кн1ч1гл16-18

Глава 16.

Человеческие страсти.


«Жарко!» - Николай с удовольствием вытер пот со лба прямо рукавом рубахи, снял рукавицы с вспотевших ладоней, огляделся на других работников.

Крестьяне косили пшеницу, в такт друг другу взмахивая поблескивающими на солнце лезвиями кос.

-Отстанете от ряда, Николас! – задорно бросил ему сосед слева, Вито Монти. Это был здоровый мужик лет тридцати. Его рубаха стала серой от пота рубахе,но, как и остальные крестьяне, он не прекращал мерных взмахов косой. – А рукавицы наденьте, не то руки в кровь сотрете.

Бремовичу с непривычки было тяжело. Де Трильи со своими мужичками, конечно, научили его держать косу и махать ей, как требуется.

Но, глядя, как покорно ложатся колосья, складываясь в красивый узор за длинным шахматным порядком работников, похожих в эти минуты на удивительных степенных танцоров, Николай понимал, что тут, помимо простого умения, необходимо еще нечто, идущее из самой глубины души.

-Не бойтесь, привыкнете, получится! – бодро крикнул ему следующий по ряду крестьянин, молодой парень. Кажется, его звали Нино.

И Николаю ничего не осталось делать, как, напрягая непослушные мышцы, махать, махать, махать…
«А ведь сейчас не более чем десять часов утра! - охнул про себя Бремович. – Хотя это я работаю часа полтора, а они – с рассвета, значит, пять? Или даже шесть!»
Ему стало стыдно своей слабости, зло на себя.

-А вот это вы зря, - не поворачивая к нему головы, опять встрял в его мысли Вито. – Злиться тут нельзя, песни не будет.

-Какой песни? – удивился Николай.
-Песни души. Когда труд – с душой, его продукт на пользу идет, а со злом – зло и несет.

«Ишь, какой философ!» - мысленно фыркнул Бремович. Но уже с удовольствием прислушался к песне, которую затянули косцы.

Была она длинная, небыстрая, то задорная, то грустная. Слова он разобрал плохо, видимо потому, что пели на местном диалекте, отличном от общекомандорского языка, похожего на итальянский.
Но было в ней столько той самой души, о которой говорил Вито, что и собственная душа Николая словно обволакивалась чем-то большим, светлым и добрым, отчего Бремовичу, несмотря на усталость, вдруг захотелось работать. Но не со зла, а как-то само по себе.

И вскоре он даже начал подпевать повторяющийся припев, в котором, кажется, не было каких-либо значащих слов. Весь он складывался из междометий и чуднЫх протяжных присказок, похожих то на сетования оставленной парнем девушки, то, наоборот, на веселую похвальбу об удалой косьбе, передаваемых только за счет интонаций, одними и теми же звуками.

Еще через некоторое время, - Николай не заметил, сколько, - оглянувшись, он увидел за собой почти такой же красивый узор полегшей пшеницы, как у остальных.

За косцами невдалеке споро двигались женщины – жницы и вязальщицы снопов.
Присмотревшись, Бремович увидел среди них и Ирен, как и все – в плетеных из тонких веток ботах, тоже в белой рубахе и в широких штанах, похожих на юбку. Она сказала, что сшила их сама, специально – для удобства работы в поле и для того, чтобы в любой момент можно было вскочить на коня и ехать, куда будет нужно.

Вдруг у ближней из молодых женщин – Николай даже невольно прищурился – он заметил на голых щиколотках глубокие  кровоточащие царапины, местами – небольшие язвы и ужаснулся, поняв, какую боль каждое мгновение, должно быть, испытывает эта женщина.

-Кто… вас так? – несмело и мягко спросил Бремович, когда та почти догнала его.

Женщина улыбалась.
-Мошка… Это если вечером работаешь. Тут у многих так…, - и снова улыбка, без намека на страдание.

-Больно? – скорчившись, переспросил Николай.

-Терпимо, ничего. Ирен нам давно говорила, надо штаны длиннее делать. Но ведь и перед парнями хочется покрасоваться, - уже насмешливо сказала крестьянка. Насмешливо – над собой. – Вот и красуемся…

Через полчаса работу прекратили, потому что солнце вступило в полную силу. На опушке леса, среди треска, жужжания и писка крылатых насекомых устроили перерыв на обед.
Пожилые крестьянки разливали каждому в глиняные или деревянные долбленые плошки прохладные похлебки на каких-то травах, угощали закопченной прямо тут, на костре, морской рыбой, испеченным с вечера душистым хлебом.

-Как вы сохраняете суп холодным? – полюбопытствовал Бремович у одной из них. – В такое-то пекло!

-Мы возим с собой лед, он у нас в специальном глубоком погребе в замке хранится, ну, вроде колодца. А тут он – пока еще растает.

Народу на опушке собралось много – с полсотни человек, мужчин и женщин, все неторопливо поглощали свою простую пищу, переговаривались, смеялись.

Бремович, исподтишка поднимая глаза над своей похлебкой, любовался ими. Каждый из этих людей был похож на крепкое, здоровое деревцо, с разным характером, привычками, манерами разговора, внешностью. Но все они, как и любой из них в отдельности, словно питались от некоего главного ствола и бережно хранили в себе этот светлый и прямой стержень, по отсутствию которого в самом себе так тосковал в последнее время он, Николай Бремович.

К нему подошла, наконец, Ирен, осторожно поинтересовалась, как работа, не слишком ли тяжело.

-Николас – молодец! – крикнуло сразу несколько мужиков, находившихся рядом с ним.
-Ирен, он нам здорово помог. Пожалуй, тебе стоит назначить ему коммунальные выплаты, – пошутил кто-то.

«Коммунальными выплатами» называлось денежное вознаграждение за крестьянский труд в коммуне де Кресси, и по дошедшей до Николая информации, было оно очень щедрое по самым высоким меркам.

-Если захочешь, – весело пожала плечами Ирен.

В это время к крестьянам, которые, оставив работу и еду, широко разбрелись по опушке и даже скрылись в лесу, чтобы спрятаться от горячего солнца, со стороны леса рысью приблизилось четверо вооруженных всадников – впереди капитан дозора и за ним – трое рядовых полицейских.

Остановившись рядом, они оглядели отдыхавших работников, завидуя их легким одеждам, - в форме нести патрульную службу в этот жаркий час было нелегко.

-О, какая птичка! Эй, красотка, иди-ка сюда! – с грубой нежностью позвал капитан, взмахнув рукой, в которой была плетка. – Ты, ты! – указал он на хорошенькую девушку, разносившую крестьянам питье.
Та сделала вид, что не слышит, и продолжала свою работу.

Тогда капитан, ухмыльнувшись, пустил лошадь прямо на группу людей, повскакавших с мест в переполохе, ловко подхватил взвизгнувшую, уронившую кувшин девушку поперек талии и бросил на лошадь впереди седла.
Пленница пыталась сопротивляться, но полицейский грубо встряхнул ее, так что она ударилась лицом о бок лошади и заплакала.

-Привыкай к повиновению! Чертовы холопы! Я покажу вам милость его светлости! – заорал капитан, победно глядя сверху вниз на угрюмых крестьян, без особой охоты расступавшихся перед ним и его усмехающимися спутниками.

