на меня как на умалишенного. Оставшийся хлеб детишки начали рассовывать по карманам, но я их остановил. Обещав, что хлеб с маслом и чай будут в моей комнате, и они их могут взять, когда захотят.
Не успел я отправить детей на занятия в класс и проверить – все ли учителя на уроках, как директор прислала за мной старшего воспитателя, Темнокожую.
Темная вошла первой и с разворота начала предъявлять свою точку зрения на возникшие и могущие возникнуть проблемы: Во-первых, он, (он – это я) в лице воспитателя ночной смены, назначил время для предъявления им отчета по воспитательной работе старшему воспитателю в моем лице в ночное время. И, когда она (т.е. Темнокожая) явилась для получения отчета вчера ночью между 24.00 и 03.00 часами, ее проигнорировали, так как он, все дети, глухонемой сторож Ахмед – спали. Во-вторых, он (это опять я) в лице утреннего воспитателя, а возможно, и в лице, возможно, будущего завуча нашей легендарной школы-интерната под мудрым руководством Сациты Магомедовны изволил отпустить с закрытой и огороженной железным забором территории старшеклассника Саида Саидова в район стихийного рынка. И, если бы она (Темнокожая) случайно не проследила это нарушение устава, дисциплины и этики, находясь случайно у себя во дворе, (а дом Темнокожей находится рядом с этим злосчастным стихийным рынком) то это вопиющее нарушение вышеизложенных нарушений остались бы неизвестными.
В третьих, он (т.е. я) с натяжкой возможный кандидат на место завуча сегодня утром снова изволил нарушить массу нарушений, в частности, он ворвался в здание столовой в сопровождении джинов, сатаны и еще какой страшной для всего нашего многострадального народа нечистой силы и требовал от наших достойных подчиненных Сациты Магомедовны поварих, чтобы те, повариха и старшая повариха, накормили ораву джинов, которых он с собой привел. А в столовой ни одного грамма лишних продуктов нет. Все, что приносит Сацита Магомедовна до последней крошки отдается интернатским сиротам. Сами богобоязненные поварихи никогда в жизни себе не позволят дотронуться до крошки хлеба, не говоря уже о других более ценных продуктах, но и другим своим близким и родственникам. А тут, возможно будущий, завуч школы решил раздать продукты наших сирот всяким там джинам и прочей нечистой силе. И вот, когда бесстрашные подчиненные нашей уважаемой Сациты Магомедовны, поварихи дали отпор нарушителю спокойствия, возможно будущему, завучу, то он, не задумываясь о последствиях, отрывает от занятий старшеклассника Саидова Саида и покупает для своих джинов 3 булки хлеба, 3 пачки сливочного масла и 3 бутылки сладких напитков. Посему я, (т.е. Темнокожая) желающая занять место завуча нашей доблестной школы-интерната, руководимой уважаемой Сацитой Магомедовной, заявляю, что такому психически больному завучу (это снова я) места нет в нашем коллективе, в нашем обществе, по крайне мере в качестве завуча.
Я в своей жизни много видел и подлиз, и лизоблюдов, но Темнокожая в разы переплюнула их всех. Признаюсь, я снова не удержался и бурно аплодировал, возможно будущему, завучу нашей доблестной, руководимой и т.д.  и т.п. школы-интерната Темнокожей.
Надо сказать, что моя Сацита Магомедовна восприняла восхваления, особенно своей персоны, как должное и заслуженное. А все остальное – мишура, мелочь и не заслуживает хоть сколь-нибудь внимания. Все это так, если бы Сацита Магомедовна вдруг не вспомнила, что я как бы еще и кандидат в очередные ее супруги. При мне, конечно, Сацита Магомедовна не стали портить свой имидж порядочной кандидатки в мои «сюпруги». Меня насколько это возможно, в устах Сациты Магомедовны, попросили, чтобы я пошел исполнять свои обязанности. Но не успел я выйти вон, как в кабинете директрисы зарычали звери, зашипели змеи, слышны были и другие звуки достойные глухих джунглей. Словом, Чернокожая была тут ни при чем, ничего личного, просто это был не ее день. Я же получил небольшое удовольствие, послушав мелодию дикой природы, и решил пойти в учительскую, составлять новое расписание уроков на текущий учебный год.

 Я дошел до угла коридора, когда столкнулся лоб в лоб с каким-то мужиком, на цыпочках крадущемуся к директорскому кабинету на манер Молчалина, тайком пробирающегося в комнату Софьи. Встретившись лицом к лицу, словно два вора в полной темени, мы одновременно спросили друг друга: «Ты кто?»
- Я завуч, ухожу целым и невредимым от директора.
- Я завхоз, Сацита, т.е. директор вызвала по срочному делу.
- Желаю терпения и большой выдержки. Как говорится, ни пуха…
- Тьфу! К черту!
Мы разошлись как в море корабли. Я, конечно, понял, какой тяжелый разговор предстоит нашему героическому завхозу. Я его пожалел, не стал его расстраивать раньше времени, просто предпочел довериться ходу времени, а оно всегда решает по-своему. Но спиной я уже чувствовал недоброжелательный взгляд завхоза и ближайшую, если не очень близкую, перспективу моего бегства из этой школы, куда глаза глядят. Но что меня удерживало от сиюминутного бегства? Думаю, это была загадка Султана и еще, бедственное положение детей, в этом заведении, отданных на откуп мошенникам. А, собственно говоря, чем я мог повлиять на эту систему. Понятно, если бы только одна школа, одна Сацита, но я уже успел убедиться, что в других школах, да и во всей системе образования «правят балом» такие же «Сациты». Прямо «сацитовщина» какая-то, а страдают дети, страдает будущее нации.
Только подумал о Султане, и он себя долго не заставил ждать. Молодой, лет около тридцати, светлолицый, худощавый и рослый Султан прошел через главные ворота интерната, жестикулируя и что-то доказывая пожилому мужчине с обильной проседью в редких волосах на голове. Седина необычно искрилась и серебрилась под сентябрьским солнцем. Мужчина терпеливо кивал головой, соглашаясь полностью с доводами Султана. Я их заметил в окно из учительского кабинета и заинтересовался их торопливой беседой, но мне через окно ничего не было слышно. Тогда я открыл окно и стал прислушиваться.
- Да, меня итак принимают за сумасшедшего! Если я пройду ворота времени и побываю в вашем временном пространстве, то мне прямая дорога в сумасшедший дом, - говорил Султан собеседнику.
- Да, я с вами согласен, молодой человек, но было бы небезопасным перемешать, к примеру, Вас всего, полностью, тем более это опасно. Вы это называете смертью. Вы переместитесь в наше пространство лишь в гипнотической форме. В истории наших двух временных контилиумов это будет первым опытом посещения человеческим индивидом, оставаясь в своей физической оболочке, другого, нашего пространства.
- Если я Вас верно понял, то я буду всего лишь спать?
- На самом деле Ваша энергетическая составляющая в абсолютно чистом виде перенесется в нашу плоскость, так что, можно сказать, что это полномасштабный контакт наших двух энергетических измерений. Как Вы уже сами давно удостоверились, мы в принципе, находимся в одной временной плоскости, и наше энергетическое тело некоторыми физическими лицами из вашего измерения видимы, в частности Вы один из них. Именно этим объясняется и то, что наш выбор пал именно на Вас.
- Да, но есть еще люди, которые могут видеть наши энергетические тела.
- Помните, лишь совершенное физическое тело способно наблюдать нас, если говорить проще, лишь очень добродушный человек способен видеть нас.
Я был на порядочном расстоянии от них, но отчетливо слышал их разговор, словно я не речь их слушал, а читал их мысли.
Вскоре я услышал в коридоре шаги, приближающегося к учительскому кабинету Султана.
- Ну и как у них там? – в нетерпении спросил я, когда Султан ступил лишь на порог учительской.
- Что как? – вопросом на вопрос ответил Султан.
- Как там у них… ну, у мертвецов? – снова спросил я.
- Не знаю, а что? – не хотел признаваться или не знал, что именно говорить Султан.
- Ну, ты слетал к ним? Признавайся, я слышал ваш разговор.
- Какой разговор?
- Ты из себя дурочку не строй! Ну, твой разговор с этим мужиком… энергетическим мужиком… то есть, телом.
- Мне нужны добавочные часы по пению, - выставил, наконец, свое условие Султан.
- Слушай, Султан, что ты к этим часам привязался? У тебя что, мало часов?
- Мало. Всего 4 часа. Сацита Магомедовна решила выжить меня из этой школы. Действительно, кому нужен в коллективе сумасшедший.
- А она знает, что ты не сумасшедший?
- Не знаю, может и знает. Но кто-то один из нас двоих с ней точно сумасшедший.
- Султан, я должен тебя разочаровать.
- Что, я сумасшедший, а не она.
- Нет. Никто не сумасшедший. Просто она настолько сильно запугала персонал школы, что я вряд ли смогу тебе пообещать дополнительные часы. Но я постараюсь.
