Часть 1. Глава 3

Я нежился в ванне. Мне было настолько хорошо, что я даже закрыл глаза от удовольствия. Воняло хвоей – единственной пеной для ванн, которую я нашел. Ладно, я уже привык. Мне даже нравится то, что в этом доме есть всё, что мне нужно, только немного другое. Так веселее. Еще мне нравилось, что здесь в каждой комнате есть личные душ и ванна. Не то, что в казармах – одна душевая на шестнадцать человек. Но более всего меня привлекало то, что здесь было полно всяких баночек-скляночек. Разные ароматы, разные цвета и формы – я радовался всему этому, словно ребенок. У меня в жизни столько вещей не было.
В дверь постучали. Я проигнорировал стук, так как он доносился до меня сквозь слой воды – я нырнул. Стук повторился. Недовольно высунув лицо из-за бортика ванны, я стер со своего лица все эмоции (а вдруг кто увидит, что я не бездушная скотина) и протянул:
- Что надо? Я занят.
- Ты хотел сказать: «Мы заняты»? – Донесся из-за двери веселый голос пьяного Наполеона. Это могло означать лишь одно: понежиться в воде мне не удастся. Плохо, плохо. Хотя... Стоп, дверь же закрыта на замок. Ха-ха, я перехитрил тебя, Политик. Довольно усмехнувшись, я снова нырнул под воду.
Из колонок на меня полилась спокойная музыка. Вроде бы Флёр «Шиповник». Я раньше их слушал, когда невмоготу становилось.
«Солдаты погибших армий
Блуждают с простреленной грудью
Переплелись мои корни в тесной братской могиле
Скажу им: "Закончились войны!", скажу им: "Вы победили!"»
Вот черт. Он что, специально? Сам ведь отправлял солдат на верную смерть. Он сам видел моря крови. Он сам закрывал мертвецам глаза. На поле боя во время атаки я был только раз. И больше никогда. Ну его к черту. В воздухе прямо пахнет кровью, а взгляды мертвецов манят за собой... Это было сущим кошмаром, как для Наполеона, так и для меня. Наша психика была впервые надломлена, когда нам только-только исполнилось семнадцать. В том бою выжили не многие, но еще меньше осталось в живых во время внезапной атаки где-то в Сирии. Командование тогда отбыло куда-то в спешке, на Наполеона тогда бросили все узды правления боем, который оказался слишком неравным. Шестнадцать рот, двести человек в общем против превосходящего почти в два раза количества противников. Честно говоря, никто и не заподозрил надвигающийся шторм. Авангард врага показался с подветренной стороны в три пятнадцать ночи. Дозорные зашевелились только в три двадцать, когда пули из снайперок прошили флаг. Ребята были слишком сонными, поэтому помедлили с подачей сигнала.
Выжили единицы, но враг не прорвался вперед. Отступили обе стороны, но враг не прорвался. Потери были значительными, а крик умирающих звучал эхом в моей голове еще много лет. Потом я свыкся.
После той бойни на моих погонах появилась полоска и звезда. Не знал, что этим можно откупиться от ежедневных ночных кошмаров.
Дверь слетела с петель. Я инстинктивно вскочил, а потом нырнул под воду. Меня бережно подняли оттуда и закутали в полотенце. Я закатил глаза. Затем постучал зубами, так, для профилактики, чтобы не расслаблялся.
М-да. Алкоголем несло от него за версту. Вообще, за что я полюбил этого алкаша? Сам не знаю. «Я растворяюсь в тебе – видишь? Я растворяюсь в тебе плачем... Это еще хоть что-то для тебя значит?» - писал украинский прозаик и поэт Юрий Издрык. Верно он писал. Я действительно полностью отдавался Политику. Он дополнял меня так, словно мы две половины одного целого. Но, при этом, мы были абсолютно разными. Прав был тот, кто сказал, что противоположности притягиваются. Подписываюсь под каждым его словом.
