кн1ч1гл13-15

Глава 13.

Солнечный праздник де Летальенов.



Часа через два после полуночи де Трильи был в Тузе, возле особняка мэра. Ворота во внутренний двор были распахнуты, а сам двор полон карет и суетившихся слуг.

-Приветствую вас, господин де Трильи! – старый дворецкий поклонился ему навстречу. – Как видите, у господина мэра сегодня очень много гостей, поэтому их транспорту не хватает места.
Вашу карету и лошадей, увы, ждет та же участь. Господин мэр просил оставить место для ваших лошадей, но туда теперь не пробраться.
Ужасно неудобно вышло, уж простите.

Но Александр не собирался никого утруждать.
И его довольный возница, получив от графа несколько золотых монет, весело насвистывая, направился к ближайшему постоялому двору, где всегда можно было найти ночлег и добрую еду для себя, для лошадей и свободное место для кареты.

-Вы давно у нас не были, - дворецкий улыбнулся сообразительности Александра. – Наверное, забыли, где ваша комната? Я провожу.

Де Трильи благодарно кивнул.

-На самом деле, я хорошо помню. Здесь, к счастью, ничего не меняется.

Но дворецкий, как и положено, проводил его до самой двери, сам открыл ее, зажег свечи и отдал ключ желанному постояльцу.

-Семья господина мэра ждет вас в большом столовом зале. Приятного вечера! – и, с достоинством поклонившись, вышел.

Де Трильи оглядел небольшую комнату для гостей, в которой он, действительно, останавливался всегда, если ночевал у де Летальенов.

Узкое зашторенное окно было чуть приоткрыто, и из сада тянуло приятной свежестью, слышалось мерное, короткое уханье ночной птицы.
Платяной шкаф, ширма, туалетный столик, два мягких стула и кровать – вот и вся обстановка. Но Александру и не надо было больше.

Взглянув на себя в зеркало, он заметил растерянность на своем лице.

«Что это со мной? Будто не знаю, что делать. Я рад за Салли, это – прежде всего. Я не могу забыть тех несчастных людей, которые погибли на прииске, и их бедные семьи. Нужно чем-то помочь им в самое ближайшее время… Я видел Ее… Я понял Ее. А это – великое счастье. Так что же я так волнуюсь?»

Де Трильи улыбнулся, встряхнул короткими волосами, вышел и повернул ключ в замке.

В обе стороны от двери тянулся длинный, почти неосвещенный коридор, куда выходило еще несколько дверей комнат для гостей. Яркие свечи горели только в его концах – на лестницах, соединявших три этажа особняка.

Большой зал, где де Летальен устраивал свой праздник, находился на первом этаже.

Александр с облечением от принятых решений прислонился к прохладной стене коридора, пытаясь унять всё еще сильно бьющееся сердце, и услышал, как по третьему этажу, прямо над его головой застучали быстрые каблучки, потом – по лестнице.

У де Трильи мелькнула мысль переждать нежданную гостью – вдруг окажется знакомой, потом трудно будет освободиться от роли сопровождающего ее кавалера.

На ступенях показались сначала маленькие туфельки на прелестных ножках, потом белое платье с золотыми нитями.

Де Трильи с захолонувшим сердцем, растерявшись еще больше, задержал дыхание.

«Ирен! Судьба смеется надо мной или дает мне еще один шанс?»

«Только бы она спускалась дальше! Только бы мимо!» - он думал и одно, и другое одновременно, поначалу не отдавая себе отчета в своих мыслях.

Граф хорошо видел княгиню на освещенной лестнице, сам – невидимый для нее в темном коридоре.

Но Ирен с несколько озабоченным видом шла прямо на де Трильи.
Поравнявшись с ним, вздрогнула и, ахнув, остановилась.

-Вы! – вырвалось у нее полувопросительно.

Едва разжав непослушные губы, де Трильи тихо сказал:
-Простите, что напугал вас, я не хотел.

Княгиня недовольно передернула плечами.
-Я вовсе не испугалась, а вздрогнула от неожиданности. Вы так внезапно появились, - приглядевшись к нему, вполне овладев собой, спросила с некоторым вызовом:

-Это ведь вы были там…в замке герцога, в ложе и…у подъезда?

-Да, - Александр, помогая себе, кивнул.

А она уже спокойно продолжала:
-Кто вы?

Оторвав себя от стены, он поклонился:
-Лейтенант флота его светлости, граф Александр де Трильи.

-Де Трильи?! – вспыхнув, воскликнула  княгиня, и он удивился:
-Вам знакома эта фамилия?
-К несчастью, - Ирен качнула головой.

Услышав такое, де Трильи с плохо скрываемой горечью переспросил:
-Почему же – к несчастью?
-С ней связано много горя.
-Это правда, - он снова кивнул и опустил голову.

Но Ирен, не сдержавшись, мягко схватила его за рукав и быстро заговорила:
-Простите меня! Простите, что напомнила вам об этом. Сегодня не тот день, чтобы вспоминать о плохом и грустном.

Александр улыбнулся и пожал плечами:
-За что же мне вас прощать? За то, что сказали правду, которую знаете? Вы ничем не обидели меня, ваша светлость.

Де Кресси немного успокоилась и уже с нескрываемым любопытством, снизу вверх, уставилась своими бездонными глазами в его лицо.

-Вы знаете меня? Мы не представлены.
-Вас представил господин де Мири. И о вас так много говорят…, - он запнулся под ее пристальным взглядом, не зная, как продолжить.

-Да, говорят много, - с доброй усмешкой сказала Ирен.
-Но я и подумать не мог, что вы – такая, - договорил де Трильи.

-Какая же? – удивилась она.

В ней не было ни кокетства, ни манерности, она задала вопрос скорее устало. Ей будто надоело слушать лестные эпитеты в свой адрес, и это поразило Александра так же сильно, как и Бремовича, впервые встретившего Ирен.

-Необыкновенная, - просто сказал де Трильи, смело посмотрел ей прямо в глаза и почувствовал себя так, будто выпил немного лишнего хорошего вина.

Ирен не изобразила ни довольства, ни смущения, и только, задумчиво улыбнувшись, сказала:
-Это очень красивый комплимент, спасибо…, - и, помолчав секунду, продолжала:

-Однако же, нам пора к господину де Летальену. Салли давно ждет и вас, и меня. Правда, мне еще нужно зайти за моей хорошей знакомой. Кажется, она ваша соседка, - княгиня, подойдя к следующей двери, легонько постучала и позвала:

-Юлиана! Юлиана? – ответа не было.

-Наверное, она уже внизу, - самой себе сказала Ирен. – Что ж, пойдемте и мы.

-Вы позволите сопровождать вас, ваша светлость? – спросил де Трильи, сам боясь показаться слишком навязчивым.

Ирен подбадривающе улыбнулась.
-Я буду очень рада, сударь.

Они вместе подошли к лестнице, увидев друг друга на свету, невольно улыбнулись.

«Мне кажется, я знаю ее всю жизнь. Какая мягкость и какая сила! Почему с ней так хорошо?»

«Как с ним легко и покойно! Почему так хорошо?»

Спускаясь по ступеням, де Трильи решился спросить еще об одном волновавшем его деле.

-Не сочтите за дерзость, ваша светлость, но как вам удалось…
-Победить на турнире? – усмехнулась Ирен.
-Да, - он удивился ее догадливости.

Княгиня испытующе взглянула на собеседника.
-Вас ведь там не было, верно? Вы были с поручением герцога на южной границе?

Он смешался и не нашелся, что сказать – откуда, откуда ей было это известно! Но, следуя правилам этикета, все-таки ответил на ее вопрос вежливым кивком.

-Что касается турнира, то… Вы не обидитесь? Я не могу ответить вам сейчас. Но обещаю, что когда-нибудь, позже, обязательно расскажу об этом. Согласны?
-Да.

Он хотел еще спросить ее, давно ли она знает Николаса Бремо, но подумал, что это было бы бестактным, и промолчал.

До них уже доносился звон посуды и веселый смех.

Александр сам распахнул перед прекрасной спутницей двери в большой столовый зал де Летальенов.

Княгиня благодарно, но с шутливым упреком в глазах улыбнулась графу, и они вместе, рука об руку, шагнули в мир счастливого пира де Летальена.

И все взоры обратились на них.

Александр до конца понял это лишь сейчас – как стынет твоя кровь, когда все смотрят только на тебя. Когда так смотрят.

Эти внимательные, не упускающие ни одной детали, глаза человеческой зависти, восхищения, похоти.

Вокруг пришедших образовалась целая толпа знакомых, все что-то говорили, смеялись, хватали за руки.

Де Трильи даже не мог разглядеть лиц за всей этой суетой и пестротой, все плыло перед ним в ярком свете большого зала.

 Только Ирен, он видел, оживленно и с неподдельным интересом отвечает на вопросы, комплименты, спрашивает сама, каким-то чУдным образом выделяя из безликой толпы конкретных людей.