-Отпустите ее, господин капитан, совестно! – громко крикнул кто-то. Но полицейский грозно повел глазами и снова взмахнул плетью.
-Молчать! Здесь моя воля…

-Да неужто? – насмешливо спросил его властный голос снизу, и лошадь остановилась, как вкопанная, удерживаемая под уздцы чьей-то сильной рукой.

Полицейский посмотрел вперед и вниз, вытаращил глаза. Замечательная красавица ядовито улыбалась ему от самой морды послушной лошади.

-А ты мне больше нравишься, милашка! Едем со мной! – довольно рассмеялся капитан. Он спихнул предыдущую добычу на землю и собрался, как и раньше, подхватить эту новую красотку к себе на седло.
Но девушка оказалась ловкой и, не выпуская узды, отскочила в другую сторону.

-Ну что, такой неповоротливый чурбан, а туда же, честных девушек хватать своими грязными лапами? – со злым смешком фыркнула она.

-Что-о? – взревел капитан, уловив эту же злорадную усмешку на лицах окружающих крестьян. – Да как ты смеешь, холопка! – он жестко хлестнул плетью по ее лицу, но промахнулся, потому что красавица успела намертво схватить ее свободной рукой.
Из рассеченной ладони потекла кровь, пачкая рукав белой рубахи, но девушка словно не замечала этого.
Капитан в бешенстве ударил лошадь шпорами, так что та, заржав от боли, встала на дыбы. Но девушка снова не выпустила узды, бесстрашно стоя прямо под взметнувшимися копытами.

-Ирен, остановись, он же затопчет тебя! – в ужасе закричали крестьяне, и Николай и еще человек семь бросились ей на подмогу, чтобы удержать вырывавшуюся лошадь.

-Ирен?! – вскрикнул капитан, пошатнувшись в седле, отпуская до того натянутые поводья.

-Да, княгиня Ирен де Кресси. Хозяйка этого поля, леса, проще говоря, той земли, которую топчут твои грязные толстые ноги! – сквозь зубы, уже без усмешки, с ненавистью проговорила Ирен. – Сейчас же слезь с коня! Это приказ! Я жду! – казалось, он все еще не верил, но выбившийся из-под рубахи Ирен дорогой бриллиантовый кулон, сверкнувший на солнце, видимо, вразумил его.

Как исполоскавшаяся тряпка, сполз он на землю, на колени. Его спутники, изрядно перетрусив, тоже сочли более безопасным спешиться и наблюдать за происходящим со стороны.

Де Кресси безжалостно схватила капитана за грудки, потом несколько раз тряхнула и, держа его так окровавленной, рассеченной рукой, другой со всего маха била по щекам, то и дело приговаривая:
-Что же ты теперь не шутишь? Не называешь меня холопкой? Или во мне что-то изменилось за те пять минут с тех пор, как ты узнал, кто я на самом деле? Отвечай, негодяй!

-Ваша светлость, не погубите! Жена больная, дети малые! Пощадите! Умоляю, ради всего святого! – плакал капитан. Он вдруг оказался таким маленьким и беззащитным, что Николаю стало жаль его.

-О детях вспомнил? А когда девушек бесчестишь, о чем ты думаешь, мерзавец? – такой княгиню Бремович еще не видел.

Ее перекосило злобой, словно разрубило пополам ударом той плети, который на самом деле так и не достиг ее лица.

В исступлении де Кресси схватила с земли эту злосчастную упавшую плеть и, размахнувшись, хлестнула по голове теперь уже самого капитана. Он даже не увернулся, только зажмурился.

-Не надо, Ирен, хватит! Прости его! Прости, пожалуйста! – кричали крестьяне, мужчины и женщины.

Николай стоял в стороне, онемев, помертвев, потому что перед ним снова была не та Ирен, которую он любил, а та, другая, со страшным, изуродованным ненавистью лицом, ужасная, отталкивающая.

-Слышишь? – указывая на крестьян плетью, спросила княгиня подвывавшего полицейского. – Они прощают тебя, мерзкая жирная свинья! Но я – не прощаю! И хочу, чтобы ты знал, - де Кресси отбросила плеть подальше и снова взяла его за грудки. – Если еще раз, хоть одним ухом я услышу о том, что ты творишь свои гадкие дела в этой округе, и не только на моей земле, я пристрелю тебя собственной рукой, как бешеную собаку!
А детей твоих мы прокормим как-нибудь без тебя. Для них это будет лучше, чем жить с таким отцом, как ты. Все понял, мерзавец?
-Да-да, - с готовностью отозвался капитан, размазывая по лицу кровь и слезы. – Благодарствую, ваша светлость.

-Пошел вон! – он отполз, как подбитый шакал, вскарабкался грузным телом на усталую лошадь и, сгорбившись, потрусил подальше от своих подчиненных, видимо, стыдясь теперешнего своего вида и того, как с ним обошлись.

Ирен, все еще не в силах отдышаться от душившего ее гнева, смотрела ему вслед, когда ее робко, участливо обступили крестьяне.
Кто-то тихонько взял за руку с рассеченной ладонью.

-Надо бы промыть рану, Ирен, - Бремович осторожно тронул княгиню за плечо.
-Ерунда, заживет, сейчас попрошу у Анны ее травы и перевяжу, - она, резко отстранясь от всех, пошла по направлению к основному стану. Там, под кронами деревьев, на самом краю леса мерно жевали корм распряженные лошади, стояли телеги, и женщины по-прежнему колдовали над какой-то снедью.

Бремович догнал Ирен, провожаемую разными взглядами – от укоризненных и жалостливых до восхищенных, проговорил как можно спокойнее:
-Зачем ты так? Он же ничего особенного не сделал. Ну, подумаешь, пошутил с девушкой…

Де Кресси остановилась, вгляделась в его скорчившееся от яркого солнца и неприятного изумления лицо.
-Ты, действительно, думаешь, что он только пошутил? – тихо и угрожающе спросила княгиня.

Холодок пробежал по спине Николая. А ну, как и его вдарит сейчас своей тяжелой рукой?

-Не знаю, - попробовал ретироваться молодой человек.
-Именно, что ты ничего не знаешь и не понимаешь в нашей жизни! – с укором воскликнула Ирен. – Ты не знаешь, что этот мерзкий капитан уже обесчестил нескольких крестьянок у наших соседей! Он непременно сделал бы это и теперь. Только он, видно, либо забыл, либо не знал, что эту землю мы с отцом недавно купили у барона де Релетто.
Барон, конечно, добрый человек, но он мягок и стар, а потому не может защищать своих крестьян.
Вот почему, Николас, этот капитан повадился именно сюда ублажать свои страсти, унижая, оскорбляя, чиня насилие над людьми! – губы ее вздрагивали от возмущения, голос срывался от пережитого нервного напряжения.

Бремович, устыдившись своего незнания, опустил голову, но сказал:
-И все же, ты слишком жестока.

Она судорожно вздохнула, махнула рукой.
Перевязав кисть, немного успокоившись, Ирен подозвала своего Орлика, вскочила на него, как он был, без седла. Красавец-вороной загарцевал под прекрасной хозяйкой, которая, уже смеясь, казалось, держалась на нем только одними ногами и нарочно понуждала его вставать на дыбы и взбрыкивать.

Николай, как и другие, поневоле залюбовался этой опасной и красивой игрой, от которой сердце уходило вниз и переворачивалось где-то в глубине утробы.
-Едем кататься, Николас! – крикнула ему княгиня. – Догоняй!

