Однажды 171-180

171. «Всего лишь полки...»

Немецкого филолога  К. Дудена (1829–1911) как-то раз пригласил в гости один богач, кичившийся своей образованностью. После обеда он провел гостя в свою библиотеку и с гордостью спросил: «Что вы скажете о сокровищах, собранных в этой библиотеке?».
«В библиотеке? – с изумлением перепросил Дуден. –  Это не библиотека, а всего лишь полки с книгами».

172. «Только-то и всего?»

В 1886 году в Париж к Л. Пастеру (1822–1895) привезли из Англии четырех детей, искусанных бешеной собакой. Им угрожала смерть, поэтому знаменитый бактериолог сделал им уколы и ввел спасительную сыворотку в кровь маленьких пациентов.
Когда опасность миновала, весь мир приветствовал замечательный успех науки.
Один только пациент Пастера – пятилетний Патрик Рейнольдс был разочарован: «И из-за этого комариного укуса, – заявил он, – мы ехали в такую даль?».

173. От «О, Генри» к О. Генри

В школе, где учился американский писатель Уильям Сидни Портер, физику преподавал горячий энтузиаст науки, увлекавшийся новомодными экспериментами в области электричества. Особенный восторг вызывал у учителя корифей американской науки профессор Джозеф Генри (1797–1878). Лекции об успехах своего кумира физик обычно начинал с восклицаний:
–  О, Генри! Он открыл новое свойство электрического тока – самоиндукцию.
–  О, Генри! Он установил, что разряд конденсатора колеблется!
Эти восторженные возгласы так врезались в память Портера, что много лет спустя в качестве своего литературного псевдонима он взял начальное слово каждого из них –  «О, Генри». Так появился знаменитый писатель О. Генри (1862–1910), который ныне известен во всем мире даже больше, чем физик Дж. Генри.

174. Что самое трудное в научной работе?

Как-то раз во время интервью репортер спросил президента Массачусетского технологического института Джулиус А. Страттона (1901–1994).
– Скажите, что вы считаете самым важным и самым трудным в вашей работе?
– Самое трудное, – не колеблясь, ответил ученый, – находить способы прекращать некоторые научные работы!

175. «Ах, бедняжка!»

Французский астроном Шарль Мессье (1730–1817) известен тем, что в 1774 году в сотрудничестве с Пьером Мешеном (1744–1804) составил список 103 туманностей и галактик. Астрономы до сих пор пользуются обозначениями по этому каталогу. Но главным занятием Мессье, страстью всей его жизни была «охота» за кометами. В своем фанатичном увлечении он забывал буквально обо всем, тяжело переживая неудачи. Так, болезнь и смерть жены помешали ему обогнать Монтана де Лиможа и первому обнаружить очередную комету. Когда один из друзей выразил Мессье соболезнование по поводу семейной утраты, тот, беспрерывно сожалея об упущенной возможности, ответил: «Увы, на моем счету их было двенадцать, но вот Монтан отнял у меня тринадцатую». Затем, спохватившись, он вспомнил о смерти жены и добавил: «Ах, бедняжка, бедняжка!». Но его собеседник был убежден, что он имел в виду все ту же комету.

176. «Зачем же он пошел в библиотеку?»

Центром математической жизни в Геттингене в 20-х годах прошлого века были заседания Математического клуба, где председательствовал Давид Гильберт (1862– 1943). Будучи выдающимся математиком, он, тем не менее, с трудом усваивал чужие идеи. И это отчасти объясняет неоправданную резкость его критических замечаний, приводившую к тому, что многие известные математики просто боялись выступать в клубе.
Как-то раз Гильберт прервал докладчика словами: «Мой дорогой коллега, я очень боюсь, что вы не знаете, что такое дифференциальное уравнение». Ошеломленный и взволнованный докладчик сразу же повернулся и покинул собрание, выйдя в соседнюю комнату, где располагалась библиотека математических книг и журналов. Присутствующие набросились на Гильберта: «Право же, вы не должны были так говорить». «Но он действительно не знает, что такое дифференциальное уравнение, –  упорствовал Гильберт. –  Вы же сами видели: он пошел в библиотеку прочитать, что это такое».