- Эй, чмо тленное, ты там живой? – Услышал я голос психованного.
- Ага, - кивнул я в ответ и отвернулся в другую от него сторону, - в честь чего выпил?
- Так Дон с Дюмой явились.
- Правда? – Я оживился и начал крутить головой вокруг, будто бы надеясь на то, что они в этой комнате. То, что я ошибся, не сильно огорчило меня.
Вот это да... Радуга. Чертовая радуга, а не Кихот. Ирокез колючками. Всё это вспыхнуло передо мной, когда я, оклемавшись и одевшись, зашел в зал. Ну, он практически не изменился. Ну и славно. Мне его так не хватало. Я это только сейчас понял. Сохранив маску безразличия на лице, я окинул взглядом пополнившуюся братию из восьми человек, вместе со мной.
- Этому больше не давать, - буркнул я, кивая на стоявшего сзади Наполеона.
- А сам как, не против выпить? – Спросил Кихот с хитрющей улыбкой.
- Присоединяйся, - с усмешкой предложил Жуков, даже не глядя на меня. Эгоист.
Я отрицательно покачал головой. Присутствие такого количества народа отбивало у меня желание разговаривать. Теряюсь в этом потоке голосов. Почувствовав мою пробуждающуюся неуверенность, меня сгребли в охапку и усадили рядом с собой на диван. Я с благодарностью посмотрел на своего спасителя и умостился у него под боком. Бетанцы что-то увлеченно рассказывали альфийцам. Кажется, о волшебном спасении Максима из лап смерти (рассказывал Гамлет). Центральной фигурой, как всегда, был Политик. Я закрыл глаза и прислушался к сердечной мышце, тщательно оберегающей жизнедеятельность моего любимого. Тот же занялся тем, что перебирал пряди моих волос. До жути это не люблю, но, если начну сопротивляться, то меня сдавят могучей рукой и продолжат мучить меня. Поэтому, с маской пофигизма на лице, я терпел.
Точно так же он делал пять лет назад, когда, во время переезда с одной точки во вторую, я, раненый, спал на его руках. При этом моя рана была абсолютно случайной: я поскользнулся и ударился об угол стола. Тогда я даже не подозревал о том. Что он меня любит. Сам я был влюблен в него по уши, но умело скрывал это. Да и что это такое: два солдата и влюблены друг в друга? За такое могли и пристрелить без объяснений. Для всех мы были идеальной командой, образцом дисциплины и слаженности действий. Идеально синхронизированной машиной для убийств, идущей в начале авангарда.
Войны были всегда, что бы гражданские не думали. Нашей задачей было истреблять очаг восстаний до того, как они разгорятся в полную силу. И мы с этим справлялись, не считая одного случая...
Я вскочил, будто бы пробудившись от кошмара. Меня уволокли подальше от комнаты и усадили на подоконник. Я безмолвно уперся в глаза Наполеону и он, умеющий читать меня, мигом сообразил всё. Прижал к себе, покачивая из стороны в сторону. Я еле ощутимо вздрагивал. Голова болела, как от взрыва, и я беспомощно обхватил шею любимого. Я почувствовал себя каким-то романтиком, что мне не понравилось, но я не мог найти в себе силы оторваться от своего Короля. Он мой, только мой. Он всегда был моим и будет моим до самой нашей смерти. Моя прелесть... Я умело уклонялся от его поцелуев, ликуя в душе. Я бы даже назвал это «эйфорией», если бы не знал толкование этого слова. Простите, но ни паралича, ни травм мозга у меня не наблюдается. Что, несомненно, радует не только меня, но и Наполеона.
Он взял меня за руку и оторвался от меня. Достал из кармана коробочку и открыл её. Я ожидал увидеть что угодно, но только не обручальное кольцо. Пока я отходил от шока, мужчина надел кольцо мне на палец. Я перевел взгляд с золотого украшения на моем пальце на лицо Политика. Он ухмыльнулся и впился мне в губы. Я не сопротивлялся. Пускай человек порадуется, мне не жалко. Единственное, что меня немного стопорило, было то, что мы с ним официально обручились. Я не удивлюсь, если он отвалит огромную сумму и нас распишут в ближайшем ЗАГСе. Всякое ведь бывает. Особенно когда мой любимый – богатый Буратино. Я мысленно похвалил себя за прекрасный выбор и даже разрешил отнести себя наверх.