- Послушайте, Вам надо отправиться к ним. Я больше не смогу… Честно говоря. Я струхнул немножечко.
- Так ты все-таки побывал там? Ну, Султан?
- Да.
- И как там?
- Словно на том свете побывал. Пролетаешь через тоннель, в конце яркий свет, встретил своих родных, друзей, которые под бомбами погибли или федералы расстреляли. Уф-ф, - выдохнул Султан. Возвращаться и вправду не хотелось, насилу уговорили они меня вернуться. А что меня в этом мире ждет? Сацита Магомедовна с четырьмя часами по пению?
- Ладно, Султан, не бери в голову, что-нибудь придумаем.
- Эх, если бы они знали. Что там их ожидает, – с грустью заключил Султан.
- А что их ждет? – спросил я.
- Согласитесь на путешествие туда, и сами увидите, - таинственно произнес Султан. Ладно, мне пора на урок. Четыре урока всего, и их растянули на четыре дня, по одному уроку в день.
- Султан, я подумаю. А с расписанием этим я разберусь, как раз сегодня после работы я буду составлять новое школьное расписание и исправлю твои уроки. С завтрашнего дня у тебя будет новое расписание, и все четыре часа твои будут в один день.
- Хорошо бы хоть так, - впервые улыбнулся Султан за все время нашего знакомства.
Прихватив классный журнал седьмого класса, Султан вместе со звонком вышел из учительской и широкими шагами пошел туда, где с нетерпением ждали его дети.
И уже скоро из седьмого класса послышались голоса детей, сплетенные немного с басистым голосом Султана.

- Все! Все кончено! Что делать? Что делать теперь? – с «плачем Ярославны» влетел ко мне в учительскую завхоз.
- Что, опять федералы начали бомбить город? – не понял я истерики завхоза вначале.
Завхоз метался по учительской словно собачка, потерявшая хозяина, ломая себе руки и переходя с шёпота на поскуливание. Я все понял: «прошла любовь – завяли помидоры!» Завхоз был у директрисы и, конечно, состоялся прощальный монолог «великой драматической актрисы» Сациты Магомедовны. Не удержалась она, наверное, и от призрачных обещаний и притворных горестных слез по поводу потерянной, но вечной любви. Завхозику б радоваться, что судьбой занесло меня на спасение его плешивой шкуры словно громоотвод, и ему не пришлось вещаться. А он тут драматическую сценку устраивает из комедийного сюжета. Все ж мне стало жаль завхозика.
- Что случилось? Что с тобой? – решил я посочувствовать.
- Бросили! – только смог из себя выдавить завхозик.
- Кто? Что бросили? Бомбы снова сбросили? – пытался я отвлечь мужика.
Завхозик, чернявый, худенький мужичишка, который выкуривает в день две пачки сигарет, по все видимости, не очень пользовался успехом у женщин. Сацита Магомедовна была верхом счастья и любовного приключения в его жизни. Кроме того, завхоз имел и некоторые материальные привилегии от щедрот самой директрисы. Он сумел купить с помощью своей директрисы протеже б/ушную «Волгу», в которой он и раскатывал со своей ненаглядной и неповторимой зазнобой. Помимо этого завхозик получал и зарплату выше средненькой, так что сумел скопить на средненький по скромным меркам военного пригорода Грозного домик котеджного типа.
И теперь у нашего завхозика не только заканчивалась самая душещипательная любовная история, но и материальные блага, связанные или приложенные любовницей, к его персоне.
- Что делать, а? – снова поднял на меня свои смолянистые, успевшие покраснеть, глазенки и застыл в позе вопросительного знака.
- Плюнь на все! Какие наши годы, - лихо посоветовал я.
- Как плюнь? Как плюнь! Не могу я плюнуть, когда жизнь рушится! – выстрелил очередью слова завхозик.
«Вон оно как. Вот дает завхозик! Вот так, видимо, и бывший муж Сациты повесился», - подумал я.
Завхоза нужно было срочным образом спасать, и все симптомы говорили о том, что жизнь его, как говорится, висит на веревочке, тьфу ты, лезет всякая дрянь в голову, на волоске.
- Слушай, а давай я тебя тут познакомлю с хорошенькой знакомой женщиной, - предложил я первое и самое верное лекарство от болезни любви.
- Ты что! Хочешь, чтобы я еще и изменил своей любви? – чуть не зарыдал мой завхоз в порыве обиды и обреченной страсти.
- Не-ет! Что ты! Что ты! Я просто предлагаю возможные варианты, поспешил я успокоить завхозика, но, кажется, это мне не совсем удалось, вернее совсем не удалось.
- Тьфу, ты! Только что вспомнил, надо купить мыло, – о чем-то о своем задумался вдруг завхоз.
- Какое мыло? – не понял я.
- Хозяйственное.
- С веревкой?
- Нет, кажется, без веревки.
- А зачем… без мыла будет больно…
- Да, хозяйка просила купить.
- Какая хозяйка? У тебя что, есть жена кроме Сациты?
- Да. Это Сацита мне не жена. Сам понимаешь.
- Да, понимаю, лучше бы жена. И мне бы проще было бы…
- А ты тут причем? – в волнении уставился на меня завхоз.
- Я это так… к слову, - соврал я.
Завхозика почему-то передернуло, и он начал сверлить меня подозрительными смолянистыми глазенками. Мне стало неудобно.
- Я тут не при чем! – постарался я оправдаться.
 Но, кажется, было уже поздно, я себя выдал.
- Дай слово, что ты ее не любишь!
- Даю!
- Поклянись!
- Клянусь! Чем хочешь, клянусь!
- Твоей мамой!
- Твоей мамой!
- Нет, твоей!
- Да, твоей!
- Нет…
- Нет, матерью, нет.
- Ладно.
- Что, ладно?
- Ничего. Так ладно и все.
- Вешаться не будешь?
- С чего ты взял?
- А мыло с веревкой… купить.
- Нет. Я же сказал, жена велела купить.
- А-а! ну, да!
- А, давай, ты Саците Магомедовне скажешь, что ты ее не любишь! – вдруг осенило завхозика мыслью.
- Уже сказал.
- А, давай, ты скажешь, что ты не хочешь на ней жениться! – новая идея захлестнула завхозика.
- Уже.
- И что?
- Ничего. Ты же знаешь, она только себя и слушает, если и слушает.
- Да-а. Это и я знаю. Тяжелый случай.
- Ничего, я что-нибудь придумаю.
- Что?
- Пока не знаю.
- Обещаешь?
- Обещаю! Лучше повешусь!
Теперь уже завхозик поглядел на меня с подозрением.
- А мыло с веревкой… я того… для хозяйки…
- Ладно, не бери в голову. Прорвемся!
- Ладно. А что мне-то делать?
- Вот что, ты пока иди. Тебе нужно немного развеяться. Трудный день у тебя сегодня был.
- Да, кажется, не мой день. Ладно, пойду я выпью немного водочки.
- А немного, это сколько?
- Ну, там поллитровочку.
- Ничего себе немного. Тогда, вот что, ты иди и сегодня не появляйся на работе. Я скажу, что ты заболел.
- Ну, это несложно. Пошел я.
- Да, иди.
Расстроенная физиономия завхозика вскоре исчезла за дверью, и удаляющиеся вздохи его еще долго были слышны в сером коридоре.

Я уже сел было за составление нового расписания занятий для школы, но не суждено мне было закончить эту работу. Как я уже говорил, расписание я буду составлять еще долго, целую ночь. Я пыхтел над бумагой, когда вдруг, подняв глаза, увидел перед собой светловолосую девушку. Длинные прямые, ниспадающие до плеч волосы ее были настолько светлы, что казались седыми. Светлые глаза ее источали божественный свет.
- Здрасть.., - меня, передернуло от неожиданности.
До меня дошло, что когда девушка входила, дверь даже не скрипнула. А вот, как она вошла, если не через дверь? Сквозь двери!
- Здравствуйте! – услышал я мелодичный голос девушки еще раз.
- Вы ко мне? Я вас знаю?
- Я давно наблюдаю за Вами. Я Вас знаю очень давно.
- Очень давно… а очень давно это сколько? – спросил я.
- С детства.
- А вам сколько лет?
- Не с моего детства, а с вашего детства, - улыбнулась она.
- Как с моего? Это, что сон? Я сплю? – совсем растерялся я.
- Да, Вы не пугайтесь. Это я из параллельного мира. Ну, вы его так называете. Из другого мира, измерения, называйте, как хотите. Меня зовут Маликой.
- «Малика» - означает «ангел»? Да?
- Да, Малика переводится с чеченского языка как ангел, но я не ангел. Я просто оттуда. А там время течет совсем по-другому. Оно там бессильно над нами.
- Скажите, Малика, Вы пришли за моей душой? Вы же не ангел смерти?