Эта пытка тянулась не более минуты, но Александру показалось – прошло много времени, пока к ним, наконец, торопливо подошли хозяева.

Салли, забыв про этикет, восторженно вскрикнув, бросилась к Ирен, обняла порывисто, расцеловала в обе щеки, потом, без перехода, проделала то же с Александром.

-Наконец-то, наконец! – шумела несостоявшаяся, но счастливая «королева». - Как я рада вам!

-Приветствуем наших самых дорогих гостей, – де Летальен, смеясь, поклонился Ирен, галантно поцеловал ей руку и просто, по-отечески обнял Александра.

-Милости просим откушать, – Анита изящным жестом указала на длинный П-образный стол, за которым веселились гости, частью – те, кто уже побывал на балу у герцога, частью – новые лица, добрые знакомые семейства де Летальен, не имевшие дворянского звания, из мелких буржуа, которым дорога на государевы великосветские балы была закрыта, а всего – человек около сотни.

-Да не бойтесь, - смеялись вокруг вошедших. – Если даже вы до отвала наелись у его светлости, здесь можно побаловать себя только легкими десертами.

-О, - обрадовалась Ирен. – Повара дяди Лукаса знают толк в десертах.

Стол, действительно, был уставлен всевозможными блюдами, на которых возвышались фигурно уложенные разноцветные фрукты и ягоды, украшенные взбитыми сливками, такими густыми, что они не таяли в теплоте зала и были похожи на причудливые облака; пироги и пирожные пахли ванилью и свежеиспеченным хлебом, в наполненных бокалах искрились вина.

Оркестр в дальнем углу наигрывал что-то ненавязчиво-веселое, и кое-кто из гостей уже собрался открыть танцы.

Де Летальен усадил княгиню и графа на самые почетные места, во главе стола, сам сел рядом, Анита и Салли тоже не отходили ни на шаг.

Ирен, оглядывая зал, в котором не была уже очень давно, вдруг пристально взглянула на мэра.

-Дядя Лукас, почему вы на нас так смотрите?

Де Трильи все-таки поднял глаза, которые опустил под невыносимо восторженным взглядом мэра.

Но де Летальен, не обращая внимания на вопрос княгини, завороженно покачал головой и вдохновенно сказал, обращаясь к жене:

-Анита! Это невероятно! Когда встречаются солнце и луна, происходит затмение. Но когда встречаются два солнца…, - он даже задохнулся от своего чувства. – Это такое счастье - лицезреть сразу два солнца! Как много мы потеряли, что не видели вас вдвоем раньше!

Анита смешливо охнула, Александр вовсе смутился и покрылся румянцем, а Ирен и Салли обе добродушно рассмеялись.

-Дядя Лукас! Мы только что познакомились. И, согласитесь, должно быть, в том есть и ваша вина, - с легким укором произнесла Ирен, - что это произошло только теперь, а не многими годами раньше. И я, и граф – ваши близкие друзья, но ни разу не встретились в вашем доме. Не правда ли, странно?

Де Летальен переглянулся с Анитой, но понял, что Ирен шутит.

-Да ну вас, совсем, и меня в смущение ввели! – и снова за столом слышался добрый, полушутливый разговор.

Обсуждали турнир, но Ирен только таинственно посмеивалась и просила до поры оставить ее в покое на этот счет.

Прибыли новые гости, и де Летальенам пришлось также встречать их у входа в зал.

Оставшись на несколько мгновений наедине с Александром, Ирен словно случайно переглянулась с ним, и добродушие слетело с ее милого лица, сменившись сочувствием.

-У вас очень усталый вид, сударь, будто вы трое суток были без сна, - тихо сказала она. – Это все поездка на южную границу. Я знаю, вам больно, - продолжала Ирен, и Александр во все глаза уставился на нее, пораженный тем, что слышит. - Но знайте и вы, что этих людей уже не вернуть, не воскресить. И задача нас, живых, в том, чтобы подобного больше не случилось, – она грустно, как-то вымученно улыбнулась, затаив печаль в своих удивительных глазах. – Так что для восполнения сил вам бы хорошо выспаться.

-Вы правы, - сдался де Трильи. – Я ужасно хочу спать.

-И уйти вам мешают правила этикета? А вы забудьте о них. Тогда ваши друзья все равно вас поймут и не обидятся, а остальные…., – Ирен загадочно усмехнулась.

Ей не дала договорить Салли, налетевшая, словно теплый летний ливень.

-Ирен! – воскликнула она. – Очень прошу тебя, сыграй нам и спой…

-Что именно? – ласково глядя на девушку, спросила княгиня.

-Помнишь, ту детскую песню о веселом человеке? Господа! Нам будет петь сама Ирен де Кресси! Это песня нашего детства, совсем глупая детская песенка, но это такая прелесть! Я была ужасной трусихой, всего боялась. Ирен научила меня этой песне и помогла преодолеть мои страхи! – провозгласила Салли на весь зал, и де Трильи удивился, что у маленькой де Летальен такой громкий голос.

Ирен охотно поднялась и пошла к оркестру.

Она вся светилась – лаской, добротой, любовью.

Этот свет распространялся от нее, как от волшебного, благодатного источника, достигал и окутывал своей теплотой и сиянием присутствующих, и у Александра снова поплыло перед глазами.

Через несколько секунд, во время которых княгиня что-то несколькими словами объяснила музыкантам, раздалась тихая мелодия, будто целый хоровод маленьких колокольчиков запел с самого неба.
Потом зазвучал и голос Ирен, похожий на один из этих колокольчиков, только сильнее, тверже.

Он креп с каждым новым звуком, поднимался выше, выше.

Хотелось за ним, туда, где сходятся тучи, и рождается гром. Туда, где вечно светит солнце.
Ирен пела:

-Когда в поле жарко, и солнце высоко,
То петь свою песню Тритритре нелегко.
Но если гром грянет, и тучи прилетят,
Тритритра ту песню поет для нас опять.
Тритритра, Тритритра, утри получше нос!
Тритритра, Тритритра, засмейся ты до слез!
Тритритра, Тритритра, я не встречал пока,
Тритритра, Тритритра, такого чудака!

В той песне поется, как весело живет,
Кто грома не боится, кто страх не признает.
Тритритра, Тритритра, развеселит навек!
Тритритра, Тритритра, веселый человек!
Тритритра, Тритритра, утри получше нос!
Тритритра, Тритритра, засмейся ты до слез!
Тритритра, Тритритра, развеселит навек!
Тритритра, Тритритра, веселый человек!

В зале стали подпевать. Даже многие лица изменились, с праздных – на задумчивые, осознанно-радостные.

Но песня закончилась. Ирен осталась за фортепиано, ее просили сыграть еще.

И последовали вальсы, мазурки, полонезы, менуэты.

Салли припорхнула к Александру и, наклонившись над ухом, сказала:
-Немедленно идем танцевать!

Де Трильи рассмеялся капризу девушки и, конечно, безоговорочно согласился.

-Знаешь, Сандро, почему вы с Ирен раньше никогда не встречались в нашем доме? – Салли выговаривала каждое слово в такт музыке, чтобы не сбиться, и имела вид заговорщика.

-Нет, - удивился Александр.
-Потому, что отец всегда хотел, чтобы ты стал моим мужем. Кажется, он до сих пор лелеет эту мечту, – девушка рассмеялась.

-Салли! – с укором воскликнул граф, и даже на секунду остановился, не закончив очередное па.

-Да-да! – продолжала смеяться Салли, весело кружась вокруг него, и де Трильи только тут понял, что она, пожалуй, выпила немного больше, чем полагается девушкам ее возраста из приличных семейств.

-Ну, а ты? – прямо спросил он разрумянившуюся хохотунью.

-Милый Сандро! Я тебя очень люблю, потому что ты всегда был мне братом. Я могла и могу получить от тебя ответ на любой вопрос, я знаю, что ты защитишь меня, если потребуется и если этого не сможет сделать отец.
Я привыкла относиться к тебе, как к брату.
Представляешь, как завидуют мне наши дамы, когда видят, как запросто я с тобой говорю!
Но именно поэтому я никогда не могла бы представить тебя своим мужем. Ха-ха!

-А если тебя не смогу защитить я, это сделает Ирен де Кресси, как в этот раз? – грустно улыбнулся он, подумав о своем.

-Ну, да! Видишь, как удобно я устроилась между вами! – продолжала веселиться Салли.

Де Трильи стало смешно и хорошо. Даже спать расхотелось.

-Я тоже всегда видел в тебе сестру, Салли. И очень счастлив этим. Счастлив, что ты у меня есть.

Салли почтительно присела в положенном по танцу реверансе, а когда вернулась к своему партнеру, хитро уставилась в его глаза.

-Сандро, ты должен на ней жениться.

-На ком?! - снова опешил от такого заявления де Трильи.

-На Ирен, конечно! – удивляясь его несообразительности, бодро ответила девушка.

-Что за вздор ты говоришь? Я познакомился с ней всего полчаса назад…

-И не понял, какая она? – насмешливо спросила его эта шалунья. – Ее невозможно не любить.