Когда мы вернулись назад, Кихот подпрыгивал от распирающей его изнутри какой-то радости. Меня начали грызть смутные сомнения, и я спрятал левую руку в карман. Дон, наконец, не выдержал, и ляпнул:
- Мы с Тамарой ходим парой, пи...
А дальше его опрокинуло вместе со стулом благодаря прямому попаданию конфетой в его лицо. Наполеон задумчиво подкидывал вторую конфету в руке. Из-под стола послышался радостный вопль:
- О, конфетка!
Я хмыкнул и упал на диван. Рядом со мной оказался Наполеон, а с другой стороны – Жуков. Оба смотрели на меня, причем второй с явным недоверием. Он кивнул на Политика, затем глянул на меня в ожидании ответа. Я кивнул, отворачиваясь. Меня схватили за руку и уволокли уже во второй раз. Только теперь это был Маршал. Я приподнял бровь. Он наклонился ко мне, прикоснулся губами к моему лбу и шепнул: «Спасибо». Затем развернулся и ушел наверх. Я почти что бросился за ним, но меня остановила рука, лежавшая у меня на плече. Я повернулся к Наполеону, а он улыбнулся и сказал, что Жукову просто следует побыть наедине.
Мы вернулись в зал.
Сверху послышался грохот ломающейся мебели. Я поежился и ткнулся носом в шею Наполеона. Он приобнял меня одной рукой, второй постукивая по резной столешнице.
Есенин вскочил на ноги, предлагая всем сделать пиццу. Люблю я этого парня, умеет он разрядить атмосферу. Дюма поднялся за ним, улыбаясь. Кудри на его голове смешно подскочили и улеглись обратно. Он мне тоже очень нравился. Честно говоря, мне нравились все, кроме Гюго. Он был слишком заметен. Не люблю крикливых. Хотя, Наполеон тоже любил покричать. Обычно он делал это внезапно и очень «мило». А когда он злился... Там спасаться надо. Бежать подальше. И не сопротивляться ни в коем случае. Зато какой он нежный, когда извиняется за каждый мой синяк. Целует их. Мерзость, но приходится терпеть. Между прочим, когда он в таком состоянии, из него можно выбить что-то ценное или безделушку вроде машины или квартиры. Честно говоря, я любил бы его и без денег. И буду любить дальше. Страшно признаться, но я буду любить его всегда.
Однажды мне сказали, что я глупец. Да, я самый глупый из ныне живущих смертных. Я готов отдать за него всё. Даже свою жизнь. Я люблю его очень сильно, а он... Кажется, он тоже меня любит, хоть и знает, что я продавал себя. И теперь мы будем вместе.
Впрочем, жили мы и раньше вместе. Да и любили мы друг друга и раньше. Ничего не изменится. Разве что появятся кольца на безымянных пальцах.
Политик коснулся губами моего лба. Я улыбнулся, обнимая его руками. Он поднес бокал с вином к моим губам, и я послушно сделал глоток. Прекрасный вкус.
- Ты меня алкашом сделать решил? – Я скептически поднял бровь.
Он только засмеялся мне в ответ.
Я обиженно отвернулся от него. Конечно, наигранно. Я никогда не умел обижаться. Иначе мы бы не сидели сейчас на диване.
- Слушай, Бальзак, как думаешь, где мы?
- Я не знаю. Где-то в лесу. Не расчлененные, вполне живые. Дверь заметена снегом, иначе я бы уже давно искал магазин с сигаретами.
- Хм, - он провел рукой по моему боку, отрешенно разглядывая что-то за моей спиной. – А что, если нас сюда всех завезли с какой-то определенной целью?