- Нет. Успокойся. Можно на «ты»? Я всю твою жизнь дожидаюсь тебя. Ты мне предназначен судьбой.  Поэтому ты и не можешь жениться в этом измерении. Мы, как бы тебе объяснить? Ну, скажем, наши души заблудились во временном пространстве, и мне приходится тебя ждать в другом измерении.
- Ура! Вот тебе Сацита Магомедовна! – чуть не закричал я, но спохватился. Погоди, это что же, получается, что ты ждешь моей смерти? А долго еще осталось тебе ждать?
- Ну, да, что-то в этом роде. Да, ты не расстраивайся, ждать оставалось бы еще «ого-го!», если бы наши мудрецы не решили найти способ общения между нашими мирами. Ты знаешь, что Султан уже побывал в нашем мире. Теперь выбор пал на тебя. Я тебя так долго ждала, поэтому на совете мудрецов решили в знак поощрения, дать нам досрочно встретиться и познакомиться. В общем, я, получается, пришла за тобой.
- Так, все-таки, пришла за моей душой.
- Ну, называй это, как тебе удобно, но ничего плохого в этом я не вижу. Ведь нас с тобой ожидает вечная совместная жизнь. Ты еще, глупый и не понимаешь, как сильно мы привязаны друг к другу. Как мы сильно…
- Любим?
- Да.
- Малика, ты так красива. Как можно не любить такую девушку. Но ты совсем еще юная, а я намного старше тебя.
- Я же и пытаюсь тебе объяснить, скажем так, души не имеют возраста. Над ними время не властвует. Все души сотворены Высшей Энергией в один и тот же миг. Мы и есть частицы его самого, частицы Высшей Силы, Энергии. Так ты готов последовать за мной?
- За тобой хоть на край света, Малика! Погоди, я вспомнил. Я тебя видел во сне.
- Да. Это было еще в детстве, когда ты в летней ночи в телеге с сеном вдруг заснул. Тебе тогда еще казалось, что одна из звезд манит тебя к себе. Это была я, - Малика улыбнулась, и комната вся озарилась светом от этой улыбки.
- Да. Перед тем как уснуть, мне показалось, что эта звезда летит ко мне.
- Как мне не хотелось улетать.
- А, помнишь, как я тебя уговаривал, остаться со мной навсегда? Это был всего лишь сон.
- Нет, во сне наши миры общаются. И наши души тоже.
- Так ты готов?
- Стой, а как же расписание для занятий в школе?
- Вот, глупый. Ну, глупый! Перед тобой открывается столько интересного, а ты – расписание! – Малика засмеялась, и журчанием ручейка разносился вокруг тот смех.
Я вдруг проснулся от того, что кто-то постучался в дверь учительской. Оказалось, что я склонился к столу, опрев голову на руки, и случайно заснул.
- Кто там? Входите! – произнес я громко.
- Здравствуйте! Извините, пожалуйста! Меня Марья Васильевна прислала за мелом, - появилась миленькая мордашка пятиклассницы в дверях.
- Здравствуй, девочка! Заходи, сейчас я тебе дам мел, - достал я из коробочки два кусочка мела и протянул девочке.
- Спасибо! – поблагодарила она меня.
- Пожалуйста! А как тебя зовут? – спросил я девочку.
- Меня зовут Маликой, дядя. Мне можно идти?
- Иди, конечно, - отпустил я девочку. Стоп, Малика! – вдруг я вспомнил все.

- Та-ак, где она? Где она, эта стерва, я спрашиваю! – влетела в учительскую Сацита Магомедовна.
Директрису довольно сложно было затащить в учительский кабинет. Это я для себя оборудовал место в учительской, поставил стол, стул. А Сацита Магомедовна изволили как-то держаться подальше от этого обиталища тараканов и учителей. Ей тут просто «воняло нищетой». Учителя не могли себе позволить такое дорогое платье, как у нее, и машины, как у ее сына.
Сын, кстати, числился физруком, получал зарплату физрука. Но никто и никогда не видел, чтобы он проводил занятия по физкультуре. Мне приходилось давать детям мяч на урок физкультуры и выводить их на улицу, чтобы они хоть чем-то были заняты. Сын Сациты Магомедовны даже не приходил в школу за зарплатой, мамочка ему приносила ее домой. Регулярно приезжал он лишь на продуктовый склад школьной столовой и через запасной выход набирал полный багажник своей легковушки продуктов. Неизвестно только, сколько и у какого Бога они будут замаливать свои грехи.
- Сацита Магомедовна, давно не виделись! Здравствуйте! – попробовал я встретить директрису шуткой.
- Ты что мне тут спектакль устраиваешь! Я тебя спрашиваю еще раз! Где она? – крутила кругляшками глазищ директриса.
- Вы о ком это сейчас говорили, уточните, пожалуйста, - попросил я директрису.
- О ком, о ком? О девушке из тарелки!
- Вы, случаем, не простыли, Сацита Магомедовна? У Вас никак температура? – съязвил я, пользуясь случаем и получая от этого неимоверное удовольствие.
- Если ты сию же минуту не покажешь мне эту инопланетянку, у тебя у самого поднимется температура! А-ну, где она! Показывай! – делая страшное, страшно некрасивое лицо, прорычала моя Сацита Магомедовна.
- Кто Вам наплел эту чепуху? Разве инопланетянки посмеют спуститься в наше заведение? Да, они ж тут с голоду подохнут! Лучше их пригласить к Вам домой, там, уж, Вы найдете, чем их попотчевать. Ведь все, что хоть на что-нибудь годится в этом интернате, Вы забрали домой. И продукты из школьного продуктового склада Ваш сын вчера вечером взял, полную машину! - разошелся я, но, кажется, не совсем удачно.
Сацита Магомедовна с неожиданной для ее возраста легкостью подскочила ко мне и обеими руками чуть сдавила мне горло.
- Меня можешь трогать, сколько хочешь, но вот моего сына не смей! Понял! – прошипела она почти рот в рот.
- Я, Сацита Магомедовна, получу больше удовольствия, трогая сына, чем Вас! – выдавил я из себя, не падая духом, хоть физически я и был почти повержен.
- Ничего, будешь трогать, как миленький будешь трогать! – отпустила она меня.
Затем она начала искать по всем углам, под столами, за шифоньером, пропавшую инопланетянку. Но той и след простыл.
- Ладно, - сдалась, наконец, Сацита Магомедовна. Где она спряталась? Я только посмотрю на нее, чем она лучше меня, что ты позарился на нее.
- Хорошо, скажу. Только Вы мне тоже скажите, кто Вам сказал про инопланетянку? – выдвинул я условие.
- Да, у меня тут все под контролем. Половина коллектива работает на меня. Без моего ведома тут и муха не пролетит! Знай это!
- А про инопланетянку?
- Про инопланетянку «чернявая» выведала, она-то сама ее не видела, дети на нее любовались из класса напротив. Видели, как ты с ней вознесся на небо что ли, может, на ее летающую тарелку? – сказала и в бессилье присела на стул директриса. Ладно, говори, где она?
- Она, к сожалению, улетела уже. Я просил ее, забрать меня с собой, но она сказала, что еще не время. Она так сказала. Я вспомнил все. Хорошим людям там рай, а плохих я там и не видел. Наверное, они в другом мире, но туда лучше и не стремиться.
Сацита Магомедовна сидела на стуле, сгорбившись, вся вдруг постарев, одряхлев в какую-то секунду, так, что в ней трудно было узнать директрису, что минуту назад рвала и метала. Ее блуждающий взгляд потух, и в уголках глаз виделась безудержная тоска, и страх перед неизведанным отложил свой отпечаток на ее морщинистом лице.
- Сацита Магомедовна Вы бы помирились со своим завхозом. Да и Султану надо дать дополнительные часы. Меньше 18 часов мы вообще не имеем права ему давать. Он хороший человек. Через него-то я и вышел на этих инопланетян, - постарался я воспользоваться минутной слабостью женщины.
- Как через Султана! – вскочила Сацита со стула. Я так и знала, что ты мне голову морочишь. Да, Султан больной человек! Его в сумасшедший дом надо было давно отправлять. Он у меня и 4 часа нагрузки не получит! – разошлась снова директор.
Я все испортил этой своей последней фразой про Султана. Теперь уже было поздно.
- Зря Вы так. Грех вот так отзываться о хорошем человеке. Бог Вам не простит!
- Ну, с богом я сама, без твоих советов разберусь. Бог всегда был на стороне сильных. Дашь слабинку, и тебя тут же сожрут! А ты, дружок, готовься. Я – твоя инопланетянка, и полетишь ты на мою летающую тарелку. Этот вопрос не обсуждается! Дело решенное! Готовься быть сытым и счастливым! – продекламировала Сацита и величавой походкой победительницы направилась в свою директорскую берлогу и на выходе добавила:
- Гляди, чтобы этого завхоза духу в школе не было!