-Конечно, кое-что я понял…Но я не могу сделать ей предложение так скоро, потому что…, - он не знал, что сказать, чем защищаться. - Потому что это будет большая дерзость, я оскорблю ее этим! – с гневливым чувством, наконец, де Трильи высказал накипевшее. – Она принадлежит к княжескому, королевскому семейству. А кто я? Подумай, как это будет выглядеть!

-А! – Салли взмахнула тонкой рукой. – Чепуха! Я знаю Ирен – она чужда всех этих предрассудков. Хочешь, я попрошу ее быть благосклонной к тебе, и она согласится? Тебя ведь тоже невозможно не любить! Ну вот, вы так похожи друг на друга!

Александр досадливо тряхнул головой.

-Не смей, Салли! Ты ошибаешься, это не предрассудки. Это основы элементарных взаимоотношений, в которых мы должны жить. Слышишь? - наставительно сказал он. - Если я тебе старший брат, то будь так добра, согласись с тем, что я тебе говорю.

-Ладно, - вздохнула девушка. – Но тогда у меня к тебе еще одна просьба. Ты один можешь меня спасти! О-о! – Салли закатила глаза, словно от ужаса, для пущей убедительности опустив голос, но, не выдержав до конца своей шутки, все-таки весело прыснула.

Де Трильи ласково смеялся над ней, кружил ее, легкую, словно тонкое пёрышко, и осторожно продолжал вести среди танцующих, поскольку сама Салли, по всей видимости, сейчас была не в силах самостоятельно передвигаться.

Не от вина, но от своих дурачеств.

-Ты не можешь этого вообразить! Две моих приятельницы-графинюшки просто жаждут с тобой познакомиться, я должна представить тебя им, или они съедят меня живьем! Сандро, на карте вся моя жизнь! Спаси меня от них!

-Хорошо, - не раздумывая, согласился де Трильи.

Девушка, не ожидая от него столь быстрого согласия, удивилась до глубины души.

-Значит, ты готов пожертвовать собой прямо сейчас ради меня? – продолжая дурачиться, Салли восторженно обняла его за плечи.

-Да-да, - еле сдерживая смех, счастливый оттого, что видит ее радостное, безоблачное лицо, ответил граф. – Но не прямо сейчас, а когда закончится танец.

-А он, кажется, уже закончился, - словно возвращаясь в реальность из своего особого мира, с трудом приглядевшись к окружающей обстановке, сообщила Салли.

-Тогда веди, сестрица.

Пока они шли вдоль стены, чтобы не задевать гостей, начавших следующий танец, де Трильи поглядывал в зал, ища глазами Ирен.
Княгиня танцевала с де Летальеном. Они оживленно беседовали.
По лицу де Кресси скользила тень какой-то нерешенной проблемы, а Лукас, видимо, ласково уговаривал девушку.

-Сударыни! Позвольте представить вам моего прекрасного друга и, без сомнения, брата – графа Александра де Трильи. А это мои добрые знакомые, - едва сдерживая язвительность, проговорила Салли, – графини Элеонора де Зелли и Елена д’Исино.

После положенных поклонов и целования рук Александр хорошенько разглядел представленных дам, не сводивших с него томно-изучающих глаз.
Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы держаться естественно.

«М-да, тяжеленько придется, – со вздохом подумал он про себя и переглянулся с Салли. – Удружила, сестричка! От таких быстро не отделаешься».

-Простите, но я вас оставлю, вы здесь, можно сказать, свои, а мне нужно к другим гостям, – Салли слегка поклонилась и, довольная свободой, удалилась.

-Рад знакомству, сударыни, – стараясь казаться милым, первым начал разговор де Трильи. – Господин де Летальен, как всегда, подарил всем нам прекрасный праздник. Вы часто бываете здесь?

-Гораздо чаще вас, граф! – с укором воскликнула д’Исино.

-Вы просто преступник! - рассмеялась в тон ей де Зелли.

-Помилуйте, за что меня столь строго обвиняют? – зная, о чем они сейчас начнут говорить, но принимая их правила игры, Александр шутливо-умоляюще приложил руку к груди.

Ну, так и есть.

-Вы будто скрываетесь от всех. Лишаете дам вашего прекрасного общества. А нам скучно без вас, – поглядывая на подругу, укоризненно продолжала Елена.

«Грубовата, - отвлеченно подумал де Трильи о ней. – А Элеонора, пожалуй, более тонкая натура… И, надо признаться, красавица. Так что с того?».
Ему опять ужасно захотелось оставить поскорее этот зал, этих утомительных знакомых и – спать, спать.

«Этикет!» - словно ласковый палач, шепнул на ухо внутренний голос.

Элеонора спросила серьезно:
-В самом деле, граф, почему вы избегаете светских развлечений? Неужели здесь вас ничто и никто не привлекает?

-Вы правы, сударыня, ничто и никто, - улыбнулся он.

-Это ужасно, - де Зелли отбросила свой веер из тонких павлиньих перьев и всплеснула оголенными руками, отчего ее соблазнительное декольте стало еще соблазнительней. – Так нельзя! Нельзя хоронить себя в вашем возрасте, с вашей внешностью…

-А что, собственно, не так с моей внешностью? – с добродушным смешком заметил Александр.

Но дамы оставили этот вопрос без ответа, превратив его в риторический.

-Вы ведь не женоненавистник? Вы свободно общаетесь и с Салли, и даже с самой Ирен де Кресси. Почему же вы так обделяете остальных? Мы недостойны вашего внимания?

Они напрашивались на комплименты.

-Сударыни, как вы могли такое помыслить! Ни в коем случае! Я бы не решился  обидеть или обделить вниманием столь прелестных особ, каковых вижу перед собой, - граф учтиво склонил голову перед ними обеими.

-Тогда почему? – настойчиво сказала Елена.
-Почему вы не посещаете балы и вечера? Здесь можно хорошо повеселиться, отвлечься от обыденности, - закончила за подругу де Зелли.

Де Трильи с любопытством посмотрел в ее большие голубые глаза.
Он слишком хорошо знал этот взгляд, который нельзя было спутать ни с каким другим, взгляд, скользивший по коже и ласкавший, как струя самого тонкого шелка.

«Не может быть, - разочарованно сказал он самому себе. – Только желание. Но она не может этого не понимать, она, несомненно, умна. Неужели не понимает?»

-Неужели вы этого не понимаете? – уже не скрывая своего разочарования, произнес Александр вслух. - Я просто не люблю развлечений, мне по душе размышления и физический труд. И потом – балы обычно начинаются ближе к полуночи, а для того, чтобы сохранить силы для полезного труда, я предпочитаю ночью спать…

-Один? – насмешливо спросила д’Исино.

Де Зелли несколько смущенно засмеялась, начав торопливо обмахиваться веером, а де Трильи, хоть и вздрогнул от такой дерзости, нашел в себе силы не показаться обескураженным и со снисходительной улыбкой ответил вопросом на вопрос:

-Это, очевидно, новая великосветская шутка? Браво, сударыня! Очень остроумно! – для верности он даже несколько раз прихлопнул в ладоши.

«Если бы передо мной был мужчина, я влепил бы ему пощечину… Или даже хорошего тумака», - с удовольствием представил граф эту желанную картину.

-Простите нас, господин де Трильи, - манерно потупилась Элеонора. – Мы не хотели вас обидеть или смутить.

Александр рассмеялся.
-Я никогда не обижаюсь на красивых женщин, - и снова поискал глазами Ирен среди гостей. Но ее нигде не было. Де Летальены, все трое, встречали вновь прибывших.

-Вам с нами скучно? Вы потеряли свою очаровательную спутницу, княгиню? – почти одновременно спросили обе графини.

Он не хотел сказать им правду, но и солгать тоже не мог.

-Мне очень нужно переговорить с господином мэром. Простите, сударыни, если я оставлю вас на несколько минут. Кстати, если вы хотите шампанского, я непременно принесу вам сюда.

Они  сидели  в креслах у колонны, неподалеку от оркестра. К столу, действительно нужно было идти через весь зал, где гости по-прежнему танцевали.

Де Трильи быстро пересек пространство, ловко не столкнувшись с парами.

-Дядя Лукас! – видимо, на лице Александра была написана такая растерянность, что мэр с изумлением захлопал глазами и догадался, в чем дело.

-Ты, кажется, хочешь спросить, где Ирен? – вздохнул де Летальен и весело посмотрел на молодого человека.

Граф вспыхнул и опустил голову.

-Ничего, я понимаю, - усмехнулся Лукас. – Она уже уехала, Сандро.

-Совсем? – не веря, переспросил де Трильи.

-Да, она всегда так. У нее много дел. Иногда она даже с нами не прощается, просто исчезает – и все. Мы уже привыкли, - мэр добродушно пожал плечами.

-Она ездит одна через степь? – забеспокоился де Трильи.

Де Летальен подумал секунду.

-Вообще у нее есть охрана, она обычно берет двух-трех человек. А зачем ей больше? – не понял он самого себя.