- Честно говоря, у меня уже возникала такая мысль. Хотя... Мне всё равно. Я благодарен этим людям.
- Понятное дело, они ведь вернули мне тебя. Ты же без меня сдохнешь, - мурлыкнул он.
Я толкнул его. Он завалил меня и начал щекотать. Я, с каменным лицом, рассматривал потолок. Кто-то кашлянул. Мы оба приняли положение строго перпендикулярное дивану. Кихот снимал всё на камеру.
Не сложно описать мое лицо при виде этого: крепко сжатые губы, злые глаза и торчащие во все стороны волосы. Дон хохотнул и, достав из камеры карту, кинул её к себе в карман. Наполеон двинулся было к нему, но затем спокойно сел обратно. Поднял мою левую руку и показал всем моё кольцо. В зал как раз вошли Дюма и Есенин. Благо, торт нес Есенин. Дюма же просто встал с разинутым ртом. Криво усмехнулся Наполеон. Взвизгнул внезапно проснувшийся Гамлет. Горький сонно моргнул пару раз и снова заснул. Я готов был расчленить моего любимого.
Я тихо прошипел:
- Сволочь.
Политик подарил мне одну из своих коронных улыбок и начал:
- Торжественно хочу заявить, что, как только мы выберемся отсюда, мы распишемся в ближайшем ЗАГСе. Влюблен в Бальзака я давно – семь лет уже как. Он был вторым, кого я увидел и полюбил. Первым был я. Пять лет я скрывал свои чувства, и только после того, как наше подразделение распустили, я признался. Удивительно, но Критик ответил мне взаимностью. Уже через пять месяцев мы жили вместе. Сегодня я решился и сделал ему предложение.
Он замолчал. Молчали все. Даже Гамлет, что ему не свойственно. Я шипел на Наполеона. Первым голос подал Кихот:
- Голубой вагон бежит-качается...
Но он так же быстро заткнулся. Гамлет начал хлопать в ладоши:
- Прекрасное представление. Браво. Сыграли классно. Долго репетировали?
Сзади послышался голос Жукова:
- Это правда.
Все перевели взгляд с нас на него. Мужчина криво усмехнулся. Я от него не ожидал такого. Наполеон взял меня за руку. Маршал посмотрел на меня:
- Это мой прощальный подарок тебе.
Я благодарно улыбнулся ему, а он развернулся и пошел в сторону бара.
Дюма неуверенно и тихо произнес:
- Поздравляю вас...
Есенин проложил себе путь к столу и поставил торт на него:
- Давайте праздновать, что ли?
- Тортик! – Взвизгнул Дон, мгновенно забывая о нас и преклоняясь перед тортом. Дюма расставил тарелки.
Я маленькими глотками пил чай. Дюма беззаботно болтал с Горьким. Кихот внезапно задал вопрос:
- Слушайте, а вы все на какое имя паспорта-то получали? Я, к примеру, теперь Дэн.
Дюма оказался Юрой, Максим – Максимом, Есенин – Сергеем, Гамлет – Сашей, Жуков, насколько я знал, взял имя своего предшественника – Георгия Жукова. Наполеон стал Альбертом, а я – Артуром. В общем, оригинальностью никто не отличался.
Я никогда не умел запоминать имена. Только одно врезалось мне в память – Эрих Ландерс. Он спас мне жизнь, отдав взамен свою. Его металлический жетон с номером теперь всегда был у меня вместо браслета. И сейчас я задрал рукав для того, чтобы взглянуть на последнее, что осталось от обычного человека, сделавшего невозможное для меня.
Наполеон поймал мой взгляд и положил руку на моё запястье. Я усмехнулся. Ему я тоже благодарен, хоть и в меньшей степени.
Я благодарен многим людям. Командору, ставшему нам отцом, моему психологу, лечившему меня от контузии, Наполеону, Жукову, еле вытянувшему меня из глубокой депрессии. Всей команде. Всему спец. подразделению. Всем, кто поддерживал меня. Книгам.