Он рискнул сесть на свою расседланную лошадь, полагаясь на то, что она всегда была спокойной и не стала бы выделывать таких штук, как Орлик, и поскакал вслед за Ирен вдоль леса.

Бремович, наверное, никогда бы ее не догнал, если бы де Кресси не остановилась и не подождала его.
-Что, Николас, ты все еще при своем мнении насчет моей жестокости? – усмехнулась она, но в глазах ее была неподдельная грусть.

Молодой человек вздохнул, с укором глядя на княгиню.
-Ирен, зло во имя добра и справедливости остается все тем же злом. Ничего при этом не меняется.

Она отвернулась, тихо тронула бока Орлика босыми ступнями, чтобы ехать дальше.
-Да, я злая. Безжалостная там, где творится зло. Пусть злом, но я его укрощаю.

-Но ведь от этого его не становится меньше.
-Хорошо. Как, по-твоему, следовало поступить в данной ситуации? Позволить ему увезти девушку? Или упрашивать отпустить ее, как сделал кто-то из крестьян?

-Ты могла представиться сразу, не дожидаясь того, что он начнет и тебя оскорблять, приняв за простолюдинку.

Ирен вспыхнула.
-А почему он не смеет оскорблять меня, но смеет оскорблять простолюдинов? Я такая же девушка, как та, что побывала рядом с ним, значит, и со мной он мог поступить так же, как поступал со всеми остальными?!
Николас, от этого тоже ничего не меняется. Есть только одна правда: это омерзительное существо, которого может научить человечности только плеть, бьющая его по щекам! Это не зависит от сословий, а только от самого человека. И другая правда мне неизвестна. Дурные страсти человека следует лечить. Если он не способен сам, ему надо помочь. И я могу сделать это, - жестко сказала княгиня. Бремович вздрогнул от каменного, непреклонного выражения ее лица.

-В тебе говорит злоба, она – тоже дурная страсть. Как можешь ты поучать других, если сама не справляешься со своими страстями? – колко спросил Николай.

-Это не злоба, а ненависть. К тому неравенству и несправедливости, что творится вокруг нас. Благородная ненависть, рождающая заслуженный гнев на тех, кто творит эту несправедливость, - она шумно выдохнула, словно прогоняя неприятные мысли о том, о чем сейчас говорила, и вдруг с тоской произнесла. – Как же мне больно, Николас! Пойми, мне самой ничего не нужно, кроме необходимого, я бы всё, что имею, отдала им, - она посмотрела на отдыхавших крестьян.

-Что же тебе мешает? – хмуро спросил Бремович. – Если ты продолжаешь жить в замке, а они – в своих лачугах?

-Отдать – легче всего, - горько усмехнулась она. – Отдать и отгородиться… Но я могу отдать только своим, а остальные? Я отрезана от них существующими законами, и мне не позволят их переступить ни герцог, ни наши соседи-феодалы. Мне даже покупка земли с людьми у этих соседей позволительна лишь в определенных границах.
Поэтому нужен другой путь, Николас, чтобы отдать мудро и справедливо, чтобы никого не обделить.
Николас, эти люди, которые много чище, трудолюбивее, честнее, добрее меня – они живут чуть лучше скотов. Почему? Разве такого они достойны? И разве я достойна тех благ, в которых живу?
Нет, всё это несправедливо. Так не должно быть, - горячо, страшно от той внутренней силы, которая бродила в ней, говорила Ирен, глядя прямо перед собой сверкающими глазами. - Чтобы изменить это, если нужно, я готова идти в ад, в вечную муку, только бы их жизнь, их, всех, стала похожей на человеческую... Я хотела бы быть сдержаннее, Николас. Но пока это невозможно. И не нужно. Если тебе тяжело видеть меня такой, ты можешь отказаться от наших встреч, - наконец, устало закончила она и прямо взглянула на Николая.
Даже лес затих, на несколько мгновений перестав шуметь листвой и перекликаться на разные лады голосами птиц.

Бремович, потрясенный, поскорее покачал головой.
-Нет, Ирен, как ты могла подумать такое! – торопливо заговорил он. – Какой бы ты ни была, ты… Я не могу без тебя, Ирен, - прошептал Николай, заливаясь краской, как влюбленный мальчишка, злясь на себя, но ничего не могущий поделать. – Ради тебя я готов не только слушать все, что ты говоришь, но и остаться здесь навсегда, не возвращаясь в Россию, лишь бы быть рядом с тобой!

-Забыть свою родину? – тихо спросила она, не отрывая от него горячих, грустных глаз. - Только из-за твоей страсти, из-за моей красоты?
-Я люблю тебя, Ирен, - простонал Бремович. – Прости, но очень тяжело подавлять в себе это чувство, хотя я стараюсь, как обещал тебе. Пойми!

-Я понимаю, - кивнула де Кресси. – Но пойми и ты всю мою горечь о моей внешности, которая приносит мне столько боли только оттого, что почти каждый считает позволительным для себя смотреть на меня с вожделением.
Иногда я благодарю Бога, что родилась княгиней, а не простолюдинкой, как эта бедная девушка, которую лапал грязный капитан, и даже не графиней или баронессой, которые прокладывают себе жизненный путь собственным телом. Только мое положение, Николас, спасает меня от всего того, что я ненавижу.
Но и это неравенство угнетает меня! Поэтому прости меня за резкость, с которой я кляну человеческие страсти: любовь, что оказывается лишь похотью, ненависть, переходящую в бессмысленную злобу, самоуверенность - мать гордыни, честолюбие, что ведёт только к властолюбию и обладанию другими.
Никто не смеет обладать человеком! Тем более его низкие страсти! Если бы было возможно, с каким наслаждением я выжгла бы их каленым железом из каждой людской души! – от этих слов, произнесенных с той же страстью, с которой Ирен хлестала плетью беднягу-капитана, Бремович снова вздрогнул, пытаясь понять, как она совмещает в себе все это, и почему даже с перекошенным гневом лицом она остается всё той же Ирен де Кресси, как и при доброй улыбке.

Ответ ему находился только один – она, действительно, такая, неуловимая, одинаковая и разная, сотканная из страстей и управляющая ими, выпускающая те из них и тогда, когда сама считает нужным.

И Николай не стал упрекать ее в том, что она противоречит себе. Не было никакого противоречия. Была только она одна – Ирен де Кресси.



Глава   17.

Сила духа.



Соскочив с лошади, поводья которой тут же принял услужливый конюх, Бремович поблагодарил и поскорее подошел к большой бочке с водой – из нее поили лошадей, рядом стояло ведро.

Николай набрал его доверху и с удовольствием, не раздеваясь, вылил на себя, смывая пот праведного труда косарей. Высох через несколько секунд – жаркий полдень продолжался.

-Граф де Трильи дома? – поинтересовался Бремович у того же конюха, любовно распрягавшего его лошадь.
-Да, час назад вернулся от государя и теперь занимается, - парень махнул рукой на небольшой парк, который начинался по другую сторону замка де Трильи. – О вас спрашивал.

Николай благодарно кивнул и с любопытством направился в указанную сторону, прошел по широкой дорожке, усыпанной щебнем, вглубь парка, пока не достиг небольшой округлой поляны, гладко выстланной короткой мягкой травкой.

По ней носился красивый пегий конь. У Николая замерло сердце, потому что не далее как часа два назад он наблюдал почти ту же картину, только конь был вороным.