- Ну, что? Сказал? – заглянула голова завхоза через секунду, как ушла директриса.
- Что сказал? – не понял я сразу вопроса.
- Ну, что ты не любишь ее… не хочешь жениться, - объяснил завхоз, встав в позу вопросительного знака.
- Она это все и без нас с тобой знает.
- А чего она хочет?
- Она сама хочет жениться.
- Интересно, на ком?
- На мне.
- Счастливчик!
- Я не счастливчик, я - жертва ее эгоизма. По сути дела я ей не нужен, ей интересен сам факт победы. Зафиксировать победу и побаловать свое эго.
- А это что за е-его?
- Это ее «я».
- А оно большое?
- Больше некуда.
- И что делать нам?
- Не знаю. Но на тебя уже объявлена охота.  Велено тебя не пускать в школу, - совсем расстроил я завхоза.
- То-то за мной ее сынок гоняется по всем коридорам школы. Еле ушел от него, - сообщил мне завхоз.
В это время в коридоре послышался чей-то тяжелый топот.
- Он что же в железных сапогах и латах? – вскрикнул завхоз и словно привидение исчез за дверью.

Секунду спустя, в те же двери заглянула голова сына директрисы. Он напустил на себя оскорбленно-обиженный вид и, взглянув исподлобья, грозно спросил:
- Где он?
- Кто? Убийца твоего отца? – спросил я.
- Эта собака завхоз, говорят, прячется у тебя, - еще грознее спросил сын директрисы.
- Кто тебе это сказал? – спросил я.
- Мама! – рявкнул сын директрисы.
- У своей, так сказать, мамы тебе надо было спрашивать последние годы, когда завхоз возил ее по бухгалтериям, - рявкнул я в ответ и начал заниматься расписанием, не обращая на него внимания.
Сын директрисы в ответ посопел с угрозой, потом с еще большим старанием, раздув ноздри, посопел, а еще через секунду его голова исчезла за дверьми, также как и появилась.

«Не дай бог такого сына!» - произнес я вслух и начал с остервенением работать над составлением школьного расписания. Но с расписанием возникли проблемы скорее не, потому что я это делал впервые, а потому что каждый учитель просил расписание под себя, так как им было удобно. Немного попсиховав, я бросил расписание и решил посмотреть, как идет учебный процесс. Я прошелся по узковатым коридорам обоих этажей. Все учителя были на месте, уроки шли своим чередом.
Когда я окончил обход классов и уже подошел к лестничной площадке, чтобы спуститься на первый этаж, мне что-то показалось за углом. Я быстро подошел. Никого не было, но я чувствовал, что там кто-то есть. Я почти на цыпочках, стараясь как можно тише, подошел к старым шкафам, что закрывали ступеньки на чердак. Когда я резко заглянул за шкафы, то увидел двоих ребят из 4 класса.
- Вы что тут делаете? – спросил я.
Ребята молчали и заговорили лишь тогда, когда я уже более настойчиво спросил.
- Нас не пускают на урок, - ответил один из них.
- Почему?
Оба мальчика молчали.
- Почему не пускают? Что вы натворили? – спросил я еще раз.
- Ничего мы не натворили, - буркнул первый.
- Ничего, - подтвердил второй.
- Так, не пускают все же почему? – настаивал я.
- А за то, что Вы нам даете хлеб, - признался первый.
- Это что за ерунда? При чем тут это, - не понимал я.
- Говорит, не имеете права, - подтвердил второй мальчишка.
- Ну, а кто такое говорит? Кто вас не пускает на урок? – спросил я.
- Извините, мы новенькие, мы не знаем, как ее зовут, - извинился первый мальчишка.
- Ну, а как она хоть выглядит? – спросил я.
- Она темная, ну, очень черная… как негритянка, - объяснил второй.
- «Темнокожая», - догадался я. «Да, когда же она успокоится? Чего ей не достает?» – не понимал я.
Энергичная и старательная женщина, она могла бы стать просто хорошим работником, помогать этим бедным ребятишкам, сиротам. Но всю свою неуемную энергию она тратила на достижение изначально нечистых дел. Это был человек, который до мозолей вылижется перед начальством, но не дай бог ей самой хоть мало-мальски власть, тогда быть ее подчиненным означало бы элементарное унижение человеческого достоинства. Она считала так: если она до самоуничижения пресмыкается перед начальством, то и ей ее подчиненные должны «лизать пятки». Ну, а для достижения этой самой власти, ей не претили никакие средства: ложь, подлость, клевета и т.д. И теперь, когда «спектакль», рассчитанный на мое уничтожение, как кандидата в завучи и свое продвижение на эту должность этим самым спектаклем-хитросплетением ей не удалось, она для успокоения своей низменной души издевалась над учащимися. Я просто не понимал, как так можно поступать с детьми, сиротами, которым элементарно не дают достаточно хлеба, не говоря уже о каких-то других продуктах.
- Ну-ка, ребятки. Пойдемте со мной, - сказал я детям и повел их в класс.
Постучавшись в двери, я вошел с мальчишками в класс и указал им, чтобы они садились на свои места.
- Извините, я посижу у Вас на уроке, – сказал я учительнице «Темнокожей».
- А вы почему вошли и сели без разрешения! – повысила она голос на мальчишек.
- Вы видели, это я их привел в класс! Вы можете продолжить урок, а я вот тут посижу и посмотрю, за ходом вашего урока, - прошел я к последней парте, за которой сидел лишь один ученик.
Учительница весь оставшийся урок провела как на иголках, терялась, психовала, злилась и никак не могла взять себя в руки.
По окончании урока она почти истеричным голосом выгнала всех учащихся из класса в коридор.
- Вы почему  врываетесь ко мне на урок, да еще тащите за собой наказанных мною учащихся! – захлебнулась она последними словами.
- Вот с этого как раз и начнете анализ своего урока. Прошу Вас, покажите ваши тематический и поурочный планы и анализируйте урок! – сказал я.
 Я получил удовольствие, что хоть как-то могу заткнуть ей рот, и она хоть какое-то время не будет отравлять окружающую среду. Она принесла мне и кинула на парту свои тетради с планами и встала надо мной, скрестив руки, словно не я буду проверять планы, а она.
- Вы что же это, уважаемая, встали как статуя? Анализируйте урок и начните с ребятишек, которых Вы выгнали из класса. Давайте! Давайте! – приказал я.
- Мальчики баловались. Я их и вывела в коридор. А на счет урока…
- Стоп! Вот с мальчишками разберемся, а потом анализ урока, - оборвал я ее на полуслове.
- А что с мальчишками, я уже сказала, терпеть их баловства  на уроке не намерена! – огрызнулась она.
- Это не просто мальчишки. Это – будущее нашего народа. И это будущее растет в сиротстве, в грубом и бесчеловечном отношении к себе, в обмане. Что еще унизительнее и дико в наше время – они голодные, им элементарно не хватает хлеба! За это не их надо выгонять из класса, а нас с Вами надо гнать в три шеи из школы, с этой работы, которая нас худо-бедно да кормит! А что касается урока, то он у Вас не получился. У врачей есть самое главное правило – не навреди. И у педагогов оно должно быть, если они на самом деле принадлежат к этой благородной когорте. Не навреди! Вы сегодня грубейшим образом нарушили это правило! Вы попытались убить в детях веру в добро! И Вы нарушили права этих мальчишек. Вам, слава Богу, не дано право выгонять учащихся из класса, если они не в состоянии невменяемости и бесконтрольности! Оставшийся анализ урока сдадите мне в письменной форме! Скоро звонок на урок, слушать его у меня нет времени, да и желания, – сказал я напоследок и хотел выйти из класса.
- А Вы мне предоставьте отчет о воспитательной работе в вашу ночную смену! Иначе об этом будет доложено Саците Магомедовне и выше, в департаменте образования у меня работает близкий родственник. Очень близкий! – напустив на себя свирепый вид, выпалила «Темнокожая».
Я улыбнулся. Мне было противно общаться с этим человеком физически. И мне было ее жаль, потому что такие люди до конца своей жизни пакостят, они неисправимы.
- Отчеты о воспитательной работе Вы, дорогая моя, не увидите ни в этой жизни, ни в другой, - улыбнулся я еще раз.
- Тогда я приму меры данной мне властью старшего воспитателя…
- Нет, не в силах Вы применить эту вашу высокочтимую власть по отношению ко мне.
- Почему же это так?
- Элементарно, «Ватсон»! Я не работаю воспитателем в ночную смену. Я пошутил, когда назвался воспитателем ночной смены. Мне обещали жилье, чтобы я приехал сюда домой в республику, где никак не закончится война. Но обещания здесь не привыкли выполнять! Мне жить негде, поэтому я оборудовал себе одну комнату из хозяйственных помещений. А за ребятами и ночными сиделками я присматриваю, потому что им боязно. Кругом по ночам стреляют, из автоматов, из пушек стреляют. И за то, что я присматриваю, мне никто не платит. Начальство обещало жилье – оно мне его дало, комнату при школе. Готовьтесь к следующему уроку. Теперь я у Вас буду частым «гостем» на уроках.