«Действительно, - вспомнил Александр. – Если ее именем разбойники пропускают путешественников, зачем ей охрана?»

Пока де Трильи говорил с мэром, потом механически брал у лакея два бокала с шампанским и небольшую корзинку фруктов, графиня Елена, покачивая головой, внушала подруге:

-С ним умрешь со скуки. Ему никто не нужен. Ты слышала, он не любит развлечений. Ужасный зануда! И, по-моему, никакие силы, ни земные, ни небесные, не заставят его измениться.

 Поэтому, Лора, ты, как хочешь, а я удаляюсь искать других кавалеров. Сегодня господин де Летальен расщедрился – пригласил не только старичков после сорока, есть и молодые и вполне подходящие для серьезного романа. Так что…

-Значит, соперницы у меня не будет, - возбужденно засмеялась де Зелли.- Спасибо, дорогая! Ты просто не понимаешь – он из тех людей, которых сразу можно даже не разглядеть.
За этой прекрасной внешностью может скрываться сердцеед, ловелас, либо сухарь или бог знает кто еще.
Но мне кажется, он совсем другой. Ради любой женщины, как таковой, он, не задумываясь, отдаст саму жизнь, если этого потребует закон чести.
Вот он какой, Елена! – де Зелли неотрывно следила, как де Трильи несет шампанское и фрукты снова через весь зал, оберегая свою ношу от подвыпивших гостей. – И я сделаю все от меня зависящее, чтобы он был мой, и только мой, - прошептала она.

-Прошу откушать, сударыни! – Александр поставил на свое кресло корзину с фруктами, бокалы протянул дамам.

-А вы, разве не выпьете с нами? – обиженно надула губки Элеонора.

«Мешают правила этикета? А вы забудьте о них. Тогда ваши друзья все равно вас поймут и не обидятся, а остальные….», - в лицо ему улыбалась Ирен.

-Простите меня великодушно, госпожа де Зелли, госпожа д’Исино! Обстоятельства таковы, что я вынужден покинуть вас, как это ни печально. Надеюсь еще когда-нибудь увидеться, – он даже сам не поверил, с изумлением осознав, какая ноша свалилась с его плеч, когда сказал эти слова и, низко поклонившись, пошел прямо к выходу.

Еще большее облегчение он почувствовал, закрывшись в своей комнате. Пошире распахнул окно, за которым, кажется, собиралось светать. Умылся за ширмой холодной, освежающей, обжигающей водой, принесенной заботливым дворецким.

Раздевшись, с удовольствием растянулся на приготовленной постели, жесткой, как он любил, и уснул мгновенно, с улыбкой блаженства на лице.

Ему снилась Ирен. Она шла по степи рядом с ним и говорила что-то хорошее, доброе, очень нужное и важное.

И все на свете становилось таким ясным и близким, понятным, что он удивлялся сам себе, что не дошел до этого раньше своим умом.



Глава 14.

Настоящие друзья.


Сегодня о встрече с Ирен Бремович не договаривался. Поэтому с раннего утра он занялся собственными делами, разбирал написанное и открывал бумаге новое – то, что пережил вчера на турнире и потом на балу.
В замок де Трильи он вернулся за полночь, но успел выспаться и даже не хотел завтракать, несмотря на уговоры повара Яколе.

-Может, граф вернется сегодня. Я немного подожду, чтобы составить ему компанию, - пояснил Николай.

Утомившись часа за три сидячей работы, он сладко потянулся в кресле и решил проветриться, объехав верхом вокруг замка.
Но сделать это ему не удалось.

Направляясь к выходу в хозяйственный двор, чтобы взять лошадь, в одном из залов он столкнулся с молодым человеком весьма привлекательной наружности, однако, имеющим нечто во взгляде, одновременно и отталкивающее, и вызывающее.
Николаю его лицо показалось знакомым. "Видимо, случайно видел вчера на балу", - подумал Бремович.

Молодой человек, не снимая шляпы, спешил внутрь замка, но, увидев Николая, остановился, и недобрая усмешка блеснула в его красивых черных глазах.

-Приветствую вас, господин Бремо! – развязно воскликнул он.
Бремович неприятно удивился и, стараясь оставаться спокойным, спросил:
-Прошу прощения, сударь, не имею чести быть знакомым с вами.

-Граф Ромео де Пункра, для своих – просто Мио, старый друг и бывший сослуживец Александра де Трильи. Теперь вы удовлетворены нашим знакомством? – насмешливо продекламировал он.

-Очень приятно, - хотя было вовсе не приятно и хотелось уже поскорее выбраться на божий свет, чтобы не видеть этого красивого злого лица.

-А что же граф, еще не вернулся? – живо поинтересовался Мио, не собираясь, как видно, так скоро отпускать невольного собеседника. – Странно, вчера с бала он уехал очень рано.

Николай удивился еще больше.

-Как? Он был на балу? А я не видел…, - Бремовича почему-то задело, что де Трильи, будучи рядом, вчера не соизволил удостоить его встречей.

«А вдруг он тоже меня просто не нашел? Там было полно народа», - утешительно подумал Николай.

-Еще бы, вам было не до того, – с нескрываемой завистью проговорил Мио. – Вы были так заняты, так увлечены ею!
-Чем? – не понял Николай.
-Кем! – граф неприязненно фыркнул. – Княгиней, конечно. Ну, и как успехи в осаде этой неприступной крепости? – насмешливо продолжал он.

Скрепя сердце, Бремович ответил:
-Послушайте, кажется, наш разговор принимает нежелательный оборот. Может, нам пора распрощаться? Я пойду, куда шел, а вы, видимо, захотите дождаться де Трильи, - и уже шагнул в направлении выхода, но Ромео бесцеремонно остановил его рукой.

-Не люблю долго ждать, это скучно. Так, что Ирен? Сдалась на милость победителя?

Николай не выдержал, брезгливо отдернул руку, словно от мерзкого червяка.

-Прекратите, господин граф. Это не ваше дело!

-Тьфу, - злобно выдохнул Мио. – Как мне надоела ваша чистоплотность! И вы, и вы тоже, господин Бремо, разыгрываете из себя оскорбленную невинность, как и де Трильи!
Но сами знаете, что все это ложь, вы лжете сами себе, представляясь более благородными, чем все мы есть. Вам самим не противно? – и, что удивительно, в его голосе звучала поистине та самая оскорбленная невинность, о которой он только что говорил.

-Я вас не понимаю, - сквозь зубы проговорил Бремович.

-Бросьте притворяться! - уже угрожающе вспылил граф. – Всё вы понимаете. Все, кто видит ее, думают об одном и том же и хотят этого. И вы, и де Трильи не можете быть исключением. Вы мне еще спасибо скажете, что я вас предупредил, как он вчера смотрел на вас с Ирен.
Так что будьте осторожны, такой, как он, будет сильным соперником.

Николаю вспомнилось, как однажды в глубоком детстве он после обильного весеннего дождя путешествовал по грандиозной луже, собрал полные сапоги черной жижи, вымазал в слякоти куртку, за что и был наказан бабушкой, хотя и несильно.

«Нет, не то, - подумалось ему, - это была такая приятная, сладкая грязь».
Однако вслед за этим он вспомнил и другое – школьную экскурсию в деревню, где, между прочим, учеников повели смотреть коровник, и где, не предполагая о последствиях, во время дружеских толканий, Николая нечаянно приложили прямо к куче несвежего, плотного навоза, приготовленного для удобрения необъятных российских полей.

«Да, вот это то самое», - вспомнил Бремович, как отвратительно и долго пахло от него, и как стыдно и больно было, когда одноклассники колко над ним смеялись.

-Ну, что же вы молчите? Пользуйтесь, пока я даю бесплатные советы, - подшучивал Мио, не сводя с него нагловатых глаз. – К вашему сведению, де Трильи очень хорошо умеет обращаться с дамами, во всех смыслах. Его обучала одна особа, весьма поднаторевшая в таких делах, поскольку была шлю…, - Бремович не дал ему договорить и ударил по щеке.

В этот удар влились вся ненависть и гнев, которые за этот недолгий разговор успели накопиться с избытком.
-Сволочь, мразь, - прошептал Бремович, никак не желая успокаиваться.

Де Пункра потер ушибленную, покрасневшую щеку и со зловещим видом выдернул из ножен шпагу.

-Не знаю, как у вас, в России, а у нас в таких случаях принято защищаться, сударь, – он поднес отточенный кончик сияющего металла к самому носу Николая, и тот тоже положил дрогнувшую руку на эфес своей шпаги.

-Ну, хватит, Мио, – вдруг громко и отчетливо сказал голос де Трильи откуда-то сверху, и, задрав головы, дуэлянты увидели над собой хозяина замка, стоявшего на небольшом балконе в выступе стены. Видимо, он был тут уже давно. – Тебе мало своих, и ты решил перейти на иностранных граждан?

-А-а, - обрадовался де Пункра. – Если ты все слышал, может, соизволишь сам защищать свою честь?