177. Плата за добро

Известный русский ученый, профессор Московского университета  Н. Бугаев (1837–1903) – отец поэта Андрея Белого (1880;1934), отличался довольно своеобразным характером. Так, однажды к нему обратился за содействием молодой математик Л. Лахтин (1863–1927), искавший место преподавателя. Бугаев принял просителя весьма сурово, и никаких обещаний поддержать его не дал. Однако через несколько дней выяснилось, что профессор переговорил с кем надо, дал соискателю лестную характеристику, и вскоре тот получил место.
Позднее Лахтин узнал, что такой образ действий был обычен для Бугаева.
–  Всякое доброе дело, – не уставал повторять он, – надо искупить своим страданием: иначе было бы слишком легко делать добрые дела.
А раз на студенческом концерте Н. Бугаев с женой оказался рядом с молодым и красивым профессором Н. Жуковским (1847–1921). На втором акте жена попросила Бугаева поменяться с ней местами и села рядом с Жуковским, чтобы время от времени пользоваться его биноклем.
Бугаев был этим страшно недоволен и впоследствии не упускал случая попенять Жуковскому:
–  Нет, нет, что бы ни говорили, а вы человек опасный. Недаром же усы колечком закручиваете...

178. Пробка да вилка – вот и прибор

В 1930 году молодой советский физиолог и биохимик академик Е.М. Крепс (1899–1985), будучи в Кембридже, зашел в подвал физиологического института в лабораторию маститого ученого Уильяма Хартри –  старого сотрудника А.В. Хилла (1886–1977), лауреата Нобелевской премии. Хартри прославился как тонкий исследователь временных отношений в процессах возбуждения и сокращения мышц. Так вот, зайдя в лабораторию, Евгений Михайлович поразился увиденному: перед высокочувствительным гальванометром в штативе была зажата пробка с воткнутой в нее столовой вилкой. На вопрос, что бы это значило, Хартри ответил, что однажды, когда он с Хиллом ставил опыт, им понадобилось для отсчета интервалов времени устройство, способное прерывать луч, падающий на зеркальце гальванометра. Под рукой не было подходящего прибора, но, к счастью, период колебаний вилки оказался как раз таким, какой требовался. С тех пор лет двадцать она и служит прерывателем.
Этот случай напоминает о тех временах, когда крупные открытия нередко делались с помощью простейшей техники.

179. Когда невероятное вероятно

Английский писатель Грэм Грин (1904–1991), автор широко известных произведений, близких жанру детективного романа, которому и самому нередко доводилось выполнять задания военной разведки, однажды, беседуя с одним математиком, сказал:
–  В юности я не боялся испытать судьбу и в отчаянную минуту даже сыграл в «русскую рулетку»: вынул один патрон из револьвера, крутанул барабан, приставил дуло к виску и нажал на спусковой крючок...
Математик оживился, деловито осведомился, сколько было гнезд в барабане, проделал какие-то сложные расчеты и, с изумлением взглянув на писателя, воскликнул:
–  Это невероятно! По теории вероятностей вы должны были неминуемо погибнуть!
Грин рассмеялся: «Вероятно, меня спасло то, что я не знал теории вероятностей. Но мне думается, что здесь вероятнее другое – ведь в барабане револьвера и был всего один патрон!».

180. «Заставить лодыря потрудиться...»

Как-то знаменитый английский естествоиспытатель Генри Кавендиш (1731–1810) испытал в своей лаборатории необычный составной стержень: между двумя проводниками был впаян стеклянный цилиндр, который не пропускал электрический заряд от лейденской банки. Но оказалось, что если нагреть стекло докрасна, то заряд свободно перетекал по этой перемычке, и одноименно заряженные бумажные листочки на дальнем торце стержня расходились.
–  Почему бы вам не опубликовать столь удивительный результат? –  допытывались друзья у Кавендиша.
–  Кому это интересно? –  пожимал плечами ученый, крайне неохотно печатавший сведения о своих исследованиях. –  Я ведь что… я просто хотел выяснить, можно ли заставить лодыря, кем или чем бы он ни был, потрудиться. Оказалось, что можно… Надо только создать для него непривычные условия, экстремальную, раскаленную обстановку…
Что же касается уникальных экспериментальных исследований Кавендиша по электричеству, которые ныне стали классическими, то они были опубликованы лишь в 1879 году.