Она рвала и метала, но слов подходящих не находила. Но это вовсе не обозначало, что она в ближайшее время их не найдет. Найдет, не потому что она поймет всю сложность ситуации в школе для детей, для меня. Найдет, потому что ей нужен реванш. Ей нужно сбросить и уничтожить меня, или она не найдет в этой жизни покоя.
Но это меня как раз сейчас меньше всего волновало. Судя по критической ситуации, сложившейся вокруг моей персоны, мне следовало спасать свою шкуру, пока из нее не стали вытряхивать меня.

Ну, а как же быть с бедными детьми? Как и чем им помочь? Да, собственно говоря, чем я могу помочь, когда я самому себе не в силах помочь. «Жизнь – борьба!», «Естественный отбор», - крутились в голове мысли. Но тут в этой школе выживал лишь хитрый и подлый. Насколько я понимаю, хитрость не синонимична силе. Да, если это сила грубая, дикая, но современное понятие силы несколько отлично от этого научного термина. Хитрость и коварство берут все чаще сильные мира сего на вооружение. Труднее всего было вынести все это простому народу, который с такими неимоверными жертвами и потерями во всех отношениях выходил из чудовищной войны, чиновничий беспредел. Чиновник имел безграничные возможности для грабежа истерзанного войной собственного народа. И этот «зверь» не чурался ничего, не брезговал ничем. Чиновнику был отдан на откуп народ. «Война», которую чиновник развязал против собственного народа, не просто добивала, а лишала его всякой возможности на восстановление в прежнем виде. Совращал. Развращал. Растаптывал самое ценное, что есть у народа – культуру. Создавал на собственном заразном примере новое поколение молодых, стремящихся к быстрому обогащению на казнокрадстве, взятках, поборах, прямых грабежах своих же сородичей. Люди, каким-то чудом уцелевшие в кровавой бойне двух сравнимых по количеству времени унесенным жизням лишь с геноцидом, уже никак ни были в состоянии противостоять самому коварному врагу общества человеческого – чиновнику. Чиновник жирел и во время войны, он же особенно жирел в заключительной части этой бойни. Люди были рады, что хоть бомбы и ракеты как прежде не падают на их головы днем и ночью.  Да и как противостоять повсеместной почти узаконенной круговой поруке чиновников, которые начали с народом уже Третью войну, войну на полное уничтожение.
Надежды на какое-нибудь рассмотрение вопроса, а тем более на помощь, от департамента образования не было никакой, но хоть что-то нужно было предпринимать. Права детей не только нарушались, но и топтались самым грубым образом. Писать жалобу, обходилось себе дороже. Привлекать родителей в эту изначально проигрышную акцию жалобы в вышестоящую инстанцию было тоже неблагодарным делом. Во-первых, не было таких родительских комитетов, сознательных и образованных родителей. У подавляющего большинства учащихся и вовсе родители погибли во время войны, они были круглыми сиротами или полусиротами. Надо же, придумали слово «полусироты». Родители, которые имелись с утра до вечера, пытались заработать на кусок хлеба. Большую часть с таким трудом заработанных денег они же приносили в качестве платы за своих детей нашей неповторимой в своей жадности до всякого рода чужого добра Саците, и эти деньги исчезали в ее бездонных карманах.
С самой директрисой говорить, пытаться поставить на путь истинный, было занятием бесполезным настолько, что эта затея не стоила того времени, которое должно было потратиться на это. Но ведь кто-то в коридорах власти должен был сохранить хоть какое-то подобие человеческого лица. Нужно было прощупать начальственные коридоры и найти такое лицо. Я решил было на следующий день отпроситься с работы и отправиться в эти самые коридоры власти.

На следующий день случилась приятная новость, и мой поход с целью восстановления справедливости пришлось на время отменить.
А приятная новость состояла в том, что министерство просвещения выбило из правительства очень большие деньги на отправку детей послевоенной республики в лагеря, санатории в соседних республиках и краях. До войны в предгорной полосе и нашей республики были оздоровительные детские лагеря, санатории, но в ходе военных действий были разбомблены или расстреляны из орудий, так же как и более 650 школ, 80% больниц, целых городов и селений.
Неизвестно было, кто больше радовался этой поездке дети или я. Но радость омрачилась тем, что не всех детей можно было взять в санаторий. Было обещано, что дети будут ездить потоками, и остальные поедут в следующем месяце.
Я поехал с детьми в первом потоке, рассчитывая, хотя бы в санатории вдоволь накормить ребят.
Комплекс санаторий, состоящий из 8-этажных зданий, находился в предгорьях снеговых вершин и встретил наши «Икарусы» с детьми, собранными из разных школ со всей нашей республики, холодной и темной ночью.
Нас разместили на скорую руку и детей тут же пригласили на ужин. Детям было непривычно. Так как в интернете у них ужин заканчивался в 18.30, а тут ужин около 20 часов!
В огромной столовой все было обставлено красочно. Детей рассадили, и повара начали расставлять тарелки с едой. Ребятишек моих было 27, а тарелок пустых под 1-е и 2-е было 40. Молодые девушки в аккуратных белоснежных халатиках и поварских колпачках с ловкостью жонглеров заполнили порциями из 1,2,3 – 27 приборов, сколько было детей. А остальные 13 тарелок остались пустыми. Порции с едой были относительно приличными, были также чай и фрукты. Но надо было видеть глаза моих ребятишек, чтобы понять, что они не наелись.
- Дядя, а оставшийся хлеб можно взять с собой? – спросила маленькая худенькая девочка.
- Можно, конечно, только давайте его положим в пакетик, а то неудобно перед людьми совать хлеб в карманы. Мы же все-таки в гостях, и надо себя вести культурно, - объяснил я.
Когда дети стали собирать хлеб со стола и класть в пакет, к нам подошла пожилая женщина-кабардинка и спросила:
- Зачем они собирают хлеб со стола?
- Это дети войны, сироты, у которых родители погибли во время бомбежек. Они живут в интернате и привыкли запасаться хлебом на ночь. Они всегда голодные почему-то, - объяснил я.
- У меня еще мама говорила, сирота всегда голодный, сколько его не корми. Вы пройдите вон к тому окошку, это хлеборезка, и возьмите, сколько детям надо. Кроме того, вам для детей на ночь дадут и пакетики с молоком, - сказала женщина и смахнула слезинку.
На следующий день за нищим столом было снова 40 тарелок, а детей всего 27. Я подошел к заведующей – кабардинке и спросил, почему 40 тарелок. Женщина немного смутилась и не хотела отвечать на этот вопрос. Тогда я спросил:
- А нельзя ли в эти 40 тарелок насыпать еды для 27 ребят?
- Можно, - согласилась кабардинка.
- А почему бы Вам не дать распоряжение? – спросил я.
- Зачем?
- У меня ребята, особенно старшие не наедаются, - объяснил я.
- Вы спросите, сколько ребят из вашей группы хотят дополнительную порцию, я распоряжусь, чтобы выделили, а 40 будет много, - предположила кабардинка.
Лишь в конце нашей смены, а смена, к сожалению, продолжалась всего лишь 20 дней, я узнал, почему 40 тарелок, а детей всего 27. Ближе к концу смены приехали доблестные представители нашего минобразования, якобы с проверкой. И случайно, проходя мимо кабинета, директора я услышал спор директора санатория с нашими представителями минобразования. Они никак не могли поделить деньги за 50 тарелок минус 27, в десятках других групп детей было и того меньше, по 13-15 человек. Детишки мои отвыкли за 20 дней брать хлеб на ночь. Но, боюсь, что по приезду в наш интернат, после встречи с неподражаемой Сацитой Магомедовной детям придется вспомнить эту сиротскую привычку.
Были, конечно, и случаи проблемного характера. А проблема-то в чем? Все проблемы большие и малые вытекали естественным образом из прокатившейся по человеческим судьбам войны. Какой же уход, какое воспитание за сиротами во время войны и в нынешнем подвешенном состоянии, когда слышны и гулы падающих в горах бомб и нередкие разрывы снарядов. Да и какая детская психика здесь не подвергалась обильному набору разного рода стрессовых ситуаций.
Был у меня в группе мальчишка подросток Беслан, рыженький, худенький и вспыльчивый, как порах в патроне. Помню еще в школе, прямо в классе он набросился на одноклассницу с кулаками. Я его вызвал к себе в учительскую, поговорил.
- Почему? – спрашиваю.
- А пусть она мне в глаза не смотрит! – отвечает.