-Я не знаю, для чего ты ломал тут комедию, Мио, - устало проговорил Александр, - но думаю, что ты сделал это специально, чтобы завязать драку.
Именно поэтому я не буду с тобой драться и не позволю сделать это господину Бремо.
Тем более что подобная дуэль огорчила бы его светлость. Поэтому же рекомендую тебе убираться вон из моего дома и никогда здесь больше не показываться.

-С таким трусом, как ты, я и сам не хочу иметь ничего общего, – зло парировал Ромео. – Так и быть, ты меня больше не увидишь, государь направил меня на восточное побережье, там неспокойно среди крестьян. Вот я и заехал проститься. Прощай, де Трильи! – он лихо ткнул шпагой, погружая ее в ножны. – Желаю удачи в любовных утехах! – и, насмешливо кривляясь, удалился.

Бремович напряженно переглянулся с де Трильи, но тот, ничего не говоря, опустил голову и скрылся за колонной.

Николай бросился назад, по коридорам, лестницам, тем, что успел запомнить за свое недолгое пребывание здесь, запыхавшись, спрашивал слуг, и, наконец, нашел Александра сидящим за столом в одной из комнат, имевшей подобие кабинета.

Руки графа с силой сжимали виски, будто он боялся, что голова его сейчас расколется не просто напополам, а на множество уродливых осколков.

-Благодарю вас, Николас, вы защищали мою честь, – сдавленно сказал де Трильи, не поднимая глаз и не меняя позы.

Бремович, задыхаясь от бега по лестницам, покачал головой.
-И свою, и… ее. Почему, почему вы не дали мне наказать этого негодяя?

Александр горестно усмехнулся.
-За два года Мио убил на дуэлях десятки человек, еще больше ранил и покалечил, сам при этом не получив ни царапины. Вы собирались продолжить этот скорбный список?

Николай с неприятным удивлением уставился на него.
-Так вы и вправду боитесь его? Поэтому сами не стали драться?

Тогда Александр вскинулся, обжег постояльца черным взглядом глаз, похожих в этот миг на зияющие раны, и задрожавшим от волнения голосом заговорил снова:

-Что ж, значит, и вы теперь думаете, что я трус. Ладно. Пусть так.
Но я не дерусь из принципа. Я не хочу участвовать в убийстве людей, какими бы они ни были… А что касается всего этого разговора…
Простите меня, я виноват, мне надо было вступиться раньше и не допустить, чтоб всё зашло так далеко…

Но послушайте, Николас, вы должны знать, что я не собираюсь мешать вам. Если она благоволит к вам, пусть будет так. Что бы ни говорил Мио, это… Все это не так.

Да, теперь я тоже знаком с ней, это произошло случайно, на празднике господина де Летальена.

Я не думал, что вы и она давно… Если б я знал, то никогда бы…
Но как бы там ни было, обещаю, что не буду искать с ней встреч, тем более чинить какие-либо препятствия вам, - Бремович видел, как тяжело тому говорить, и жалость пополам с отчаянием исказили лицо Николая.

В нем боролись двое: тот, который, впервые увидев Ирен, с болью и ревностью представлял рядом с ней де Трильи, и тот, который несколько минут назад ударил незваного гостя, оскорбившего хозяина дома.

-Зачем вы так говорите? - не собираясь ждать ответа, с жаром сказал Бремович и с размаху сел на стул напротив собеседника. – Она вовсе не благоволит ко мне, и вы можете стать для нее дороже, чем я.
Тогда бы я не посмел вам мешать… Потому что это судьба, она сама должна будет выбрать и выберет того, кто ей нужен.

Де Трильи только усмехнулся.
-Как глупо! Какая-то игра в благородство, – и увидев, что лицо Николая непонимающе вытянулось, поправился. – Простите, но это, действительно, глупо, что мы с вами решили, будто кроме нас двоих для нее никого не существует.

Бремович покачал головой.
-Думаю, это правда. По крайней мере, пока. Я говорил с ней, я признался ей…в своих чувствах, и мне известно, что ее сердце свободно.

Александр внимательно посмотрел на него, встал, прошелся по комнате.

-Ну, что ж, хоть в чем-то Мио не солгал... Ах, Мио, Мио, - почти простонал он. – Никогда не думал, что это так страшно, если человек, которому веришь, надеешься на его участие, понимание, вдруг словно сдергивает маску, которую носил много лет. И ты видишь, что он вовсе не тот, кого ты знал: черное вместо белого, туман вместо светлого дня, глубокий грязный колодец вместо высокого ясного неба.
Как мне жаль его, Николас! – вырвалось у графа.

-Жаль?! – Бремович даже привскочил на стуле. – Как можно? После всего, что он наговорил, его следовало наказать, раздавить, как мерзкую пресмыкающуюся гадину, вот что!

-Мы не судьи, чтобы наказывать, - веско сказал де Трильи.

-Я понимаю, он был вашим другом, но предал вас! Да-да, именно это и называется предательством…

-Нет, Николас, это еще не предательство, - Александр остановил его жестом руки.

-Мне больно смотреть на вас, - не выдержал Бремович. – По-моему, ваше благородство беззащитно перед такими, как он. И если это не будет вам в тягость, то я хотел бы, если придется, помогать вам, хотя и не знаю, чем смогу.

Клянусь, что будь я вашим другом или нет, я не предам вас, - он поначалу сам опешил от собственных слов, но вовремя понял, что именно это и хотелось выговорить его душе, его сердцу.

Несмотря на все произошедшее, связанное с Ирен, несмотря на свою ревность и метания, Николай, наконец, осознал, что очень привязался к де Трильи, и его общество, теплое, дружеское, свободное, теперь было необходимо ему, как свежий воздух.

-Николас! – граф тоже был удивлен, но в глазах его вспыхнула нескрываемая радость. – Для меня это большая честь, и я клянусь, что, если угодно судьбе, я тоже буду вам товарищем, другом и сделаю для вас все, что будет в моих силах. Потому что верю вам. Навсегда, - торжественно закончил он.

-Клянусь!
-Клянусь! – они крепко пожали друг другу руки и, словно ощущая некую отстраненность от остального чуждого и темного мира, ища поддержки друг у друга, крепко же обнялись.

-Спасибо, друг Николас, - добрая улыбка осветила лицо де Трильи.

«Какой же он мальчишка! - доверчивость Александра поистине умиляла Бремовича. – Ну, как можно такого обманывать! Это все равно, что оскорбить малого ребенка».

Они снова сели напротив и несколько мгновений просто с любопытством вглядывались друг в друга, будто не веря в свое счастье – найденного товарища.

-Прости меня, Александр, - первым не выдержал Бремович. – Я давно хотел просить тебя рассказать о себе, твоих родных, о том, почему ты не дерешься на дуэлях, почему ты такой, какой есть…

Де Трильи с шумом вздохнул и отвернулся, так что Николай решил, что тот не собирается ничего рассказывать.

-Я понимаю, если не хочешь или тебе неприятно…

-Отчего же, - почти безучастно ответил граф. – В этом нет ничего особенного. Изволь, я расскажу. Только я знаю, ты потом все записываешь. Поэтому прошу, пожалуйста, этого не записывать, - и, получив согласие Бремовича, продолжал, словно не о себе. – Мне придется рассказать тебе длинную историю о моей семье, о том, как они погибли..., - он слегка запнулся, поймав на себе изменившийся взгляд Николая.

-Э, да ты уже смотришь на меня, как на несчастную жертву обстоятельств. Нет, Николас, так не пойдет. Не нужно меня жалеть.
Да, мне нелегко обо всем этом говорить. Но, когда меня жалеют, мне становится нестерпимо стыдно.

Потому что мои беды – ничто по сравнению с бедами многих и многих людей, населяющих эту землю.
И, как бы трудно мне ни было, по сравнению с ними я недостоин и крупицы этой жалости, а, скорее, достоин только зависти, потому что у меня есть все для счастья.
Я молод, богат, знатен, любим друзьями, обласкан государем.

Меня ждет прекрасное будущее…, - де Трильи сказал эти слова так, будто скоро должен был умереть, а не быть самым счастливым человеком на свете.

-Жалости достойны многие, не стоит ее стыдиться, - с задумчивой укоризной сказал Бремович.

-Может быть, - граф только пожал плечами. – Но я думаю иначе, - и начал свой рассказ.

Говорил он больше сухо, лишь временами эмоции, рождаемые яркими воспоминаниями, оживляли его лицо и голос.



Глава 15.

История Александра де Трильи.



-Мне было лет пять, и мы с родителями жили в столице – Командоне, тогда еще единой для всей страны. Там же родилась моя сестра.

В то время наш государь, а ему в ту пору не было и двадцати, рьяно начал вводить реформы по обустройству Командории: издал указы о запрете продажи наследственных дворянских земель, об отмене обязательной воинской повинности для дворян, об отмене свободных выборов городских мэров, о запрете на обучение бедняков.

