Антоновка и белый налив

 Боясь, что в ночь ударят заморозки, Владимир сыпал по углам сада кучи заготовленных на лесокомбинате опилок. И ходил, вроде бы не таясь, но, подходя с мешком на плече к последнему, услышал высокий, временами прерывающийся голос сына. Услышал и замер  в тени раскидистой антоновки. Осторожно опустил груз на землю и, вытянув шею, заглянул за забор.
- Замерзла, иди сюда, - ломался голос Степки в лунной тишине, - иди ко мне.
- Да нет, - так же взволнованно и смущенно, отвечал девчоночий голосок.
- Как же нет, когда руки, словно ледышки, - сын привлек недотрогу в распахнутую ветровку, - и нос тоже.
- Поздно уже, - девочка подняла лицо, и Владимира обожгло изнутри. 
Маришка – дочка Лидочки, на которую и семнадцать лет спустя он оборачивался при встрече.
          Стараясь не шуметь, мужчина на цыпочках направился к дому, но, то тепло внутри не дало зайти. Он присел на срезки, сложенные возле бани уголком и закурил. Надо же – не перегорело, вот даже руки дрожат.
И Степка даром, что внешне на Антонину похож, а туда же. Он слышал, как жена за стеной строчит на швейной машинке. Владимир глубоко затянулся и долго не выдыхал, как будто боялся выпустить вместе с дымом горячее облачко из-под солнечного сплетения.  Мерный стрекот из форточки поездом перенес его мысли на семнадцать лет назад.
           Из армии он тогда демобилизовался. В тамбуре поезда столкнулся с девчонкой, едущей домой на каникулы. Она на его глупое заигрывание только покосилась и промолчала. Ушла бы, да поезд московский стоит всего две минуты, а вагон протащило дальше приподнятого перрона. С минуту глядел он, как чистенькая Лидочка гадает, как ей спрыгнуть  на землю и не упасть, а потом без спросу подхватил ее за подмышки, да и снял со ступеньки.
- Спасибо, - таким же тонким, как у Маришки голосом, поблагодарила его, но не ушла вперед, да и как уйдешь, когда острые каблучки проваливаются в гальку. А он вроде бы и сам по себе, но пошел рядом. Потом, видя, что девушка перекидывает сумку из одной руки в другую, также, молча, подхватил ее.
- Не надо, я привычная.
- Гостинцы из города?
- И гостинцы, и книги – я прямо с лекций, не успеваю в общежитие.
- И на кого же учишься… учитесь, - поправился Владимир.
- Учителем литературы буду.
- Вот оно, что. Стихи будете заставлять учить.
- И стихи тоже, - Лидочка впервые улыбнулась, - а вы, что стихи не любите?
- Почему же не люблю – люблю, только не все. Вот мне Высоцкий нравится, а его ни в одном книжном не купишь.
- Мне Высоцкий тоже нравится, пришла я, - Лидочка остановилась у двухэтажного многоквартирного дома. – Спасибо вам…
- Володей меня зовут, - как-то не к месту вставил он.
- А меня – Лидой. Еще раз спасибо, налегке я и не заметила, как дошла.
- Обращайтесь, я тут через улицу живу, - он тогда помялся, не зная, что сказать.
- До свидания, - попрощалась девушка, забирая сумку.
А он прошел несколько шагов и обернулся. В квартире на первом этаже загорелся свет. Владимир не поленился – вернулся и, зайдя в подъезд, посмотрел номер квартиры.
             А потом у друзей и фамилию выведал – Стрельникова. Родители только в этот вечер и видели его. Потому что на следующий он чуть ли не с утра караулил ее в редком перелеске между улицами. И дождался, подстроив встречу:
- О! Старая знакомая, - смелее, чем чувствовал, воскликнул Владимир, - а я вот в магазин иду, - придумывал он на ходу.
- И я тоже, - Лидочка улыбнулась, - вы в какой?
- В гастроном - мать за хлебом послала, - врал, не задумываясь, Владимир.
- И меня тоже, если бы не приехала, так бы и жили без хлеба.
- Значит, мы друзья по несчастью, - радуясь, что так ловко придумал, мужчина даже сейчас улыбнулся.
Правда тогда, следуя за девушкой, он, было, забыл купить хлеб. Он просто стоял за Лидочкой, вдыхая аромат, исходивший от ее макушки, а она подумала, что он сорт хлеба выбирает:
- Круглый, подовой берите – только у нас такой вкусный пекут.
Владимир взял тогда каравай и крутил его всю обратную дорогу в руках, пах хлеб по-доброму, аппетитно. Они как маленькие даже, смеясь над собой, откусывали хрусткие корочки.
Так и начали встречаться. Лидочка уезжала по воскресеньям, а он томился, подгоняя себя на работе в ожидании следующих выходных. Также, как и Степка сейчас, простаивали на зябком октябрьском ветру за садом, только тогда пахло антоновкой. И этот запах, и сами яблоки ассоциировались у него с Лидочкой. Вкус особенный – не каждому по зубам. Строгая она была, целуясь до забвения – теплая волна вновь окатила сердце, удерживала его – вот, мол, поженимся, тогда…  Он вспомнил свой прерывающийся голос, желание стиснуть хрупкое тело в объятьях и не отпускать никуда и сжал ладони в кулаки.
           А весной на двадцать третье февраля он с друзьями оказался в доме у Антонины. То ли вино, то ли переспелость красивой в общем-то девушки сделали свое дело. Как он оказался в ее постели он не помнит, или не хочет вспоминать, только Тонька перед Лидочкой сама похвасталась этим.  И та обиделась. Может быть, простила бы потом, только это потом не случилось. Антонина забеременела. Мать ее к Володиному отцу пришла и с порога стращать начала. Батя крутой был, что и как выслушивать не стал,только спросил: «Было»? Он кивнул – было. Расписывались они уже в июле. Антонина с животом еле в платье влезла, на свадьбе все на яблоки – белый налив налегала. А какой от них прок – ни вкуса, ни сочности, одна только видимость.
            Звук Степкиных шагов выдернул Владимира из воспоминаний:
- Сын, ты там последний мешок опилок возле антоновки рассыпь, а я покурю пока.
Степка вернулся быстро и первым проскочил в дверь.
- Опять ты с Маринкой Антоновой до ночи  валандался, - грозным окриком встретила его Антонина.
- Со мной он был, - заступился вошедший следом Владимир, - а если и с Маринкой – девчонка хорошая.  Да, мать, высох белый налив, спилю его завтра.