Животное то гордо вскидывало упрямую морду, начиная яростно бить копытами и вставать на дыбы, то продолжало нервный рысистый бег по отведенному ему кругу.
Седоку приходилось быть готовым к тому, что малейшая ошибка могла привести его к падению под точеные и сильные, мускулистые ноги животного.
Но, несмотря на это, всадник ухитрялся висеть на стременах, вертеться в седле, как волчок, пролазить под брюхом коня, косившего возбужденным глазом в круг, где улыбчивый, задорный погонщик ритмично щелкал кнутом по примятой траве.

Белая сорочка седока взмокла от пота, прилипла к телу, но он еще некоторое время продолжал это необычное для Николая представление, похожее на те, которые он видел только в далеком детстве, в цирке.

Наконец, кнут щелкнул в последний раз, и погонщик увел коня, блестевшего под солнцем покрытым пеной крупом.
А к Бремовичу, часто дыша, с горящими глазами и удовлетворенной улыбкой, подошел де Трильи, стягивая с себя мокрую, мешавшую сорочку.

«Он похож на греческого бога», - подумал Николай и поймал себя на том, что, увы, как почти любой на его месте, завидует поистине совершенному сложению своего друга.

-И тебе не страшно? – с любопытством спросил он графа.
Александр нервно засмеялся, утираясь чистым полотенцем.
-Теперь нет, привык. Когда учился этому – было страшно. Понимаешь, Николас, тут главное – преодолеть этот страх. Ты должен быть уверен, что не сделаешь ошибки, и, значит, останешься жив.

-Зачем ты это делаешь – пощекотать эмоции? Тебе мало реальных приключений и происшествий, которые случаются каждый день? – изумляясь, усмехнулся Бремович. – Для чего так изматывать себя? Или в этом есть особое удовольствие?

-Есть, - грустно ответил де Трильи, потупившись, вышагивая рядом с Николаем по дорожке к замку. – Физический труд, особенно тяжелый, помогает избавиться от страстей и желаний, от переживаний, никого не задевая, не жалуясь. И это касается только меня, - отрезал он.

Бремович чуть не вскрикнул, удивляясь столь откровенному повторению темы утреннего разговора с Ирен. Ему не хотелось в это верить, но сами обстоятельства поневоле, словно забавляясь, готовили для него все новые потрясения.

-А…обычный путь избавления от желаний путем их удовлетворения для тебя невозможен? – осторожно спросил Николай. – Например, те же куртизанки? Или, скажем, право первой брачной ночи для дворянина? У вас что, его нет?

Де Трильи скривился:
-Есть, но это какая-то средневековая дикость. А куртизанки… Нет, после Дины я не могу…

Бремович покачал головой.
-Такому, как ты, достаточно одного взгляда или слОва, и любая…, - он осекся, потому что де Трильи насмешливо, но беззлобно посмотрел на него.

-Николас, я же сказал, что это должно касаться только меня! – в его голосе появилось легкое раздражение. – Ну, не хочу я так! Мне претит! А если ты так думаешь про крестьянских девушек, то не смей, потому что они гордые и свободные, и ведут себя подобающе. Не то что…, - он в сердцах взмахнул рукой, вспомнив великосветских барышень.

-Тогда женись! – уже весело воскликнул Бремович.
-Обязательно, – в тон ему ответил Александр. – Как только найдется подходящий объект, - и замолчали оба, подумав об одной и той же. – Ладно, Николас, ступай, встретимся в замке, мне надо привести себя в порядок.

Когда свежий и чистый де Трильи нашел Бремовича в гостиной за обеденным столом, тот тоже успел переодеться и теперь с удовольствием поглощал яства, приготовленные бессменным Яколе. Видно, крестьянской похлебки Николаю оказалось маловато.

-Извини за нескромность, Николас, я давно хотел тебе признаться, - Александр подсел за стол, с веселой усмешкой взглянул постояльцу в лицо. – Когда ты только появился у меня в замке, я здорово переживал, что ты будешь домогаться кого-нибудь их наших сельчанок. Я не знал, как бы мне следовало себя вести в таком случае, и пытался морально приготовиться к возможному развитию событий. Но, слава Богу, ты оказался не из таких, - де Трильи продолжал улыбаться. – Ты вообще, вижу, молодец – неплохо справляешься здесь, в чужой стране, со всеми своими потребностями.

Бремович, усмехнувшись, опустил глаза.
-Я отдаюсь науке. Между прочим, очень капризная и страстная дама…, - они оба рассмеялись. – И ужасно ревнивая!

Но де Трильи вдруг осекся и изменившимся голосом спросил:
-Ты был…у нее? – и Николай, не задумываясь, понял, о ком речь.
-Все-таки ревнуешь, – виновато улыбнулся он.

Александр грустно усмехнулся в ответ.
-Что ты, я видел-то ее всего раз и не имею права ревновать. Да и она, наверное, уже забыла обо мне. Это тоже причина, по которой я пытаюсь избавиться от всех своих чувств, в том числе, работая в поле, или с помощью тех упражнений, что ты сегодня видел.
Чувства ослабляют, делают тебя уязвимым, и тогда лучше, чтобы никто не подозревал о том, что у тебя на душе, чтобы не использовать твои слабости против тебя. На жизненном пути люди встречаются разные, например, такие, как Ромео де Пункра. Вот и приходится хранить все в себе, а это тяжело. Но труд ослабляет эту напряженность.

«Опять он говорит о том же, что Ирен. Сдержанность! Откуда только ее взять?»
-Для этого большая сила нужна, - вслух сказал Бремович.

Александр задумчиво взял со стола наточенный нож, повертел его в руках и, вдруг обернувшись, не целясь, всадил почти по самую рукоятку в центр деревянной мишени на стене в нескольких метрах от стола.

Бремович снова опешил.
-Сегодня день моего непрекращаемого удивления тобой! – со смешанным чувством зависти и восхищения воскликнул он. – Как тебе это удается?

-Это ведь не та сила, Николас, о которой говорил ты, - со вздохом сказал де Трильи, подходя и выдергивая нож из мишени. – Так сможет научиться любой через несколько дней. Нужна другая сила – сила духа. Ее воспитать куда сложнее.

-Как я понимаю, именно этим ты и занимаешься, и практически достиг в этом совершенства, - подытожил Бремович.

-По-моему, совершенства достичь невозможно, потому что все мы – живые люди, а не боги. Но до минимума сократить плачевные последствия проявлений наших страстей и слабостей доступно – путем физического труда и размышления. Старик Данте, правда, добавляет к этому еще и искреннюю молитву. Да, она, действительно, помогает…, - он задумался, словно вспомнил одну из таких молитв. – Помогает, если ты искренен в своем стремлении… Слушай, - оживился Александр, - я все думаю вот о чем. Помнишь вчерашний визит Ромео и вашу ссору?
Я очень испугался за тебя, Николас. Мио мог если не убить, то нанести тебе существенные ранения. Но он не единственный в Командории.
Сможешь ли ты постоять за себя при встрече с подобными людьми?

Бремович снова удивился.
-Что ты предлагаешь?

-Если ты, конечно, захочешь. Мы с Яколе часто занимаемся фехтованием по утрам, стараемся ежедневно, если я никуда не уезжаю. Можешь присоединиться к нам, это интересно.

Николай не преминул воспользоваться предложением графа на следующий же день. Правда, подняться утром пришлось раненько.