Тогда мало кто догадывался о подоплеке всех этих новшеств. Лишь позднее стало окончательно ясно, что его светлость таким образом укреплял верховную власть, делая послабления дворянскому сословию, чтобы привлечь на свою сторону.

Государю мешали парламент и командорские министры. Но и среди них нашлось немало сторонников герцога.

Вся беда в том, что сторонники и противники не могли мирно договориться – каждый хотел получить хоть что-то от лакомого пирога под названием «Командория», и тянул одеяло на себя.

Отец был депутатом парламента от провинции Туза и состоял в числе сторонников его светлости. Я понимаю его, поскольку тогда он мечтал о сильном и мудром государе, думая и надеясь, что такой государь, после смерти Командоро и начавшейся сумятицы и драки за власть, принесет устойчивость в нашу жизнь.

Но до этого было далеко. Пока же в правительстве творились невообразимые политические махинации, и отец, приходя домой, с негодованием рассказывал о все новых ухищрениях противников, одинаково ругая как своих, так и чужих.

В конце концов, его светлость стянул к Командону верные ему войска и приказал парламенту расходиться. Кто ослушался, был расстрелян. Остальные, кажется, сами давно хотели разойтись.

Министрам достался юг, герцогу – север. Так страну поделили пополам. Людей – тоже.

Отец выбрал путь его светлости, хотя, помню, долго мучился тем, правильно ли он поступил. Нет, не в смысле остаться у южан, а в смысле, что необходимо было как-то повлиять на его светлость, чтобы предотвратить то, что произошло.

Он не смог ничего сделать, и я видел, как тяжело ему было это понимать.

Тогда мы всей семьей переселились в этот замок. С ним связано мое счастливое, солнечное детство, и это счастье я уже способен был осознать.

Я помню веселые темные глаза отца, его сильные руки, которые часто ложились мне на плечи, когда бывало трудно.

Однажды я упал на каменной дорожке парка и сильно поранил колено. Было больно и много крови, поэтому слезы лились ручьями.

Мне устроили перевязку, во время которой сердобольные нянечки, служанки наперебой причитали и жалели меня. Но это лишь усиливало мои слезы.

Потом подошел отец, понимающе потрепал по волосам и сказал без намека на сочувствие:

-Знаю, что больно. Но знаешь ли ты, что даже когда им очень больно, настоящие мужчины не плачут?

Я удивленно замолчал и уставился в его всегда смеющиеся, а в тот момент очень серьезные глаза.

-Ну вот, - бодро сказал он. – Ты уже не плачешь, значит, ты – настоящий мужчина.

Это было великим счастьем – глупому маленькому мальчишке дать почувствовать, что он совсем взрослый, сильный, что он – может, он – способен!

С той поры я решил никогда не плакать и целыми днями бегал по парку с сыном тогдашнего нашего повара – а теперь он сам главный повар, Яколе, и с детьми других слуг.

Мы любили военные игры, устраивали настоящие сражения. То есть настоящими они были в том, что мы пытались придерживаться тех или иных исторических событий, о которых нам было известно.

Нашими героями были великие полководцы Александр Македонский, Наполеон, Суворов. Мне кажется, главное, чему мы учились в этих играх, была не правдоподобность, а благородство, с которым каждый из нас уступал другому ту или иную роль, даже если самому очень хотелось сыграть ее.

Во всех играх мы были равны, и никто не делал различия между мной, как господским сыном, и ими, детьми простых слуг.

И очередная победоносная армия, гордо восседая на прошлогодних ветках, которые не успел убрать садовник, и под которыми, конечно, подразумевались породистые жеребцы, мчалась в другой конец парка завоевывать неведомые богатые государства или освобождать народы из-под ига чужестранцев.

Так оживали в нас впечатления от тех книг, что читала всем нам по вечерам моя мама.

Она любила сидеть в кругу детей. Мы слушали ее с открытыми  ртами, затаив дыхание. А она читала с упоением, передавая голосом интонации, настроение, как настоящая актриса.

Они с отцом очень любили друг друга. Тогда я не задумывался над этим, не понимал, не умел оценить этого, только потом, много позже… А пока мне было просто хорошо с ними, и это была моя детская привязанность к ним обоим.

Мама слыла красавицей. Она была избрана королевой рыцарского праздника, и отец выиграл титул его короля. Так они стали мужем и женой.

До женитьбы, до своего депутатства отец, как я узнал, уже будучи подростком, был известным драчуном, дуэлянтом.

Увидев, что я склонен к «воинской доблести», лет с пяти он решил обучать меня фехтованию и тому подобному.

Учил он и меня, и Яколе, считая, что каждый в этой жизни должен уметь постоять за себя и за тех, кто сам не умеет этого делать.

Теперь каждый день мы носились на настоящих конях вокруг замка. И часовые на каменных башнях поначалу, с непривычки вздрагивали от наших гиканий и свиста.

После обеда мы шли в зал для фехтования, вставали в позицию и принимались со свирепым видом наскакивать друг на друга с тупыми рапирами.

Однажды Яколе спросил меня:
-А почему вы, сударь, собственно, деретесь?

Я не понял его, смешался и пожал плечами.
Он объяснил:
-Обычно на дуэль выходят, чтобы защитить чью-то честь, например, дамы сердца. У вас есть дама сердца?

Вообще-то я все это знал и сам, но был года на два моложе Яколе, и, должно быть, поэтому у меня не было дамы сердца, как у него, так что я честно ответил:
-Нет.

Яколе вздохнул, оставил рапиру и сел на скамейку.
-Каков же тогда смысл нашей дуэли, сударь? – покачал он головой.

-А разве нельзя драться просто так, ведь мы пока только учимся, - попробовал я его успокоить.

Он подумал немного и согласился.
-А кто дама твоего сердца? – нерешительно поинтересовался я тогда.

Яколе огляделся по сторонам, боясь, что кто-нибудь услышит, и серьезно ответил:
-Эмили, твоя сестра.

Она была похожа на маму с самого своего рождения. Сейчас ей шел бы шестнадцатый год. А в то время мне исполнилось тринадцать, а ей – девять.

Отец по совету его светлости определил меня в пажеский корпус в порту Якорь, его директором был добрый знакомый нашей семьи, тогда еще полковник, Иоганн де Корне. Всем, даже маме хотелось сделать из меня настоящего офицера!

Отец настаивал, чтобы Яколе тоже отправился туда на обучение, потому что его успехи превосходили мои. Но военная комиссия, сославшись на указ герцога о запрещении военного образования для простых граждан, по поводу Яколе отказала и отцу, и дяде Иоганну.

Так Яколе был обречен на потомственную карьеру повара, о чем, впрочем, он, кажется, нисколько не жалеет.

Я остался учиться один, больше не имея рядом с собой верного друга. Правда, скоро мы сдружились с Ромео де Пункра.

Он мне нравился тем, что был храбр, находчив, решителен, очень подвижен.

Честно говоря, была у него одна неприятная мне черта – любовь к разного рода сомнительным приключениям и шалостям, не всегда приемлемым для меня, например, закрыть дверь комнаты преподавателя, чтобы тот опоздал на урок, или похитить и спрятать рапиры, которые потом долго приходилось искать всем вместе.

Меня он часто посвящал в свои тайные замыслы, требуя клятвы, что я не проговорюсь. Никакие уговоры не делать этих мелких пакостей на него не действовали.

Часто я глупо соглашался, думая, что это по дружбе. Приходилось держать клятву и молчать, и тогда меня мучил стыд за несправедливость того, что другие терпели, пока Мио веселится.

К слову сказать, он почти ни разу не попался, как, впрочем, вообще редко кто бывал наказан, поскольку проделки Ромео отличались тем, что обычно походили на случайность, поэтому виноватых, как правило, никто не искал.

Мне нравилось учиться, соблюдать строгий режим. Да, пожалуй, это было странным для ребенка, каким я был.

Но нас учили тому же, чему когда-то учил меня отец, может быть, именно поэтому я и любил свою альма матер.

Смешно, но мне пророчили карьеру дуэлянта. Как видишь, я им так и не стал, по-настоящему не дрался ни с кем и никогда.

Хотя Яколе утверждает, что шпага или сабля в моей руке, как нож или половник в руке знатного повара.

На каникулы меня забирали домой. Именно тогда я понял то чувство, которое называют любовью к малой родине.

Я не мог надышаться запахами спелых фруктов, свежего сена на деревенском сеновале.

Мы забирались туда ночевать с крестьянскими мальчишками, и вместо того, чтобы спать, я слушал их удивительные истории о тяжелом труде и интересной жизни.

Они научили меня не отворачиваться от их бед, научили трудиться, не боясь любой работы, и за это я им благодарен.

Может быть, именно они заставили меня понять, что все люди, независимо от сословия, рождаются равными, и только устройство нашего общества разводит их по разные стороны от черты, за которой одним – блага и почести, а другим – нищета и горе.

И сейчас я понимаю, что больше еще никогда не был так счастлив, как уезжая на всю ночь в степь с этими мальчишками – пасти отцовские табуны.