Мой хороший друг однажды сказал: «Я не нуждаюсь в том, чтобы при помощи книг убегать в другие миры. Все эти миры уже есть в моей голове». Я искренне признаюсь, что завидую ему. Все мои выдумки (в большей или меньшей степени) имеют, хоть и маленький, но всё же намек на классиков. Почти все. Некоторые были взяты из моей жизни. И почему-то именно от этих историй многие читатели плачут в конце.
Я не знаю, кем я был раньше. Иногда мне казалось, что я родился шестнадцатилетним. Изредка мне даже хотелось иметь семью. Её я приобрел в лице всего нашего спец. подразделения, но самым родным стал для меня Наполеон. Может быть, что я просто привязался к нему, но, реально и то, что я просто чувствовал себя защищенным. Интересно, все чувствуют себя уютно за спиной у двухметрового бугая?
Моей специализацией была тактика, но я одновременно с этим умел пользоваться снайперскими винтовками. Ну, а что? Снайпер никуда не высовывается, тихонько пришил человека, и дело в шляпе. Собрал винтовку в кейс, закрыл его, сунул себе в рюкзак, натянул капюшон, сбегая по лестнице вниз, смешался с толпой и всё – ищи иголку в стоге сена. Конечно же, работаешь с прикрытием, верный напарник всегда готов пристрелить цель, если у тебя рука дрогнет.
Однажды нас вытянули из удобных кресел в начале зимы. Работали на точке только мы с Наполеоном, как я знаю. Нарядили нас в форму, надели на головы маски и направили штурмовать демонстрацию. Проторчали мы там примерно три месяца, но только три ночи велась борьба. В нас летели коктейли Молотова, несколько человек рядом со мной упало от пулевых ранений. Я бросился наверх, попутно сбрасывая с себя форму, под которой оказались обычная рубашка и джинсы. Политик прикрывал сзади. Я спокойно расчехлил свою британскую снайперку, высунул ствол из окна одной из квартир, надел прибор ночного виденья и начал методично отстреливать «мирных демонстрантов». В прицел мне попала и шестнадцатилетняя девчонка. Пуля вошла ровно в висок. В такие моменты я становился безжалостной машиной для убийств, «солдафоном». К утру на моем счету было восемнадцать человек. Мы хладнокровно собрали оружие и через три с половиной часа летели над океаном. Чувствовал ли я груз вины за эти смерти? Нет.
Я сидел в гостиной уютного дома. Мои соседи вели непринужденный разговор о вреде нездоровой пищи. Я усмехнулся в душе и пихнул Наполеона в бок:
- Эй, ты, я пить хочу.
- Многовато хочешь, - буркнули мне в ответ.
- Я принесу, - вскочил на ноги Дюма и поскакал на кухню. Он не любил тему магазинной кулинарии.
- Спасибо. Ребят, кстати, как вы устроились в новой жизни?
- Ничего так. Мы с Гексли в универе учимся, живем у одной комнате в общаге, - довольно усмехнулся Кихот.
- Я работаю и учусь одновременно, - пробормотал Горький.
- Да так, брожу по театрам, но я слишком хорош для них, - послышался голос Гамлета.
- Классно же!
- Конечно классно, ты же вообще за мои деньги живешь, ага, - бросил Наполеон.
- Как домашнее животное, - решил обидеться я, но меня прервали поцелуем. Сбоку послышался возмущенный голос Кихота, будто бы мы его задавили. Дюма принес чай. Всё было так, как в старые добрые времена в пансионате. Ну, не считая железки на моем безымянном пальце. Впрочем, она никому не мешала. Разве что Гамлету, который глаз не мог оторвать от кольца. В моей голове быстро промелькнула идея свести их с Жуковым, но я её отбросил и занял голову более реальными мыслями. Вдруг еще бабкой-сводницей прослыву? Мне такого счастья не надо, спасибо, и так проживу. Даже очень хорошо.