В большом зале, по стенам которого стояли рыцарские доспехи и было развешано древнее и современное оружие, де Трильи и Яколе, рыжий, кудрявый и веселый, статный парень, вечно залитый здоровым румянцем, но малоузнаваемый без костюма повара, уже разбирали очередную позицию.

Они негромко переговаривались и показывали друг другу приемы не толстыми, но крепкими, гладко отполированными палками, которые были в руках у каждого из них. Потом некоторое время слышались звонкие удары дерева о дерево, и снова обмен замечаниями.
Вошедшему Николаю оба дружелюбно кивнули, словно приглашая присоединиться.

-Что ж, Николас, ты ведь тоже не новичок в этом деле. Умеешь обращаться с холодным оружием? Покажи, на что способен, - улыбнулся Александр.

-И вы называете эти палки оружием? – разочарованно протянул Бремович. – Я-то думал, вы деретесь на рапирах…

-Это была только разминка, - спокойно пояснил Яколе. – А теперь мы переходим к занятиям, - он снял со стены две остро отточенные шпаги, подал одну де Трильи.

-Вы что? Будете по-настоящему? – почувствовав неприятный холодок во всем теле, проговорил Николай.

Вместо ответа старые друзья, действительно, начали настоящий бой. Бремович уже со страхом наблюдал, как сверкают в оконных прямоугольниках светлые клинки, едва не задевая живой плоти.
Но что-то во всем этом казалось Николаю странным. Эти двое дрались не так, как учили его в институте мастера спорта по фехтованию, не так, как привык он сам. Не в смысле жёсткости, напора, скорости. Нет, по всем этим характеристикам противники, скорее, во много раз превосходили не только самого Бремовича, но и его лучших преподавателей. Странным было другое…

-…И вот так, - Яколе сделал легкий выпад, молниеносным обманным движением направил шпагу справа налево и обратно, тем самым выбив клинок из руки Александра, и остановил свой рядом с шеей графа.

-Превосходно! – де Трильи был в восторге, не заметив, как побледнел от увиденного его постоялец.

-Это я сам придумал. Понимаешь, противника можно подвести под нужное тебе движение, когда все его силы и внимание будут направлены туда, куда хочешь ты, а он этого даже не заметит.
Ну, а потом, в соответствии с физическими законами он становится инертен, и на твоем последнем выпаде у него уже нет времени перенести центр тяжести и отбить удар.
Обманное движение способствует отвлечению его внимания и может помочь выбить оружие из рук, как у меня и получилось. Но это в лучшем случае. Однако даже если бы ты не выпустил шпагу, согласись, кончик моей все равно бы уткнулся в твою шею и… все, - пока говорил, Яколе медленно еще раз продемонстрировал весь продуманный им процесс и в конце виновато развел сильными руками.

-Теперь я, а потом ты, Николас, - скомандовал Александр, но, подумав секунду, поправился. – Нет, пожалуй, тебе лучше сначала на палках.

Когда, наконец, очередь дошла до Бремовича, и он оказался «противником» Яколе, только во время боя он понял, чем этот бой отличается от тех, в которых он участвовал во время учебы.

-Сдержанней! Сдержанней, Николас! - весело покрикивал ему де Трильи. – На кого ты злишься, на Яколе или на себя?

Через час напряженных занятий рубашка Бремовича была ничуть не суше, чем у остальных, и он уже собирался взмолиться, чтобы на первый раз его отпустили, но граф сам махнул рукой, давая понять, что занятие окончено.

-Объясните мне, какой прок заниматься этим безо всяких эмоций, - задумчиво спрашивал Николай. – Нас учили, что только в настоящем бою, где ты испытываешь гнев или даже ненависть к противнику, именно эти чувства в конечном итоге дают те силы, которые помогают победить. Человек непредсказуем. Только душевное, эмоциональное напряжение, интуиция может вести его правильным путем в данном случае. А вы говорите о каком-то холодном расчете!

Повар и господин загадочно переглянулись.
-У нас иная теория, Николас. Когда не испытываешь эмоций, подобных названным тобой, ты практически спокоен. Значит, в тебе нет страха, а есть одна только уверенность. Ты, напротив, не тратишь сил на лишние чувства.
Весь твой организм стремится лишь к тому, чтобы точно и как можно быстрее рассчитать каждое движение, потому что именно в нем – твоя жизнь.
Этой сдержанности можно научиться, если вначале привыкнуть к неопасности такой драки вообще – поэтому в самом начале мы использовали палки, это помогает преодолеть страх смерти. И только потом, по прошествии многих занятий, мы перешли к настоящему оружию. Сейчас палки нужны нам только для разбора новых комбинаций.

-Тебя, кажется, напугала возможность, что мы с Яколе можем, в действительности, ранить, а то и случайно убить один другого? – усмехнулся де Трильи. – Это невозможно опять-таки потому, что контролируется каждое движение, его сила, глубина, направление и так далее.
Каждый из нас может остановиться в самый последний момент. Поэтому на протяжении уже многих лет на нас не бывало еще ни одной царапины после таких дуэлей.

Бремович не сдавался.
-Ну, хорошо. Друг с другом вы, как видно, разобрались. Но ведь это не значит, что ваш метод работает и на остальных. Как ты можешь быть уверен, Александр, что в бою с таким, как Мио де Пункра, все сойдется по-твоему? Ты ведь не проверял!

Яколе дипломатически кашлянул и тихо сказал:
-Я, пожалуй, пойду справиться о завтраке, - и с поклоном удалился.

Де Трильи помрачнел, повесил на место шпаги, остановился у распахнутого в парк широкого окна, так что его фигура казалась вся пронизанной прохладным утренним светом.
-Проверял, - сдерживая дрогнувший голос, запоздало ответил он, не оборачиваясь.

Бремович нахмурился, не понимая.
-Ты же сказал, что никогда не участвовал в дуэлях.

-Это правда. Не в дуэлях, а в маленькой войне. Год назад, когда я еще ходил на кораблях морского училища, как раз во время здешнего восстания. У нас было несколько вылазок в ответ на нарушения наших морских границ со стороны восточного соседа – Спиридонии.
Вот там и проверил, - хрипло закончил, как отрубил, де Трильи, как видно, вовсе не желая об этом вспоминать. – Все, Николас, переодеваться и завтракать! У меня сегодня много дел.



Глава 18.

Власть, независимость, доброта.


«Алмазный прииск № 15,
департамент полиции Туффиса, лейтенанту Сайрусу Дайто,
с добрыми пожеланиями и глубоким поклоном в знак уважения.

Милостивый государь!
Вас, верно, удивит мое письмо, которое я собирался написать сразу же по возвращению из Ваших мест.
Но собственные дела, к сожалению, отвлекли меня от того наиважнейшего дела, по поводу которого я теперь пишу.

Почему именно Вам? Потому что Вы – единственный, кого я успел хорошо узнать на прииске и кому доверяю в этом деле.

Вы благородный и честный человек, и я не сомневаюсь, что именно Вы достойно исполните мою просьбу, найдя правильное применение тем средствам, которые я перечислил в банк Туффиса на Ваше имя. Это пятьсот тысяч.
Думаю, Вы понимаете, – те недавние ужасные события, которые произошли на шахте, и результатом которых, по счастью, явилось и наше с Вами удивительное знакомство, не могут не потрясать всякого нормального человека. И я никак не могу забыть несчастных сирот и их изможденных от слез матерей. Поэтому принял решение помочь им хотя бы этой скромной суммой, распорядиться которой доверяю только Вам.
Сообщаю также, что каждый месяц буду перечислять на тот же счет еще по сто тысяч.
Надеюсь, мой поступок в какой-то мере положительно повлияет на судьбы всех этих людей. Номер Вашего счета … … …
Заранее благодарен, Ваш покорный слуга и должник
граф Александр де Трильи.
15 августа 2070 года».