Я вызвал мать, спросил, как он себя ведет в семье? Почему такой агрессивный. Бедная мать, худенькая, светловолосая женщина рассказала мне, утирая кончиком косынки, набегавшие слезы: «Было это во время, так называемых «зачисток». Отец Беслана во дворе чинил что-то, когда, распахнув ворота ударами сапогов, заскочили солдаты. У отца в руках был топор. Ему бы бросить его, но солдатам везде мерещились боевики. Они выстрелили в мужа без всякого предупреждения. Тот упал, но еще смотрел на своих убийц. У тех не выдерживали нервы.
- Не гляди на меня! Отверни зеньки! – орал один из них.
Умирающий, естественно, не слышал его. Солдат подбежал и выпустил в мужа весь рожок автомата. Шестилетний Беслан, стоявший недалеко от отца под навесом все это видел. Вот он до сих пор срывается, когда кто-то глядит ему в глаза в упор».
В санатории Беслана с еще одним его сверстником мы поселили в отдельную палату, потому что в палате мальчиков мест не хватало. И Беслан оказался в группе одной из наших воспитательниц Мацита. Так вот, эта воспитательница обязана была с 13 до 15 часов укладывать детей спать на «тихий час». Она быстренько укладывала девочек, кричала Беслану в его палату из-за дверей, чтобы тот ложился спать. И сама тут же уходила к себе и мирно ложилась спать, хотя ей положено было следить за детьми, чтобы те спали положенное время. Толстушка воспитательница Мацита спала больше всех. А Беслан что делал, он вылезал в узенькую форточку на балкон, с 5 этажа по заиндевелым, покрытым коркой льда перилам, спускался вниз и уходил гулять в ближайший лес, покрытый снегом. Одним словом, парень мог сорваться с балкона вниз и разбиться насмерть. Если бы случайные прохожие не сообщили мне об этом факте, то он, возможно, и разбился бы.
Узнав об этом, я хотел забрать Беслана в палату к своим мальчишкам. Но не тут-то было, Беслан не только не послушался меня, но при мне начал вылезать на балкон через форточку. Мои крики, требования оставались без внимания: еще б миг, и он пролез бы через форточку. Я схватил мальчишку и с трудом оттащил его от форточки. С дикими криками: «Я делаю, что хочу! Я никому не подчиняюсь!» Беслан вытащил из кармана складной ножик и, обнажив лезвие, погрозил мне своим оружием. Пытаться забрать ножик мирным путем, было невозможно. Я дал мальчишке оплеуху, так, что Беслан отлетел на кровать. Пока он осознавал, что с ним произошло, я вырвал у него из рук ножик. В бессильной ярости мальчишка заплакал. Он снова бросился к форточке, но я погрозил пальцем, и мальчишка бросился на подушку и долго плакал. Когда он немного успокоился, я его взял за руку потащил в палату к другим мальчишкам. В это время, спросонья еще не поняв, что произошло, воспитательница Мацита примчалась и стала голосить. Беслан, увидев, что за него заступаются, тоже заплакал. Мацита словно на похоронах зарыдала и пошла вслед за нами, открывая двери в палаты, привлекая в свидетели детей и воспитателей.
- Отпустите его, пожалуйста!
- Отпустите! – заступались все за Беслана.
Я отпустил Беслана, сказав мальчикам, чтобы присматривали за ним. А Мациту и других своих воспитателей я пригласил к себе в палату и рассказал о безобразии, которое творилось у нас. Воспитатели не поверили, Мацита закатила истерику.
- Отныне и до конца смены я буду контролировать всех воспитателей, - объявил я и наказал, чтобы были с детьми внимательнее, особенно с Бесланом.
Но после этого случая Мацита распустила слух о том, что я избиваю детей. Завожу в палату и избиваю, от этого получаю несказанное удовольствие.
Малика уже наяву часто навещала меня все это время и поддерживала. Но некоторые воспитанницы услышали, как я с кем-то разговариваю. Они ее видеть не могли сами, но большинство детей прекрасно все видели и знали. Из их рассказов Мацита сложила целую сказку про меня: «Как завуч с ума сошел». Я на эти мелочи не обращал внимания, а оказалось зря.

На шикарных «Икарусах» мы возвращались домой, и встречала нас дома наша незабвенная Сацита. В шикарном платье, она казалась какой-то известной актрисой, по меньшей мере.
- А где же дети? Почему я их не вижу? – первым был ее обычный вопрос.
Но она в ту же секунду забывала о них при виде своих верных подчиненных. В данном случае, воспитательниц. Мацитой директриса была весьма довольна, так как та прямо вприпрыжку раскачивая свое круглое тельце, подбежала к любимой, обожаемой начальнице и, нагнувшись в три погибели, обняла ту за талию, вернее в том месте, где должна быть талия.
- Ну, и как вы отдохнули? А где же яблоки, груши, мандарины, шоколадные конфеты? – спросила любимая директриса своих любимых воспитательниц.
- Что, что? – не понял я.
А воспитательницы все разом взглянули на меня как на безнадежного идиота.
- Кто-нибудь объяснит мне? Она что, вот таким образом шутит? – не мог я дойти до сути дела своим блаженным умишком.
- Это Сацита Магомедовна наказывает всем воспитателям, которые едут с детьми в санаторий, чтобы те не давали детям фрукты и конфеты на ночь. Они, когда едут без Вас, обязательно все это складывают в коробки и привозят для своей любимой начальницы, - объяснил мне подошедший Султан.
- Это что, правда! А детям не выдают вечернюю порцию фруктов? – теперь только я увидел Султана.
- Нет. Воспитатели сами едят и Саците Магомедовне привозят 5-6 коробок, - уточнил Султан.
- Не может этого быть. Они что, Бога не боятся! – недоумевал я.
- Детишкам на этот раз повезло, что Вы поехали с ними в санаторий, - улыбнулся Султан, видя растерянность воспитательниц, которые что-то объясняли своей директрисе, часто указывая пальцем в мою сторону.
Директриса была явно разочарована долгожданной встречей.
- Ух, я вам устрою дома, - подразумевая под «дома» интернат, погрозила пальцем Сацита воспитательницам и ласково улыбнулась, правда, медью повеяло от этой улыбки, и дрожь пробежала по молодым и бесполезным телам воспитательниц.
- Сацита Магомедовна, дайте нам только добраться до дома! Я этим чертовкам устрою! Я им устрою! – заскрежетала зубами Темнокожая. Я ее и не заметил. Оказалось, что она обходила все автобусы в поисках детей и пришла доложить начальнице обстановку. Ее разочарованию и расстройству не было предела, когда она не увидела коробок с фруктами и конфетами, поднесенных ее любимой Саците Магомедовне, как дань Древней Руси татарам.
- Вы что тут совсем с ума посходили! Вам что, мало того, что творится над детьми в интернате! – не выдержал я.
- Что мы уже в интернате? – оглядела всех вокруг Сацита Магомедовна. Тихо ты, чего ты тут разошелся? Пошутили девочки. Пошутили. Да зачем мне их фрукты. Что у меня денег мало? Что я в магазине не могу купить? Успокойся, дома поговорим. Т-с-с! – зашикала на меня директор. Успокоиться я не мог, конечно, кроме того, я знал, что отныне началась моя борьба за детей. Или мы с детьми, или она со своими ублюдочным педколлективом. Мне терять было нечего.
- Это не дом, а школа-интернат. Это дом, построенный государством для детей! Да. Мы будем говорить дома, в доме для детей! Будем говорить и в департаменте образования и министерстве образования и на страницах печати! – заявил я и пошел с детьми в интернат.
Вечером, после того как дети остались в спальных палатах вместе с ночными сиделками, столько разговоров было о санатории, и как там они впервые в своей жизни наелись досыта.
- Представляете, мы там могли вечером взять с собой хоть целую булку белого хлеба! – удивляла всех детей маленькая девочка Малика.
- Правда? – переспрашивали одни.
- Не-ет, не может этого быть! – не верили другие.
- Правда, правда! А вечером нам давали с собой в палату молоко, фрукты, конфеты, - с восторгом добавляли ребята, что приехали из санатория.
- Теперь дяде попадет от директорши, - вздохнул кто-то.
- Не-ет. Он их всех победит! – пришли к заключению дети.
На следующий день с утра пораньше меня ждало разочарование и отвращение ко всему коллективу.

- Та-а-ак! Подходите к директорскому кабинету по одному, по два человека! – объявила директор.
Это означало, что она привезла зарплату учителей и собирается ее выдавать. Учителя стройными рядами потянулись за деньгами. Радостные лица учителей, входивших в директорский кабинет, омрачались до неузнаваемости, когда они после недолгого пребывания в кабинете выходили.
По праву завуча я вошел в кабинет директора и присел. Сацита Магомедовна в тот момент рассчитывала одну из учителей.
- Вот что, дорогая, ты у нас работаешь учителем географии. География – это такой предмет, что его можно детям и не учить. Земля – круглая, а это давно всем известно. Я тебе выдам зарплату, конечно. Но в связи с несерьезностью предмета, удержу с тебя 30% на нужды нашего «дома», - надвинув очки на свои бесцветные глаза, со всей серьезностью заявила директор и тут только заметила меня.