Нет, ну мы идеальные. Меня потянуло на нежности, и я обхватил руками Наполеоновскую шею. «Напушка», аж глаза сияют.
- Что ты глазищами своими уперся в меня? – Приподнял бровь мой жених.
- В кои-то веки решил обнять тебя, а ты, такой плохой, еще и глаза мои обзываешь, - я недовольно убрал с него руки. Мерзкий, мерзкий этический экстраверт. Убить его мало. Броса на него взгляд, полный презрения, он смотрит на меня высокомерно, затем оба взрываемся от смеха. Додумались, хах. Нет, ну честно, мы идеальные. Абсолютно разные, но такие одинаковые. Два дурака – пара. Где же моя гитара? Плевать, что играю и пою плохо. Зато громко. «Так что прячьтесь поскорее, если шкура дорога». Без гитары начинаю завывать:
- Рассвет плывет за окном...
Дружно затыкают меня. Жалко. Я же настроился петь... Перепил малость, досадно. Хотя... Решил придуриваться дальше. Может, правду какую узнаю. Всегда действовало. Я Наполеона так несколько раз «пытал». Так что эксперимент считается успешным. Для правдоподобности икнул.
- Этому больше не давать.
Наглый. Повторил дословно мою фразу. Я взял его руку в свои и доверчиво (как я умею) заглянул в его глаза, посылая мысленный сигнал, понятный только нам двоим. Он незаметно кивнул мне, поднялся и усмехнулся:
- Мы, пожалуй, пойдем.
Меня закинули за спину и потащили наверх. Я довольно мурлыкнул. Через несколько минут меня усадили в кресло, а сам Наполеон сел напротив:
- Что же, Критик, я слушаю тебя внимательно. Сегодняшние твои откровения обещают быть интересными.
Мои зрачки резко сузились. Я закинул ногу на ногу, достал сигарету и, закурив, начал свой тихий рассказ:
- Знаешь, а ведь я всегда использовал людей, как средство для достижения своих целей. Мне не были знакомы никакие чувства, кроме алчности, злости и цинизма. Я мерзкий человек, Политик. Из-за меня умерло несколько человек, девяносто процентов из коих были детьми. Я знал, что я никогда не изменюсь. Я знаю, что я не изменился. Ничуточки. Разве что  постарел, вон, седина уже в волосах.
Мой дорогой, я не чувствую к тебе любви. Я сильно привязан к тебе, но любить... Часто убеждая себя во влюбленности в тебя я даже начал понемногу верить самому себе. А вера в то, что ты говоришь, поднимает процент восприятия информации слушателями практически в два раза. Самовнушение, дорогой, - сигарета обожгла мои пальцы, пришлось откинуть бычок и достать новую. Когда кончик сигареты начал тлеть, я снова продолжил, - так вот, о чем я? Не отвечай. Внимательно слушай и запоминай. Я был создан как машина для бездумного подчинения приказам. Впрочем, как и любой из нас. Я копался в архивах, которые были впоследствии сожжены, и то, что я там нашел, было для меня довольно тяжело воспринимаемым в тот момент. Сейчас же я полностью осознаю весь смысл того эксперимента. Тебе не послышалось. Итак:
Шестнадцать детей в возрасте от тринадцати до пятнадцати лет были выбраны из детских домов разных стран. Им качественно промыли мозги, заставили их забыть прошлое. После того два года ушло на реабилитацию тех самых «детишек». Естественно, основы знаний им оставили, так что в подгузниках они не ползали и читать-писать умели. Память отшибло только в участке, который отвечал за воспоминания. Так же им под кожу были вживлены некие чипы, которые увеличивали возможности организма. Остальное ты и так знаешь.
Так вот. Надо мною поиздевались чуть больше. Никаких эмоций у меня не было предвидено. Но человеческий организм – вещь сложная. В итоге, ошибка врачей сползла с конвеера под кодовым числом «60» - Бальзак. Как ты потом выяснил. Это было связано еще и с психологической наукой, которую сами психологи наукой не считают. Верно.
