Как же так?

               
 
    Она, как  стояла, так и  села  на  рядом стоящий  стул. Откинулась  на  спинку,и её  глаза  сами  собой  закрылись. Из-под  сомкнутых  век  стали  вытекать  слёзы. Им, слезам, как будто  мешали  густые  длинные  ресницы.
Слёзы  делали  их  мокрыми, тем  самым  окрашивая  в  насыщенный  чёрный  цвет.
    Дарья  запрокинула  голову  назад. Глаза  её  были  всё  так  же  закрыты, а  слёз  уж  не  было  видно. В  её  памяти  всплыли  воспоминания  о  том, как   сынишка  сделал  первый  шаг и  упал  на  свои  маленькие  ладошки, но  не  заплакал, а дошагал  до  мамы, которая  сидела  на  табурете  и  радовалась  первым  успехам  своего ребёнка: «Иди  ко  мне, Андрюшенька, сыночек!» Малыш, опершись ручками на  мамин  подол, глядя  ей  в  глаза и улыбаясь, произнёс  первое  в  своей  жизни  слово - «мама». И  у  Дарьи  в  тот  момент  появились  слёзы. Но  разве  могли  те  слёзы  радости  сравниться  с  теми, которые  сейчас  стояли  в  её  глазах  и, словно  душили, не  давая  Дарье  свободно  и  легко  дышать. Она с  размаху уронила отяжелевшую  от  горя  голову на  свои  руки. В руках  у  неё  был  платок. Тот  самый, который  накануне  отправки  на  фронт, подарил  ей  сын  Андрейка. С  той  самой  поры  Дарья  не  расставалась  с   дорогим  её  сердцу  подарком. Даже  ложась  отдыхать, она  укладывала  поверх  одеяла  этот  платок  с  яркими  бордовыми  цветами  и  блестящими  зелёными  завитушками. Так  Дарья  спокойно  засыпала, считая, что  тем  самым  она  как  бы  вместе  со  своим  сыном  и  поддерживает  его  в  нелёгкой  солдатской  доле.
   Потерять  сына – горе. Но  если  сын  погиб, как  герой, не  уронив  своей  чести  и  не  изменив  самому  главному - своей  Родине! - это  не  страшное  горе. А  если  сын  оказался... предателем?  Такому  изменнику  Родине  мать  сама  желает  смерти! А  как  же  носить  клеймо  «мать  предателя»? Невыносимее, ужаснее  и  страшнее  нет  для  матери  потрясения! Ей  легче  принять  смерть  своего  сына, отдавшего  свою  жизнь, сражаясь, либо  в  тылу  врага, либо  на  поле  боя, либо  в  партизанском  отряде.
    Дарья  упала  со  стула  и  в истерике  начала  кататься  по  полу, разрывая  дарёный  некогда  платок, который  до  этой  минуты  был  ей  дорог! Её  веки  вздулись, а  щёки  от  слёз  сделались  блестящими. Всё  её  лицо  покрылось  красными  пятнами. Было  не  разобрать, что;  она  надрывно  выкрикивала!              Наконец, наступила  тишина. Мать  единственного  сына  Андрея  застыла  в  позе  молящейся: стоя  на  коленях, опустив  голову  на  пол  и  вытянув  руки  перед  собой. Как  раз  над  нею  догорала  лампадка. Её  Дарья  зажигала с  началом  каждого  божьего  дня, надеясь  на  то, что  Господь  сбережёт сына.
   Медленно  поднимаясь, Дарья  присела  на  бок. Наклонив  свою, чуть  тронутую  сединой, голову, отрешённым  взглядом  она  глядела  на  разорванные  клочки  от  платка, подаренного сыном  Андрейкой. В  глубокой  тишине  было  слышно  тиканье  часов. Их, когда-то  очень  давно,сделал  отец  Андрея. «Хорошо, что  он  не  дожил  до  такого  позора» - подумала  Дарья. Эти  часы-ходики  отсчитывали  время. Время – это, пожалуй, единственное, что  было, есть и  будет. В  эту  минуту  Дарья  поняла  то, что  счастливого  времени  в  её  жизни  уже  не  настанет.
   Как  же  её  родной  сын, выросший  в  одной  из  деревенек, которыми  наполнена  была  в  ту  пору  вся  Россия, на  рассвете  ездивший  с  отцом
на  лодке  и  приносивший  улов  рыбы, пойманной  в  речушке, протекающей  неподалёку; будучи  юношей, запыхавшись, вбежав  в  дом  и  гордо  прокричав: - Мама, мама, ура! Мне  вручили  аттестат!.. Как же  этот  подросший  мальчик, её  сын, смог  всё  это… предать, перечеркнуть, словно  ничего  этого  в  его  жизни  не  было?! Неужели  он  мог  поднимать  руку и  выкрикивать  Hail  Hitler!  Мог  направлять  дуло  пистолета  в  своих  товарищей. Значит, он  мог  бы  убить… свою  мать…
   Выдохнув, Дарья  чуть  слышно  произнесла: вот  и  всё.