-Тебя отпускали? – удивился Бремович.

-Скорее, не запрещали…
Знаешь, Николас, честное слово, я до сих пор не могу решить, какая степь прекраснее: под опрокинутой солнечной небесной гладью, или прошитая во все свои концы лунным и звездным серебром.
Степь, которую невозможно не любить, которая, как живой организм, а ты – словно ее важная часть, неспособная жить в отдельности от целого.

Все мы, мальчишки, в такие часы, сидя у большого костра, чувствовали это, только не умели выразить словами.

И оттого тянуло на необыкновенные рассказы, связанные с окружающим нас поистине волшебным миром, и которыми мы с упоением делились снова и снова до самого рассвета.

В один из дней таких каникул отец преподал мне урок, который я не забуду. Это был урок жизни, которой я теперь живу.

Отец не прекращал со мной занятий фехтованием и стрельбой даже дома, не давал лениться и отдыхать, требовал постоянно повышать мастерство, показывая такие приемы, о которых в пажеском корпусе, скорее всего, никогда и не слышали.

Однажды он сказал мне, словно предчувствуя недоброе:
-Александр. Я прожил очень буйную жизнь, был задирой, часто попадая в драки, в том числе из-за женщин.
Моя бурная молодость не дала мне ничего, кроме вашей мамы, вас с сестрой и этой шпаги, - он вздохнул и ласково погладил клинок. – Но и это очень и очень много, и я благодарю судьбу за все, что у меня было и есть.

Однако я хочу сказать тебе – не живи так, как жил я.

Превосходно владей любым оружием, честно защищай своих друзей и близких, слабых, самого себя, наконец.

Но не поступай легкомысленно, если тебя подставляют.
Сдержи эмоции, не дай выплеснуться наружу гневу, чтобы не оскорбить противника, не вызвать повод для драки.
Нет, я не против драк вообще, однако, в них много нечестного, интриг, подвохов.

Если только возможно, не дерись, умей отойти в сторону, прости своего обидчика,  стерпи обиду, сынок.

А если все же придется драться – не убивай, потому что даже честный поединок чаще всего превращается в обыкновенное убийство.

Можно простить оскорбление и наглецу, и задире – в этом нет ни трусости, ни позора.

Нельзя спускать только подлецам.
Ты пока еще не знаешь, что такое подлость. Но ты поймешь сам, поймешь, когда по-настоящему встретишься с ней. К сожалению, встретишься, – он устало смотрел мне прямо в глаза, говорил, как со взрослым.
-Она многолика, рядится в разные одежды, и часто ее не опишешь словами. Но помни, что она всегда узнаваема...
 
-Значит, по-твоему, Мио не подлец? – Бремович взволнованно искал взглядом ответ на лице Александра.

Тот торопливо покачал головой.

-Мио грубиян, наглец, пошляк. Но подлости я за ним, точно, не замечал…

Отец еще сказал тогда: «Убийство отчасти можно оправдать только на войне. Но наша жизнь дана нам не для того, чтобы мы воевали и убивали друг друга. Она – для того, чтобы любить, чтобы растить детей. Чтобы радовать своих близких. Чтобы жить».

Почти то же мне часто говорил и говорит Данте, любимая моя нянька, что жизнь дана для того, чтобы своим добром, любовью, радостью своей прославлять Творца. Бога…, - Александр грустно улыбнулся и продолжал:

-Как-то отец вернулся от герцога мрачным и хмурым. Я помню тот день в мельчайших подробностях, словно память специально не отпускает меня, как будто хочет, чтобы я докопался до истины.
Но какой истины – я не знаю до сих пор.

Мама, беспокоясь, спросила, что с ним.
Тогда он неестественно рассмеялся и весело сказал, что во время пути через степь ему встретились всадники, и он уже собрался выхватить шпагу, думая, что это разбойники. Но это были лишь купцы с телохранителями, не знавшие, в какой стороне город.

-Хочешь сказать, что струсил перед какими-то купцами? – понимая, что он шутит, мама грустно сказала. – Что-нибудь по службе? Поссорился с герцогом?

Отец только улыбнулся и покачал головой.
-Все хорошо. Но мне сегодня же надо ехать в Туз по делам. И, пожалуйста, не спрашивай больше ни о чем.

-Мы поедем с тобой, и ты тоже, пожалуйста, ни о чем больше не говори.

Это произошло в парке, в беседке, а я, гуляя, оказался в зарослях неподалеку и нечаянно подслушал.
Тогда какая-то странная тоска шевельнулась во мне.

Я просился поехать с ними, но и мать, и отец наотрез отказались взять меня, и настрого приказали возвращаться в пажеский корпус, хотя до конца каникул было еще дня четыре.

 Они обещали вскоре меня навестить.

Я даже успел обидеться, особенно мне было горько и худо, когда я провожал их вечером за воротами замка, всех – маму, отца и сестру.

Утром обида прошла, и я в сопровождении слуги отправился в Якорь.
Раз уж я вернулся раньше времени, меня поставили в тот же вечер дежурным по комнатам.
Я быстро закончил уборку на отведенной мне территории и пошел доложить, что дежурство окончено.

Стоял поздний вечер, пора было укладываться спать.

В коридоре, ведущем к кабинету воспитателя, уже погасили все свечи.
Я хотел постучать и открыть стеклянную дверь, как услышал голоса. Один из них принадлежал де Корне, другой – воспитателю.

Мне надо было либо отойти и подождать, либо войти сразу. Но я не сделал ни того, ни другого, и подслушал еще один разговор.

-Как ему сказать? Это ужасно! Страшное несчастье, господин полковник! – лепетал воспитатель, и даже голос его был плохо узнаваем от дрожи. - Как это случилось?

Де Корне сдавленно отвечал:
-Толком ничего неизвестно, мне только что сообщил адъютант. Карету нашли дозорные, которые услышали в лесу выстрелы и поехали на них. Обнаружили трупы и документы. В живых – никого, граф де Трильи, его жена, дочь, двое слуг и трое, видимо, из нападавших. И никаких следов, дозор прочесал весь лес…
Господи! Рокко, Анна, Эмили! Это невозможно! – за дверью послышались всхлипы.

Стараясь сдержать дыхание, я покачнулся и задел за стекло. Оно тихо зазвенело.

Тогда де Корне обернулся, быстро подошел к двери и резко распахнул ее.

Я в страхе прижался к стене. Полковник не больно взял меня за ухо и, пытаясь казаться грозным, сказал:
-Ах, чертенок! Как ты смеешь подслушивать?!

Когда он вывел меня из темноты на свет комнаты и повернул к себе мое лицо, руки его затряслись, в заплаканных глазах отобразился ужас, и он отскочил от меня, как от прокаженного.
Но в то же мгновение снова бросился ко мне, прижал к своей груди и дрожащим голосом прошептал:
-Бедный мальчик! Милый ты мой!

Тогда я понял, что они… Что их больше нет, - Александр тяжело замолчал, и Николай не нарушил этого молчания.

-Маме было чуть больше тридцати, отцу – около сорока. Сколько хорошего, доброго они могли бы еще сделать на земле? Но им не было этого суждено…

Все тогда говорили, что лесные разбойники совсем распоясались. Еще не бывало, чтобы не пощадили даже ребенка.
Государь начал грандиозное расследование, и оно закончилось очень скоро. В своем гневе за гибель одного из его лучших друзей и сподвижников, он велел переловить и перевешать множество свободного люда, как бы то ни было связанного с промыслом на «большой дороге», не разбираясь в том, кто из них виновен в этом преступлении.

Его светлости тоже пришлось нелегко, он потерял, может быть, самого верного соратника. На похоронах он рыдал, не скрываясь, хотя даже я сдержался и не плакал.

Потом государь осыпал меня милостями, я долго состоял в его свите, почти до последнего времени. При этом продолжал учиться и редко бывал здесь.

За эту службу, которую, по сути, я не нес, занимаясь своими делами, он платил мне хорошие деньги, так что можно было сносно жить только на них, вовсе не используя доходы с земли.

Полковник, вернее, потом уже генерал де Корне оставил свою должность в пажеском корпусе и преподавание, вернулся в действующую армию и до совершеннолетия был моим опекуном.

В это же самое время мы сдружились с де Летальенами, и тогда на каникулы я стал оставаться у них, - Александр помолчал, с улыбкой вспомнив маленькую Салли, ее детскую бесшабашность, которая тогда непроизвольно помогала ему забывать о непоправимом.

Николай несколько секунд с участием смотрел на его посветлевшее лицо, потом спросил:
-Прости, а что это была за женщина, о которой говорил Мио?

Де Трильи вздрогнул и снова помрачнел.
-Да, она очень повлияла на мое отношение к жизни.

Это произошло, когда мне исполнилось шестнадцать лет, возраст, в котором дворянских мальчиков, учащихся в военных заведениях, как это называют - "делают мужчинами", - он с горечью усмехнулся. - Для этого в крупных городах существуют специальные публичные дома.
Их финансирует государство. Делается это якобы затем, чтобы у подростков не накапливалось напряжения, и все силы были направлены только на освоение знаний.