       Это письмо граф отправил с нарочным вечером следующего дня после бала у де Летальена. Через десять дней с тем же нарочным он получил ответ.

«Глубокоуважаемый господин де Трильи!
Вы не можете представить себе, как я был рад, прочитав Ваше письмо! С той же большой радостью сообщаю Вам, что вся сумма, полученная с указанного Вами счета, будет использована в строительстве медицинской амбулатории.

Для этого новый управляющий нашего прииска заключил договор с крупной строительной артелью Туффиса. Первый камень был заложен уже вчера. И это великое счастье для всех наших жителей, от имени которых я безмерно благодарю Вас, а они молятся за Вас.
Что же касается тех ежемесячных выплат, которые Вы так милостиво собираетесь отчислять на наши нужды, спешу уведомить Вас, что это было бы лишним и ввело бы Вас в нежелательные затруднения.

Нам очень не хотелось бы Вас так обременять, и вот по какой причине. Уверен, Вам будет приятно узнать, что Вы не одиноки в своих благородных побуждениях, потому что за день до получения Вашего письма нам сообщили, что прииск куплен ее светлостью княгиней де Кресси.
Мы уже получили от нее в дар миллион золотом на реконструкцию и расширение прииска, его шахт, а также на строительство и содержание новой школы, к чему в данный момент и приступаем.

Старая школа была очень мала и не отапливалась. Так что по воле удивительного провидения в Вашем лице и в лице ее светлости наш маленький, мало кому известный прииск, возможно, скоро превратится в небольшой уютный город, куда мы все с удовольствием приглашаем Вас в гости.

К сожалению, я лично не знаком с ее светлостью, и хотя и направил ей благодарственное письмо, но если с ней знакомы Вы, очень прошу еще раз на словах передать ей нашу горячую благодарность.
С этим остаюсь, с поклоном и уважением,
теперь уже капитан полиции Сайрус Дайто.
23 августа 2070 года».

Де Трильи перечел письмо еще раз, с неменьшим удивлением, и, отложив его в сторону, глубоко задумался. Как эта девушка успевает везде? Откуда она узнает о происшествиях в разных концах Командории? Неужели она, действительно, так богата, что может потратить на рядовой прииск одномоментно столь крупную сумму денег?

Эти и многие другие похожие вопросы всплывали в его растерявшемся мозгу, который уже через пять минут напряженного, но бесплодного мудрствования, не знал, куда от них скрыться.

-В конце концов, - сказал Александр сам себе, – это не мое дело. Значит, она способна на это. И она хороший человек, если умеет так поступать.

На этом его размышления странным образом прекратились, переключившись на более прозаические. Он оделся по-дорожному – в простые серые сюртук и штаны, натянул короткие сапоги из тонкой кожи, светлую шляпу и отправился на конюшню.
Ему предстояло снова выполнить небольшое поручение герцога и побывать у барона де Релетто, жившего в самом древнем замке Командории.
Этот человек слыл прекрасным хозяином и ученым и занимался разведением сельскохозяйственных культур, пригодных для использования на этой земле, начиная злаковыми и заканчивая экзотическими фруктовыми деревьями.

До замка де Релетто Александр добрался верхом за два часа. Это было огромное сооружение весьма воинственного вида снаружи, но уютное и ухоженное внутри.

Фасад замка раздувало от собственной напыщенности и до смешного грозной торжественности. Главная башня, через которую проходили центральные ворота, казалась низким, пузатым великаном, который бьет себя в грудь руками – рукавами крепостной стены, и этот его боевой клич слышен на всю степь.

За крепостной стеной располагался перестроенный уже нынешним его хозяином дворец, а точнее, просто большой дом, бесхитростный, безо всяких украшений. Он был окружен полумесяцем старого парка, в котором, однако, наблюдался удивительный порядок, впрочем, как и в обширном дворе, где располагались хозяйственные постройки – конюшни, склады, амбары, лаборатория, теплицы.

-Добрый день, господин барон, – приветствовал де Трильи хозяина и повелителя всего этого мирка, как раз покидавшего одну из теплиц – низкое строение со стеклянной крышей.

-Рад видеть вас, Александр, – сухопарый старик в старомодном парике с буклями, словно проснувшись от своих мыслей, расплылся в доброй улыбке. – Давно вы у меня не были – целую вечность!

-Вы позволите взглянуть, что у вас тут произрастает? – попросил Александр, дивясь количеству теплиц. – Я всё хотел узнать, зачем в нашем и без того жарком климате столь высокие температуры для выращивания растений.

-Это научный труд, милый молодой человек, - добродушно пояснил барон. – Здесь я испытываю растения на прочность к жаре и холоду, к разному режиму полива, слежу, как они ведут себя в присутствии тех или иных условий. Вот здесь, например, температура около плюс пятидесяти градусов по Цельсию, - он снова приоткрыл дверцу теплицы, и Александр, заглянув внутрь, чуть не задохнулся от высокой влажности горячего воздуха, наполненного множеством испарений зеленых растений, тянувших листья и стебли из земли, либо из деревянных кадок различной величины.

-Да, с непривычки это тяжело, - согласился де Релетто. – Подогрев я осуществляю с помощью паровой машины, приобретенной мной в Туффисе на заводе – новейшая разработка! А холод добываю сам, с этим сложнее. Мы выкачиваем ледяную воду из скважины, специально пробуренной прямо здесь, по ту сторону парка. Но, сами понимаете, создать достаточно низкую температуру возможно только в период дождей, когда окружающий воздух не прогревается больше, чем до плюс десяти градусов…
Однако я замучил вас рассуждениями, простите, о своих питомцах я готов говорить часами и даже целыми днями, - он весело махнул рукой.

-С удовольствием был бы рад послушать, господин барон. Меня тоже интересует разведение растений, я хочу повысить урожайность на своей земле. Еще хотел бы попросить у вас позволения как-нибудь приехать сюда с моим постояльцем. Это ученый из России. Думаю, ему тоже будет прелюбопытно узнать о ваших опытах.

-Всенепременно! Буду счастлив помочь.
-А сегодня я у вас по поручению его светлости. Вот, привез договор на очередной сезон, - де Трильи протянул барону плетеную из тонкой, дорогой кожи папку с бумагами.

Де Релетто не скрыл легкого смешка.
-Ай-яй-яй, я предупреждал государя, что покупать у меня готовые корма будет дороже, чем самим научиться получать их…

Де Трильи с сожалением пожал плечами.
-Это решение его светлости. Я его понимаю – при наличии средств всегда легче покупать уже готовые результаты труда, чем достигать их самостоятельно.

-Да, такова человеческая природа! – барон рассмеялся. -  Ну, что ж, тогда пойдемте в дом. Останетесь пообедать, отдохнете, а я пока разберусь с вашими бумагами. У меня сегодня день, богатый на посетителей, - загадочно проронил он.

По лестнице, ведущей от входа во дворец, к ним спускалась Ирен де Кресси, в белом платье, сияющая под лучами яркого солнца.
Александр собирался что-то сказать, но, увидев ее, замер на полуслове, и барон, оглянувшись, понимающе улыбнулся.

