83. Корона карнавала. Черный Пьеро и Луна

               
                82. Черный Пьеро и Луна
    
В роковом четырнадцатом (год русского апокалипсиса) на Загородном проспекте в госпитале святого Альберта  выступали с концертами перед ранеными, эвакуированными с поля боя, «старлеты синема» Александр Вертинский и Вера Холодная.

Госпитальный «шефский» концерт.

С элементами вокала, пантомимы, богослужения, перформанса, ток-шоу.

Пьеро русской эстрады, начав карьеру, страдал от приступов страха перед публикой.

Теперь странно,что молодой Вертинский стеснялся собственного «длинного, как у червяка» тела и «невыносимого, вовсе невозможного», как ему представлялось, лица. Оттого и наводил нарочитый, условный грим: свинцовые белила, стекающая по щекам черными «слезинками» тушь, вампирский, ядовито-красный рот (банками изводил тальк и помаду).

Спасаясь от суда  «тысячеокого чудовища», публики, облачался с ног до головы в подобие могильного савана: нет меня, нет меня, чур, чур! Чтобы спрятать детскую свою, стыдную робость, пел в «лунном», электрическом полумраке (вариация темы Карнавала, как защиты от жизни).

Меж тем, столь нервический субъект был просто создан для щекотливого кафешантанного жанра. Впечатлительный женский пол принимал его даже чрезмерно восторженно, забрасывал цветами. Вешался на шею. Вертинскому не раз приходилось сбегать от истеричных поклонниц через черный ход.

Мужчины были куда критичнее, аттестуя эстрадника чучелом гороховым и  съехавшим с ума кокаинистом. То там, то тут по зале, по фойе раздавалось недоуменное: «Что это вы все в нем нашли?»

Сам он не смог бы ответить – что. Успех казался ему профанацией. Иллюзией, которой в любой момент мог придти конец. Это уже много спустя, после потрясений войны, пришли к нему и апломб, и кураж, и та особая барственная холеность, фамильный лоск аристократа сцены, которые столь его отличали.

Пока же: «Поэт я был довольно скромный, композитор тем более наивный, петь вовсе не умел, даже нот не знал, и всегда кто-нибудь должен был записывать мои мелодии. Вместо лица у меня была маска. Что их так трогало во мне?!»

Красивую жену прапорщика Холодного, Веру, именно старлет Вертинский  уговорил попробовать себя в кино. Вера вначале отнекивалась, отмахивалась, потом заинтересовалась, вдохнула «веселящего газа» синема, который многим голову кружил. И стала, со своими скорбно-правдивыми глазами и  «трагическим изломом рта» – идолом поколения, одним из символов эпохи. На черно-белом экране немого кинематографа возникли тысячи ее двойников.

Вертинский, конечно же, неровно дышал к Вере, как и все тогда. Даря ей свою новую, только что написанную ариетку, он написал на нотах: «Королеве экрана». Титул утвердился за ней, с тех пор ее так и называли, по всей России. Ее высочеством  значилась Вера в афишах и пригласительных билетах (холодная королева: луна?).

Вера Холодная  всегда помнила, что именно Вертинский  подсказал ей путь по лунной дорожке. Как-то он принес ей еще одно стихотворение «Ваши пальцы пахнут ладаном».  «Когда я прочел ей текст, она с ужасом  замахала на меня руками: Не надо! Не хочу! Чтобы я лежала к гробу! Ни за что! Снимите сейчас же посвящение!»

Вертинский  немного даже обиделся: «Вещь была довольно удачная, на мой взгляд…»

Бывают странными пророками поэты иногда. Через несколько лет, когда Пьеро гастролировал  в Ростове-на-Дону, в номер гостиницы ему подали телеграмму из Одессы с кратким сообщением (и без всякой подписи, словно с того света): «Вчера скончалась Вера Холодная».

Она танцевала на каком-то крымском балу в ее честь – вся  разгоряченная, вышла с бокалом шампанского на приморскую террасу, где ее прохватило резким мартовским ветром. В висках застучало. Как, должно быть, кружились перед ее глазами деревья, каштаны и акации, голые в это время года. У нее началась испанка (как тогда называли грипп), и она сгорела, как свеча, в два-три дня.

«Рукописи моих романсов лежали передо мной на столе. Издатель сидел напротив меня. Я вынул «Ваши пальцы» из этой пачки, прочел текст и подписал: «Королеве экрана, Вере Холодной».