Она очень обрадовалась одному факту, что я воочию увидел, как она раздает учителям зарплату, словно милостыню сирым и голодающим на Волге.
- На нужды интерната! – специально для меня поправилась она и самодовольно ухмыльнулась.
«Географичка» ни словом не воспротивилась, а напротив, стала благодарить директрису, словно она и в самом деле облагодетельствовала ее, выдала большую милостыню. Уму непостижимо было слышать, как бедная женщина ради этих жалких грошей, на которые она должна содержать своих детей, терпела такое унижение. Она желала спасения от грехов той, которая ее обворовала и теперь ухмылялась над униженным собой человеком.
- Так, к нам пришел наш завуч за зарплатой. Он человек занятой. Он знает, где наши дети, мало того, он их даже видит, по крайней мере, он так утверждает. Поэтому мы ему выдадим зарплату вне очереди! Есть возражения? Нет возражений. А ну, давай подходи, получай свою зарплату. Та-а-ак! Твоя зарплата четыре тысячи, вот возьми, – протянула она деньги.
- Я сделал шаг, чтобы получить свои деньги, но директриса перед самым моим носом убрала их. Отсчитала мне три бумажки по тысяче, а одну тысячу положила себе на стол.
- Я вместо тебя составляла расписание, делаю твою работу вместо тебя, пока ты тут по санаториям разъезжаешь. Тысячу я у тебя удерживаю! Все! Бери три тысячи и иди работать! – сверкнула она очами.
Женщины, ожидавшие своей зарплаты, съежились, словно от холода.
- Все это, конечно, хорошо… для тебя хорошо… пока хорошо. Ну, а вот, представь себе, если тебя снимут с этой должности директора школы-интерната, куда ты пойдешь работать? – ухмыльнулся я неожиданно для Сациты.
Директрису передернуло. Ей это слово «снимут» явно не понравилось. В глубине ее бесовских глаз мелькнул ужас со всем, прилагающимся к нему. Но она быстро взяла себя в руки.
- Ты за себя беспокойся! За меня не надо.., - ехидно улыбнулась она. Нет человека, который сумел бы меня снять с должности. Но, если бы даже допустить такую нелепую мысль хоть на секунду, то я бы очень легко нашла бы себе занятие. Я бы получала неплохие гонорары, обучая молодых директоров школ этой нелегкой работе.
- Думаю, что скоро Вам пригодятся эти ваши навыки, обучать воровству молодых неопытных директоров школ, - зло выдавил я из себя.
- Что? – с яростью вскрикнула Сацита. Ты мне угрожаешь? Ты можешь больше не выходить на свою жалкую работу. Ха-ха-ха! Видишь, дорогой мой, как все на самом деле происходит. Не ты меня снимешь с работы, а я могу, одним словом оставить тебя вообще без зарплаты. Все! Можешь идти! – давилась она словами.   
- Хорошо! Вы начали эту войну, а я ее закончу. Увидимся в департаменте образования, а позднее и на страницах прессы, - выпалил я и вышел.
- Иди! Иди-и! Черта с два ты получишь там! Я им плачу, я их приручила, с руки я их кормлю! – вдогонку кричала разъяренная директриса.
Директриса на самом деле была еще и неплохой актрисой, но страх сквозь вопли все же слышался в ее голосе.
- Зря Вы так резко с ней, ее надо брать ее же оружием – хитростью, - шепнул мне Султан, стоявший в очереди учителей за зарплатой.
- Нет уже терпения, - сказал я в ответ.
- Она откупится, а Вы останетесь ни с чем… Детей жалко…
- Столько денег у нее не будет, - предположил я.
- По штату у нас должны работать 75 учителей и обслуживающего персонала, а реально работают всего 45 человек, - пошел вслед меня Султан, произнося все еще шепотом слова.
- Не хочешь ли ты сказать, что за тридцать работников Сацита сама получает зарплату? – ужаснулся я и в растерянности встал, не зная, как переварить то, что услышал.

В узких лабиринтах здания департамента образования моего Заводского района я запутался в самом начале, хотя у входа меня встретили охранники с непременным автоматическим оружием, пистолетами, гранатами и магазинами с набитыми патронами для порядочного боя, не меньше. «Как должны чиновники провиниться перед своим народом, чтобы выдвигать для своей охраны такую серьезную силу!» - первая мысль посетила меня у парадного подъезда департамента образования. В тот момент, когда я уже совсем запутался в вывесках неслыханных мною доколе многосложных названиях должностей, новоявленных в послевоенной республике, из темного проема одной из многочисленных дверей с очень сложным названием вышел полный мужчина в очках и лысине в обхват почти всей головы.
- Салам алайкум! – поздоровался я.
- Ва алайкум салам! Вы ко мне, товарищ? – заинтересовался мужчина поверх очков.
- Вообще-то я не совсем знаю к кому мне обратиться. Может и к Вам.
- А по какому вопросу?
- Это целая история. Долго объяснять.
- Заходите в мой кабинет, сейчас разберемся в вашем вопросе.
- Дело в том, что я пришел по поводу своих прав, - выпалил я, как только вошел в узенький кабинет.
- Прав? Каких прав? – не понял мужчина.
- Действительно, какие могут быть права у простого народа в таком чиновничьем разгуле как у нас? – скорее сам себе задал я вопрос.
- Вы успокойтесь вначале, а потом говорите, да так, чтоб понятно было. У нашего народа много достойных сынов, чтобы защитить его, если это понадобится. Я, к примеру, начальник отдела по соблюдению прав и всяких достоинств департамента народного образования в дошкольных, школьных и всяких других учреждений, находящихся в…
- Все! Все. Я понял. Давайте я Вам… как Вас?..
- Зовите просто, начальник отдела по…
- Хватит. Я понял. Объясняю. Значит так, в нашей школе, в интернате…
- Так в школе или интернате?
- И в школе, и в интернате… в школе-интернате нарушаются права человека!
- Какого, какого человека? Как имя этого человека? – начальник взял в руки карандаш и положил перед собой огромный лист бумаги и превратился весь в одно целое большое ухо.
- Да, никакого!
- Как никакого, или это его имя Никакого?
- Человек есть. Нарушение прав этого человека тоже налицо.
- Вы мне можете толком объяснить, какого человека? Где он живет?
- Кто?
- Человек, которого зовут Никакого, назовем его условно «Ник». Так по какому адресу живет товарищ, господин Ник?
- Что Вы меня тут путаете? Откуда я знаю, где живет товарищ, господин Ник! – не выдерживали у меня нервы.
- Извините, товарищ! Извините! Вы же сами мне битый час доказываете, что у товарища, господина Ника кто-то, что-то украл… или собирается украсть? Верно?
- Нет! Не верно!
- Так что же получается, на товарища, господина Ника никто не покушался?
- Да, нет же! С Ником все в порядке. Он жив, здоров, я так думаю… Подождите, а кто такой этот Ник? – совсем запутался я.
- Я откуда знаю? Вы же сами пришли и заявляете, что на вашего друга Ника кто-то точит зуб.
- Да. Нет же! Зуб точат не на Ника, а на меня! Не точат, а об меня точат свой острый зуб!
- А что у Ника болят зубы?
- Нет, у Ника все зубы здоровые… я так думаю. А кто такой Ник?
- Ну, ладно. Оставьте в покое этого Ника. Пусть точит свои зубы, если они у него болят.
- Так, зубы-то точат об меня!
- Так, скажите этому Нику, пусть свои больные зубы точит не об Вас, а об, скажем, брусок. Ну, пусть точит, в крайнем случае, об забор.
- Об какой забор? Что вы говорите!
- Ну, не знаю, об железный или лучше всего об кирпичный.
- Я бы сказал…
- А что вам мешает?
- Я просто не знаю, где находится этот кирпичный забор.
- Ну, это не сложно. Вы знаете, где находится центральное кладбище?
- Ну?
- Что ну? Вокруг этого кладбища в будущем году хотят построить кирпичный забор. Знаете, из «ленинградского»! Ну, очень хороший! Прекрасный материал для точки зубов!
- Ладно, передам… подождите, а в этом году никак не получится?
- Что не получится?
- Построить этот проклятый забор?
- Нет-с. В этом году, ну, никак! Понимаете, вы же сами знаете, что за народ эти строители. Они же по два года строят какой-то там пустяк. А это! Это же забор, ограждение почитаемого всеми места из «ленинградского» кирпича. Этот забор они построят всего лишь за год. Ну, может быть, за полтора года.
- Так это что же, получается, надо ждать не год, а полтора?
- Почему полтора? Может они быстрее закончат! Да, вы уж раньше времени не расстраивайтесь. Если что, доплатите там, сущий пустяк.
- А сколько это, «сущий пустяк»?
- Ну, думаю, не меньше чем на полтинник строители не согласятся. Знаете, кризис… экономический… война… сделали свое дело.