-Вы уже закончили, ваша светлость? – де Релетто был удивлен. – Так скоро! За четверть часа подписать почти полсотни накладных? Вы, что, их не читали?

Ирен рассмеялась.
-Я всегда читаю то, что собираюсь подписывать. Но у меня мало времени, - пояснила она и слегка поклонилась графу. – Здравствуйте, господин де Трильи! Рада встрече.
-Я тоже очень рад, - улыбнулся Александр.

-Ваша светлость, значит, вы не отобедаете с нами? – хозяин замка расстроенно покачал головой.
-Простите, милый господин де Релетто, как-нибудь в другой раз, - Ирен задумчиво потупилась. – У меня всего несколько минут, и я бы с удовольствием немного прогулялась по вашему парку, если бы вы, граф, составили мне кампанию, - с искренней просьбой она посмотрела на де Трильи.

Тот с радостью согласился.

-Я очень люблю этот парк, - говорила княгиня, пока они неспеша входили под сень вековых деревьев, мирно шуршащих густой листвой высоко над головами. – Только жаль, редко бываю здесь.
Таких парков нет больше ни в одном уголке Командории. Здесь уникальные деревья, вот, например, та липа, ей двести лет, - указала она на красавицу, распустившую ветви, словно руки прелестной танцовщицы, в кругу других танцоров, окружавших ее на поляне под мягкие, переливчатые трели птиц, среди которых то и дело неповторимо солировал соловей. - Ее посадил прапрадед нашего дорогого барона, который, кстати, был отцом множества парков по всей Командории.

-Хороша, - согласился де Трильи. – Созерцание таких картин очищает душу, бесконечно занятую насущными делами. Вы тоже здесь по делам? – полюбопытствовал он.

-Да, покупаем у барона кое-какие плоды сельского хозяйства. Он хороший агроном, а у нас с отцом растет далеко не все, - с чистой, детской завистью сказала Ирен. – А вы бываете тут с поручениями герцога?

-Да, ваша светлость. У государя большая конюшня, и его собственных полей не хватает, чтобы прокормить такое количество лошадей.

Ирен смешливо поморщилась на «вашу светлость» и весело сказала:
-Знаете что, давайте уже называть друг друга по имени. Это короче и удобней. Тем более у вас такое красивое имя – Александр, значит, защитник. Это очень славное имя, - и задумалась о чем-то своем.

Де Трильи улыбнулся, искоса поглядывая на ее строгий профиль, не допускающий никаких возражений.
-А ваше имя означает мир.

Ирен с интересом взглянула в его спокойное лицо.
-Верно, только я обычно стремлюсь к войне, потому что кругом много несправедливости, которую я не в силах равнодушно наблюдать. Мне кажется, Александр, вы тоже против несправедливости, и поскольку вы – солдат, морской офицер, значит, тоже привыкли воевать.

На это де Трильи покачал головой и вздохнул.
-Нет, Ирен, для меня война, даже самая справедливая, это всегда убийство. И то, что я солдат, только еще более убеждает меня в этом. Я не хочу воевать, хотя по долгу службы умею это делать.

Она снова смерила его лицо испытующим взглядом, и граф поразился, сколько было в нем силы и стремления узнать, понять, почему он сказал именно так.
-Тогда странно, что вы столь ревностно служите его светлости, который очень любит воевать, и не всегда справедливо! – насмешливо проговорила княгиня.

Де Трильи несколько смешался от этих слов, неприятно задевающих государя, но ответил примирительным тоном:
-Не знаю, за что вы так не любите его светлость, но у него была тяжелая судьба, он рано потерял родителей, подростком оказался на престоле, облеченным большой властью. Все это не могло не сказаться на его характере.

-Значит, вы оправдываете его? Вы, который сам пережил такую же страшную потерю? – с чувством воскликнула Ирен и даже остановилась в негодовании.

-Но я не стал государем, - заметил Александр, любуясь на ее лицо, где эмоции проявлялись с непосредственностью волн, менявшихся от любого, даже небольшого прикосновения к водной глади. – Мне легче.

Де Кресси сдержала гневное дыхание, пошла вперед, упрямо наклонив голову.

Нагоняя ее, де Трильи примирительно продолжал:
-И потом, я служу, согласно присяге. Это клятва верности, клятва чести, которую нельзя нарушить.

-И нет ничего, что могло бы заставить вас нарушить ее? – напряженно спросила девушка.

Александр помолчал.
-Вообще-то я не думал об этом. Наверное, есть. И, пожалуй, только одно – если тот, кому присягнули, первым предаст того, кто присягал.

-Это как? – не поняла Ирен.
-Пока не знаю, - усмехнулся граф. – Не могу себе представить, что должно произойти, но, наверное, это должно быть предательство с подлым, полным сознательным отказом, отходом от прежних отношений... Скажите, Ирен, - внезапно обратился он к ней. – Вот как, по-вашему, если человек любит невесту своего друга, это предательство?

Ирен удивленно пожала плечами.
-По-моему, любовь – это выбор двоих. Если он совпадает, они – вместе, если нет, тут никто не виноват. Это не предательство. Это судьба…
Смотрите! – вдруг воскликнула девушка, глядя под ноги, и восторженно схватила Александра за руку. – Ящерка! Какая красивая! – по траве, действительно, скользила почти незаметная, длинная, тонкая, зеленоватая с перламутром, ящерица. Темный раздвоенный язычок пытливо мелькал перед ней.

-Тише, не то она испугается и скроется слишком быстро, - остановил девушку граф.

-Подумать только! Она прекрасна! Какое совершенное существо создал Творец! – Ирен завороженно улыбалась, не отрывая взгляда от ящерицы, и де Трильи с трудом подавил улыбку, видя перед собой другое, во много раз более совершенное существо.

Они оба некоторое время следили за тем, с каким природным изяществом эта безобидная и беззащитная ящерица пробиралась между травинок. Вокруг нее равнодушно ползали другие обитатели самого нижнего яруса парка – муравьи, жучки, улитки – каждый по своим немудреным, но важным делам.

-В кусты ползет, - прошептал де Трильи. – Наверное, у нее там нора.

Ящерица вильнула хвостом и скрылась в зарослях цветущего кустарника, напоминавшего шиповник.

-Я никогда не видела их нор, я думала, они живут только в естественных укрытиях, - тихо удивилась Ирен. – Я сейчас, – и не успел Александр опомниться, как девушка оказалась за колючей, до колен, зеленой оградой. – Вот она, я ее вижу! Действительно, нора! – как ребенок, обрадовалась де Кресси, приседая. – Надо же! Удивительно! Неужели она, такая маленькая и слабая, сама устроила себе это жилище?

-Вряд ли, - рассмеялся де Трильи. – Скорее всего, его бросил крот или мышь, а ящерица, как вы говорите, нашла естественное укрытие.

-О, Господи! – вырвалось у Ирен, когда она выпрямилась и увидела, что кустарник обступил ее со всех сторон и цепляется за подол платья своими колючками. – Угораздило меня влезть сюда!

Александр молча перешагнул через заросли, сильными руками легко поднял Ирен и опустил уже на свободном пространстве.

Она не сопротивлялась, только негромко вскрикнула:
-Ах, нет! Зачем же...?