Первые полгода нас водили туда каждую неделю, с субботы на воскресенье, строем, и так же строем мы возвращались обратно, - де Трильи, как от боли, мучительно поморщился.

-То есть Мио тоже ходил? – переспросил Бремович.

-Что тебя так удивляет? Даже если кто-то не хотел, это был приказ, его надо было выполнять.

Каждый раз девушка была новой, чтобы не привыкали, не привязывались, воспитывали в себе сдержанность чувств.
Так проходили полный круг, потом – все сначала, с первой до последней.

Это было так отвратительно, гадко, ужасно по отношению к ним и к нам, так опустошало, словно из нас пытались сделать бездушных существ, не имеющих ни предпочтений, ни даже собственных желаний.

Если бы только было возможно, как бы я хотел однажды узнать, что этого времени, этих переживаний никогда не было в моей жизни…

Но одна из этих несчастных женщин стала для меня и новой матерью, и другом, и сестрой, и женой.
Она была всем.
Ее звали Дина, и ей было 22.

Всего двадцать два! Но когда я говорил с ней, мне казалось, что она старше меня на многие десятки лет, столько всего она знала о жизни.

Ах, Николас! Когда я теперь смотрю на великосветских дам, на лицах которых написано, что они готовы отдаться тебе за первой же дверью, душа моя вспыхивает и хочет вырваться из этого мира, как пойманный в клетку дикий зверь, не в силах примириться с тем, что тех называют «падшими, продажными женщинами», а этих считают «честными»! - его губы снова искривились от горечи. – Такие, как Дина, зарабатывают себе на жизнь нелегкой и грязной работой, которую они просто умеют хорошо выполнять.

У нас это называется «продавать себя»! Как же тогда назвать то, чем занимаются наши дамы?

-По-моему, ты слишком строг к ним, Александр, - с едва заметной укоризной проговорил Бремович. – Женщины не могут прожить без флирта, кокетства и тому подобных штук…

-Нет, Николас, - грустно усмехнулся де Трильи. – Я знаю, что такое флирт. Он только слегка волнует чувства, как лекарство от закоснения и душевной скудости.

Я говорю о другом, а именно – об одном лишь бездушном плотском желании. Это напоминает…, - он задумался на секунду. – Да, напоминает кошек.

Ты когда-нибудь видел изнывающую от желания кошку? Нет? Значит, тебе повезло. А я видел.

Она каталась по земле и стонала, а когда я подошел к ней, думая, что она чем-то больна, и надо ей помочь, она посмотрела на меня так…
Я не забуду этот взгляд, совершенно обезумевший от тоски. Ее словно что-то жадно съедало изнутри, и она просила, без слов просила меня о чем-то.

Мимо проходил слуга, я обратился к нему, чтобы вместе помочь этой кошке.
«Что можно для нее сделать? Что ей нужно?» - спросил я.
А он весело усмехнулся и ответил: «Кота, ей нужно кота».

Тогда мы нашли ей кота, и она потом, видимо, успокоилась. Вот только не знаю, надолго ли…

Но мы же не кошки, Николас, мы – люди!
У нас есть воля, разум. И я не могу понять, почему одни подвержены этому дикому плотскому желанию с неистребимой силой, а другие – нет.
Салли де Летальен, Ирен…, - Александр словно испугался, произнеся это имя, и поскорее продолжал. – Они совсем другие.

Дина тоже была другой. Там, в их заведении, были всякие, даже из дворянок, которые только из собственной гордости сбежали из отчего дома, и, представь себе, гордились, что сами зарабатывают себе на жизнь этим…

А Дина стыдилась своего положения, но у нее, думаю, не было иного пути.
Ее мама долго и тяжело болела, поэтому почти весь свой заработок Дина отдавала ей.
Зарабатывали такие девушки хорошо, на любой другой доступной им работе они бы столько ни за что не получали, но, сам понимаешь, в роскоши они не купались.
За нас им платило государство, то есть его светлость. Главные доходы, конечно, шли содержателям заведений, а их работницам оставалась лишь какая-то часть.

Хотя это все неважно, - де Трильи напряженно поморщился, приближая свой рассказ к развязке. – Важным было то, что от этой женщины я получил все то тепло и ласку, которые не успела отдать мне моя бедная мать.

Маму Дины мы похоронили вместе через год.
Я стал ходить к ней часто, но не за тем… Вернее, не только за тем, чтобы…
В общем, она была моим лучшим другом.

И тогда я решил, что непременно внесу за нее выкуп – это допускалось законом – чтобы навсегда избавить ее от тяжкого и позорного в глазах общества труда.

Какие радостные картины рисовались в моем неокрепшем мозгу, так жаждущим сделать ее счастливой, когда она, наконец, стала бы моей законной женой!

Однажды я не удержался и рассказал ей об этом.
Дина поблагодарила и ответила, что не может принять от меня такого бесценного дара, как моя жизнь и судьба.

И призналась, что есть еще один человек, которого она знает очень давно и любит. Он морской офицер, небогат, но уже несколько лет собирает деньги, чтобы сделать то же, что собираюсь сделать я.

Не помню, как я возвратился в казарму и о чем думал.

Мне кажется, было так больно, как не было даже после гибели моих родных.

Но наутро я решил, что Дина достойна большего, чем то, что я мог ей предложить.

Да, она любила меня, но, видимо, не так, как того хотел я. Любила, как ребенка…, - де Трильи снова усмехнулся, словно над самим собой, угрюмо помолчал, прогоняя с лица мрачную тень этого воспоминания.

-Через несколько дней я получил из банка сумму, которую просил, чтобы выкупить Дину и отпустить к тому, кто был ей дорог.
Но Дина исчезла.
В заведении долго отмалчивались, и мне чудом удалось узнать, что она – в больнице.

Когда же я нашел ее, боже мой, я не мог поверить, что она так изменилась за какую-то одну неделю нашей разлуки!

Она совсем высохла, неподвижно лежала на больничной койке с помертвевшими глазами и ничего не говорила. Иногда взглядывала на меня, но словно не видела.

Я долго бился над ней, пытаясь узнать, что произошло, пока меня не отвела в сторону нянечка и не объяснила, что Дину избавили от ребенка. Избавили силой.

По правилам любого из заведений, в одном из которых она работала, эти женщины не должны были иметь детей. Если случалось, что она ждет ребенка, ее выгоняли на улицу. Если же работница была особенно ценной, с ней поступали так, как поступили с Диной.

Еще неделю она лежала в жару, мучилась от боли и отчаяния. И ей уже не могли помочь ни доктора, ни ее жених, ни я со своими деньгами, - Александр снова долго молчал, собираясь с мыслями, губы его, даже все лицо то и дело вздрагивали.

-Через неделю она умерла. Перед самой смертью пришла в себя, узнала меня, взяла за руку, притянула к своему лицу, хотя у нее уже не было сил, сказала, словно эхо: «Не твой!», - и улыбнулась.

Я понял, что это она о ребенке. Думаю, она сама не знала правды, но только эти слова сказала специально, чтобы избавить меня от лишних сомнений и чувства вины.

После ее смерти я сам будто умер, и почти год незаполнимая пустота не пускала в душу ничего живого.

Только многолетняя привычка к строгому режиму вела меня, заставляя забываться в учебе и физических упражнениях.

Я изматывал себя целыми днями, чтобы вечером почти замертво свалиться в постель.

А еще мой воспитатель и нянька, старик Данте, учил меня молиться Богу и верить, что всё, что происходит с нами – к лучшему.
Я молился. Но этой его веры мне все равно не хватало.

-Ты христианин?

Де Трильи вздохнул.
-Пока нет. Хотя очень хотел бы им быть, быть по-настоящему счастливым человеком.
Во всяком случае, Данте уверяет меня, что рядом с Богом он всегда ощущает себя счастливым, - Александр помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил.
-Потом для меня были экзамены и поступление в морское училище. Я снова оказался в Командоне, как когда-то в детстве.
Наверное, именно тогда я словно заново родился, когда первый раз вышел в море и понял, что только оно было и остается главной моей мечтой.

Если бы не его светлость… То есть, конечно, я рад служить ему.
Но постоянное нахождение в непосредственном соседстве с высшим светом удручает, душит меня.

Ты не представляешь, Николас, что это такое, вся эта грязь, подсиживание ближнего, сплетни, разврат, своим бесстыдством достойный сравнения с последними временами Римской империи!

Господи, если бы только государь позволил, я ушел бы на флот. Но пока он меня не отпускает, я нужен ему здесь. Хотя и не знаю, зачем…, - Александр устало пожал плечами. – Раньше он советовался со мной, а теперь получает советы у Реджинальда де Нейлока.
Нет, я не в обиде, как я тебе уже говорил, напротив, это дает мне возможность больше заниматься своими землями и обустройством жизни крестьян. А за это я вполне благодарен его светлости.
Вот на этом пока и заканчивается моя история.