Но давай вернемся к первой теме – мои чувства. Похоже, я немного более очеловечившийся герой истории, похожей на «Собачье сердце», потому что при первом же взгляде на тебя моя кровь заорала: «Моё!». Я привязался к тебе сильнее, чем думал. Но нужно ли тебе это? Насколько я понимаю, нормальным людям нужна любовь, хоть она и есть самым настоящим притворством. Ответь мне, пожалуйста.
Мой напарник, всё это время внимательно хмуривший лоб и сосредоточенно медитирующий, смотрел мне прямо в глаза. От этого взгляда меня бросало в дрожь, так как казалось, что смотрит он прямо в душу.
- Вся эта информация была известна мне. Это перед смертью поведал мне один человек, который, как он сказал, участвовал в разработке тех самых чипов. Знал ли ты, что только у нас они расположены в мозгу? Кстати, у дуальных пар они расположены симметрично.
- Это всё интересно, конечно, - я докуривал уже четвертую сигарету, - но я так и не услышал ответа на главный вопрос, заданный мной.
- Терпение, мой друг. Кстати, ты заканчивай там с сигаретами, многовато скурил.
- Плевать. Этот чип не даст мне сдохнуть, ты же знаешь.
- И всё-таки они создали идеальную боевую машину, - задумчиво проговорил мой молодой человек. Я тоже задумался, перебирая волосы и, в задумчивости, распуская косичку, которую тотчас снова же заплетал. Я приподнял бровь, выпуская сквозь бледные губы тонкую струйку дыма. Я никуда сейчас не спешил. Мой коллега тоже. В данной ситуации у меня возникала только одна мысль: «Главная сталкерская поговорка гласит: «Не спеши и осмотрись»». Она спасала мне жизнь примерно девять раз.
- Да, им это удалось.
- Интересно, был ли я счастлив, когда меня забирали из детского дома? Думал ли я, что у меня будет полноценная семья? Уверен, что верил в это. Давай, когда выберемся отсюда. Усыновим ребенка? Или удочерим. Как ты захочешь. – Я поморщился. Детей я не очень хотел. Вот нагуляемся с Наполеоном, тогда и о детях подумаем. А то стыдно как-то даже. Честно стыдно будет. И смешно. Я даже покраснею, хотя это будет весьма сложно. Но я улыбнулся:
- Давай. Но чуть позже, когда переберемся в частный дом.
- Понял, о чем ты. Даже не задумывался об этом, а ведь ты прав.
Я переполз со своего кресла в его и положил голову ему на колени. Он погладил меня по волосам и умостился удобнее. В такой позе мы могли сидеть часами. Проверено. Мои глаза слипались от усталости. Я вздохнул и заглянул в шоколадные глаза моего суженого. Не знаю, что бы я делал без этого человека. Скорее всего, тупо лежал бы в братской могиле, если даже не гнил бы просто на бывшем поле боя. Как там пелось: «Красная-красная кровь через час уже просто земля. Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива и согрета лучами звезды по имени Солнце». А еще один человек (А. Соя) писал: «Время жизни – быстротечно. Время смерти – бесконечно». Я был согласен с обоими. Забыли бы меня уже давно, смутно бы даже черты лица вспомнили, не то, что имя. Впрочем, это не важно, не важно...
- Эй, - проник мне в голову вкрадчивый голос, - ты спрашивал о том, нужен ли ты мне таким, каким ты себя характеризируешь. Я немного подумал и решил сообщить тебе пренеприятнейшую для тебя новость, - я застыл в ожидании наихудшего моего кошмара, и, я уверен, я его дождался. Политик держал эффективную паузу довольно долго. Слишком долго. Я готов был уже помереть со скуки...
- К твоему величайшему сожалению и к своей непомерной радости я торжественно заявляю, что вытерплю тебя таким до конца нашей жизни!