Освободившись из своей зеленой тюрьмы, Ирен даже сказала «спасибо». Но глаза ее смотрели на спасителя со смущением и укором:
-Зачем вы? Не стоило. Я бы сама выбралась.

Де Трильи с изумлением заметил, что она совсем не кокетничает и, действительно, всерьез недовольна, что ее лишили самостоятельности.
Ему даже показалось, что Ирен собирается доказать свои слова, повторно забравшись в кустарник и выбравшись из него. Но это было бы нелогично, неразумно – и она не могла себе такого позволить.

Всё это очень расположило де Трильи, и он добродушно усмехнулся:
-Интересно, и каким же образом вы собирались это сделать?

-Так же, как забралась, - беспечно пожала плечами Ирен и со вздохом сожаления оглядела все же испорченный в нескольких местах подол длинной пышной юбки с воланами. – М-да, любопытство наказуемо.
Вот именно поэтому я предпочитаю мужские костюмы, в них очень удобно, и всякое подобное любопытство всегда бывает удовлетворено.

-Вы позволите вам помочь? – Александр указал ей на прилипшие кое-где к подолу клейкие листья кустарника.

-Спасибо, я сама! – воскликнула девушка, приседая, чтобы удобнее было обирать с юбки незваных зеленых гостей.

Де Трильи тоже присел и несколько вызывающе посмотрел на нее.
-Ирен, простите мне это замечание, но я так думаю, и поэтому решил сказать. Вам не кажется, что в стремлении все делать самой, отказываясь от услуг других, вы обижаете этим людей, которые считают своим долгом заботиться о вас?
Я не конкретно об этой ситуации, вы вовсе не обидели меня, но вообще…

Княгиня на несколько секунд опустила глаза, задумчиво наблюдая, как Александр аккуратно отдирает зеленых разбойников с подола ее юбки.

-Пожалуй, вы правы, - наконец, сказала Ирен. – Спасибо. Я, действительно, ищу независимости. Потому что она дает власть над людьми. Но это не из-за власти, как таковой. Просто независимый человек подобен богу и многое может сделать.

-Но ведь мы, люди, все в той или иной степени влияем друг на друга, а значит, зависим друг от друга, - нерешительно проговорил граф.

-В принципе, верно. Однако не всякое влияние говорит о зависимости. И, более того, не всякая зависимость – показатель несвободы. Но если у меня есть власть независимого человека, я могу делать то, что считаю нужным – делать добро, не оглядываясь ни на кого. Не ожидая похвалы или порицания от других.

Де Трильи внимательно посмотрел на нее снизу вверх, ища хотя бы тень сомнения на светлом высоком лбе. Тени не было.

-Разве для того, чтобы делать добро, необходима власть? Его можно творить просто так, - тихо сказал граф.

Де Кресси вздохнула, выпрямилась, они снова пошли рядом. Впереди просветлело – парк заканчивался.

-Да, конечно, - продолжала княгиня. – Но власть дает в этом смысле преимущества, поскольку своим добрым примером она может научить других. Мало кто будет повторять поступки доброго, но несчастного и бесправного нищего, он вызовет лишь улыбку сожаления, может быть, благодарности, о которой скоро забудут, - де Трильи удивился, что она говорит с горечью. Значит, все-таки сомневается в сказанном? – Но если добр государь, или крупный чиновник, который всегда на виду, который независим и руководим своей совестью, такой обращает на себя внимание, его уважают, ему подражают, его слушают…

Граф не нашелся пока, что возразить.

-Вы простите меня, Александр, что я впала в эту философию, - грустно поморщилась Ирен. – Иногда я задумываюсь над тем, права ли я. И каждый раз некие внешние обстоятельства убеждают меня в правоте моих поступков. Поэтому я живу так, как решила для себя. И не сверну с этого пути.

Де Трильи с интересом наблюдал, как снова изменилось выражение ее лица, ставшее из задумчивого непреклонно-жестким.

-Меня просили повторно передать вам горячую благодарность за ваш дар алмазному прииску номер 15, - улыбнувшись, сказал Александр.

Вспыхнув, Ирен воскликнула:
-Откуда вы… Ах, да, наверное, капитан Дайто написал вам письмо.

Теперь удивился де Трильи.
-Ведь вы не знакомы, тогда как вы догадались, что мы с ним в переписке?

-Не догадалась, я знаю, - спокойно ответила она. – Но из каких источников, пока позвольте умолчать, - и вдруг звонко сказала. – Однако, раз уж мы с вами достаточно откровенны, в свете всего нашего разговора также позвольте сделать вам одно замечание.
Мне показалось, что, совершая добрые поступки, вроде сегодняшнего моего вызволения из кустов, или даже такие безусловно благородные, как ваш денежный дар прииску, вы боитесь показаться навязчивым, хотя этой самой навязчивости в вас нет ни капли.
Вы будто боитесь, что не угодите кому-то своими поступками. Однако все равно продолжаете их совершать. Почему? Если делаешь, не бойся, если боишься, не делай, так предупреждали древние.
Значит, если вы выбрали этот верный путь, следуйте ему без оговорок и извинений. Разве не так? – горячая черная бездна ее глаз обожгла де Трильи, он не выдержал и отвел взгляд.

-Вы тоже правы, Ирен. И я благодарен вам и постараюсь следовать этому совету.

Во дворе к княгине подвели ее красавца-вороного.
Де Трильи ласково потрепал спокойное животное по холке, окинул его знающим взглядом, подивился:
-Быстрый скакун!

Ирен загадочно улыбнулась.
-Да, Орлик единственный в своем роде. Эту породу выводили много веков мои предки, князья де Кресси. Они долгое время разбойничали в этих краях, им нужны были выносливые и очень быстрые лошади. Поэтому князья скупали или просто выкрадывали самых лучших по этим качествам особей, получая от них еще более удивительное потомство.
Согласно семейному преданию, у прапрадеда однажды соседи увели одну такую лошадь. Он послал своих людей – выкупить или вернуть ее силой.
Но у них ничего не вышло, соседи убили их всех. Однако перед смертью один из слуг, по-видимому, выполняя волю князя, заколол и ту лошадь, чтобы она не досталась уже никому, - Александр, в напряжении слушая этот странный рассказ, видел, как мучительная складка пролегла между черных бровей девушки, словно ей было стыдно вспоминать дела далекого прошлого.

-Орлик один из последних отпрысков той породы и рядом со мной уже пять лет. Он чувствует меня на большом расстоянии, может несколько суток обходиться без пищи и воды и при этом скакать без устали. Нет, - простодушно усмехнулась Ирен. – Я не устраивала ему таких тяжких испытаний.
Но и того, что он умеет, мне вполне достаточно. Хотя, я также знаю, что, если понадобится, он сделает все, о чем я сейчас говорила, - конь покосился на хозяйку веселым глазом, Ирен поставила ногу в стремя, собираясь вскочить в седло сама, но, заметив подставленную руку Александра, смеясь, слегка оперлась на нее и оказалась на Орлике.

-Спасибо вам еще раз. Надеюсь, скоро мы сможем продолжить наш сегодняшний спор о добре и независимости. Удачи вам, Александр! – он долго смотрел вслед удалявшейся безупречной рыси Орлика, скоро перешедшей в галоп, со смешанным чувством – немного обиды, немного удовольствия, - и только потом понял, что ему очень хочется снова увидеть ее и говорить, говорить обо всем, бродя по этому парку в поисках ящериц или других удивительных его жителей – безмолвных свидетелей их беседы.