- Полтинник – это что, 50 рублей?
- Да, вы что издеваетесь? Вы что строителей не знаете? Они же с вас три шкуры сдерут, не успеете и пикнуть! Пятьдесят тысяч!
- Как пятьдесят тысяч? Да, мне всего 3 тысячи зарплаты дали!
- Трижды десять, это будет тридцать… трижды двадцать – шестьдесят. У-р-ра! Как раз к началу работы строителей у вас наберется тысяч шестьдесят…
- А должны были четыре тысячи, - сам не понимая о чем болтаю, задумался я вслух.
- Простите, что вы сказали?
- Должно было быть четыре тысячи, - повторил я.
- Так это совсем другое дело! Так вот, по какому вопросу Вы к нам пришли! – обрадовался начальник отдела.
- Ну, да. Я вам битый час об этом и толкую, - обрадовался и я.
- Так Вы же понимаете, если у Вас три тысячи – это пятьдесят через полтора года! Ну, а если четыре, это совсем другое дело! Эдак, Вы через год как раз и нагоните нужную сумму к началу работы строителей! Все! Проблема решена! – обрадовался начальник отдела…
- Можно мне уйти? – взмолился я.
- Нет! Нет и нет! А что я скажу строителям? Что Ник, вместо того, чтобы платить денежки по счету, растворился, исчез!
- Какой Ник? Какой Ник?
- Очень интересный оборот дела получается у нас с Вами, дорогой товарищ! Какой такой Ник? Да. Ник это Ваш друг, с которым вы в детстве ходили в садик, а затем в школу. Вместе ходили воровать яблоки и груши в колхозный сад, а старик-сторож гонялся за вами с палкой в руках. А вы ловко перепрыгивали через канаву с речкой и были таковы.
- Да, яблоки мы ходили воровать в детстве!
- Вот видите, а вы говорите, что не помните! Вспомнили?
- Да, только не с Ником я воровал яблоки из колхозного сада.
- Ну, ничего у вас еще есть время, пойдете завтра же воровать!
- Никогда!
- Придется, понимаешь, брат, надо!
- Что надо? Чего вы ко мне привязались? Пойду я. Ничего мне не надо… Где у Вас тут выход?
- Вот, - начальник отдела указывал на двери.
Я выскочил, не помня себя, пошел, куда глаза глядят.

Когда я вернулся в интернат, меня тут тоже ждал сюрприз. Сацита Магомедовна раздала на свое усмотрение зарплату и ходила как никогда веселая.
- Если б Бог не дал мне эту работу, я бы не знала, что делать. С этой работы кормится вся моя семья, - делилась она своей радостью с педколлективом.
- Чтоб сто лет Вам прожить на этой работе! Дай бог Вам здоровья на этой работе! – получала пожелания от учителей Сацита.
Увидев меня, Сацита на миг застыла, но потом поманила к себе пальцем.
- Вот тебе еще две тыщи, я меньше двух тыщ нищим не подаю. Забирай и уходи из моей школы, из моей души! Ты погляди на этого оборвыша! Чуть было не вскружил мне голову, - играла на публику Сацита.
- Нет, - сказал я, - будем судиться!
- Ах, ты судиться хочешь? На этот случай я уже приготовила тебе сюрприз. Вот, гляди! – она мне показала исписанные листы бумаги.
- Что это? – спросил я.
- Я подаю на тебя в суд, а не ты! Понял!
- За что? За то, что не повесился, как ваш бывший муж?
- Ничего, повесишься, когда жрать нечего будет! На, читай! – кинула она бумажку на стол рядом с собой.
Тут было написано листов десять мелким подчерком. Это было заявление, написанное на имя прокурора, «истцами» выступали школа-интернат в лице директора, воспитателей: Мацита плюс еще шесть воспитателей.
Меня обвиняли в фактическом регулярном избиении детей не только в школе, но и во время нахождения оных в санатории, в лице учащегося Беслана.
Подписались: директор Сацита, новый завуч школы (родственница Сациты), все учителя, воспитатели, техперсонал и глухонемой старик сторож Ахмед. Все в один голос подтверждали факты моих «преступлений». Я бросил исписанные листы бумаги прямо на пол под ноги всех собравшихся и пошел к выходу из школы. Когда я вышел во двор, к легковой машине с пакетами продуктов из школьного продуктового склада вышел мой старый знакомый, «начальник отдела» департамента образования. Через стекло новенькой легковушки в салоне видны были еще какие-то мешки, коробки.
- Ну, что нашел своего Ника? – улыбаясь во весь рот, крикнул мне начальник отдела…
Сражение было проиграно, еще не начавшись, и я должен был сойти, как говорится, со сцены. Я в очередной раз убедился в том, что добро должно быть не только с кулаками, но и владеть навыками современного мошенничества, чтобы успешно противостоять лжи, обману и подлости. «Войну можно остановить только войной», - утверждали наши мудрецы. А я пытался чистыми руками противостоять ничем неприкрытой подлости.
Я собрал свой нехитрый скарб и направился в никуда. День был с утра пасмурным и, когда я уже подходил на выход к решетчатым воротам школы-интерната, вдруг, словно бы вырос из-под земли, появился передо мной Султан.
- Вы куда направляетесь? – спросил он. А звонок уже прозвенел на урок?
- Нет. Не знаю, - ответил я.
- Что-то ваше настроение мне не совсем нравится. Случилось что?
- Да, Султан, ты уж меня прости, но часы я тебе так и не смог выбить у Сациты. А настроение что, настроение изменчивое состояние, - сказал я.
- А вы куда направляетесь? – спросил Султан, почему-то разглядывая меня со всех сторон.
- Я не только для тебя не выбил часы, но и свои потерял. Уезжаю я, Султан, пока меня Сацита не упекла в тюрьму, уволился «по собственному желанию», - объяснил я.
- А они куда все? – снова, оглядывая меня вокруг, непонятно спросил Султан.
- Кто они?
- Да, дети… Вы что же уже не видите их? А раньше Вы их видели, - совсем расстроился Султан.
Я посмотрел вокруг себя и теперь только увидел еле заметные, словно легкий туман очертания детских фигурок. Дети со всей школы выстроились за мной и уходили. Я понял, что они решили уйти вместе со мной, так как у каждого ребенка с собой в сумочках или пакетиках были их личные вещи.
- Ничего себе орава! А куда это вы собрались? Марш назад! По классам! – скомандовал я.
Но дети лишь смутились и растерянно стали глядеть друг на дружку, но никто и не собирался возвращаться в школу.
- Они не пойдут в эту школу обратно ни за что и никогда, - задумчиво сказал Султан.
- Дядя, мы хотим с Вами… куда Вы, туда и мы. Возьмите нас с собой, - подошла маленькая девочка и взяла меня за руку.
- Интересная задачка. Я-то не против бы… Только вот вопрос, куда мы с вами пойдем? У меня и своего-то дома нет. А вам нужен уход, жилье, школа, - совсем расстроился я.
- Друзья, я тоже с вами! Я могу некоторые уроки переложить на музыку, - воодушевился Султан.
- Ты имеешь ввиду… может ты умеешь сочинять музыку, Султан? Не пробовал, – вдруг пришла мне на ум мысль.
- Музыку? Музыку… Вообще-то у меня в голове всегда вертятся какие-то мелодии. Да. Да! Конечно! Как я раньше не догадывался! У меня сотни мелодий в голове! Я их, сам того не замечая, давно обрабатываю, оттачиваю! Спасибо, друзья! Теперь ясно. Я запишу эту готовую музыку на бумагу, и, считайте, у нас будут деньги на открытие частной школы! Поняли?
- Да. Ну, а ты уверен, что это та самая музыка, которая требуется для продажи?
- Не беспокойтесь, друзья, музыка самая разнообразная, от классической до самого современного направления. Я ее годами отрабатываю в голове, шлифую и шлифую!
Я не мог поверить, но дети, которых я теперь отчетливо во всех красках видел, окружили нас с Султаном и, перебивая друг друга, начали подтверждать слова Султана.
- А вы откуда знаете? – не понимал я теперь и детей.
- А мы на уроках пения слушали его музыку, - объяснила маленькая девочка. Многие из нас тоже умеют сочинять музыку, благодаря Султану. И петь он нас научил, поем мы лучше, чем многие нынешние эстрадные певцы самоучки.
- Как на уроках пения? Ведь Сацита говорила, что Султан поет «Взвейтесь кострами…» на всех уроках.
- Это она слышала, что хотела, на что способна. А мы слышали все разнообразие песен и музыки дяди Султана, - объяснила девочка.
- Вон оно что? Какие чудеса творятся  в мире. Расскажешь кому, и не поверит никто. Ладно, друзья мои, тогда вперед в свободную жизнь! – скомандовал я, и мы ушли, чтобы бороться за новую свободную и счастливую жизнь вместе.
А впереди нас шла моя Малика, она была со мной, с нами всегда.
                16.11.12 г.