Зодчий и птица

Сауле Сулеймен
Зодчий и птица
An architect and a bird
Бахыту Аширбаеву
Птица оценит небо, лишь побывав на земле
* * * * *
- Если у Вас постоянные головные боли, мы можем посоветовать Вам пройти реинкарнационный гипноз. Иногда помогает более эффективно, чем дорогие лекарства, - психолог поправил запонки на манжетах и посмотрел прямо в глаза.
- Ну, не знаю, не знаю, - что-то  останавливало Арири.
- Вы хотите поправиться? Чаще всего боль бывает порождена страхами или нежеланием жить.
- Я бы не сказала.
- В любом случае не забывайте, что всем нужен только здоровый друг, партнер, супруг, сотрудник. А Вам, Арири, ещё столько надо сделать. Впереди нужны будут силы и крепкое здоровье. С устойчивыми нервами.
- Хорошо. Я согласна.
- Тогда приступим. Устраивайтесь поудобнее на кушетке. Закройте глаза. Постарайтесь отпустить все мысли. Сейчас Вам хорошо и тепло. Вы видите этот день. Вы видите себя в тридцать лет. В двадцать. Детство. Самые яркие моменты. Вам пять лет. Три. Год. Рождение...

* * * * *
....Сильная боль пронзила правый висок. Голова болела нестерпимо. Что-то явно не давало сосредоточиться. Его голос. Голос мужа. Он ходил из комнаты в комнату, попыхивая трубкой из красного дерева. За окном начинался дождь, обещая залить потоками весенних ливней улицы Вены. Ирма подняла свежую газету. На первой полосе снимок оперного театра и на его ступеньках... он, муж, с улыбающейся дамой рядом... Под снимком побежали строки: «...известный архитектор Вены посетил новую постановку театра оперы... вместе с ним ...его новое увлечение баронесса фон...»
- Дорогая, пора собираться. Машина будет через час.
Ирма отложила газету и тихо произнесла:
- Я никуда не поеду,
- Ты опять за свое? – резко остановился рядом муж. С высоты своего роста ему легко было манипулировать слабохарактерной женой. Многие женщины Австрии считали его, знаменитого венского архитектора, Губерта, красавцем.
- Я никуда не поеду с тобой, Губерт...
- Как мне это надоело! Что тебе не хватает! Я дал тебе всё:  деньги, положение в обществе, роскошную жизнь. На одни твои меха можно было бы купить пару танков, - он резко схватил Ирму за локоть. - Ты не хочешь иметь детей. Я согласен и с этим. Но ты снова и снова испытываешь мое терпение! Твоя душа изъедена эгоизмом. Ты любишь только себя и думаешь только о себе! Империя гибнет... А тебе и дела нет! Замысел фюрера гибнет! Крах повсюду!
- Это я уже слышала...Отпусти, мне больно.
- Стерва! Стерва, укравшая мою жизнь! – он отпустил Ирму, попытался успокоиться, провел рукой по седым волосам. – Жизнь прожита... Я ... не могу понять... Смысла моей жизни... – Губерт прошел к столу, где на белой кружевной скатерти, стоял графин и фужеры темного стекла на длинных ножках. Он  снял хрустальную пробку и налил себе вина. Медленно выпил. – Бабы... Я потратил свою жизнь на создание городов будущего, но не смог построить себе... маленького счастливого дома... – Губерт покачал головой, - Мы не должны были с тобой встретиться! Не должны были жить... всё случайность...
- Когда-то я любила тебя. Ждала и верила, что получу хоть крошечную долю счастья! Я ждала тебя долгими вечерами – получала лишь мимолетные ночи... Твою грубость... Ты никогда не ценил ни меня, ни моих чувств...Но я ждала и терпела.. верила... до последней минуты верила...  Я ревновала.. но лишь к работе... Бог не дал мне ни счастья быть любимой тобой, ни материнства, ни уюта...В этом доме мне холодно.. И я устала от фальши... Я не хочу жить в придуманном и установленном кем-то мире... Моя любовь иссякла... среди камней лжи...
- Я хотел сделать тебя счастливой... – Губерт провел рукой по лицу Ирмы. – Хотел, поверь...Может мне... удастся...
- Больше жизнь не даст нам шанс... – произнесла холодно Ирма. 
- И это ты поняла сейчас? – Губерт почти кричал. – Сейчас, когда русские  и прочая шваль  бомбят нас?
- А кто знает...-  Ирма вплотную подошла к мужу и посмотрела ему в глаза. – Кто знает, сколько осталось прожить? И последние минуты или часы своей жизни я хочу пожить по-настоящему...
- Ну, и убирайся,  - муж пнул раскрытый редикюль, в который спустя мгновение наспех полетели вещи.
Ирма усмехнулась, закрыла глаза, сейчас ей более всего хотелось обнять мужа. Но нить была порвана. Усталость и отрешение заполнили комнату.
«Вот и ладно, – подумала Ирма. -  Никогда не поздно начать жизнь заново. Только голова несносно болит...»
Затем всё шло, как в замедленном кино. 
На ходу - белое кашемировое пальто на вечернее алое платье.
И не снятое колье поблескивало алмазными гранями.
Еще мгновение.
Обручальное кольцо – на столик.
Перчатки.
Атласные.
На холодные руки.
Тяжелая дверь.
Подъезд с мраморными колоннами и завитушками из бронзы на лестничных перилах.
Улица.
Дождь.
Вой предупреждающих сирен.
Машина.
«Вам куда, мадам?» - удивлен шофер. – «Сейчас начнется! Надо в убежище!»
«Надо на вокзал...» - свой голос Ирма слышит, словно чужой, со стороны.
На стекле – крупные капли.
Дорога, вдоль, истекающих дождем, улиц.
Ливень.
Гром.
Вокзал. 
Поезд.
Вагон.
Тепло.
Мелкие капли дождя и слёз на лице Ирмы.
В купе – семейная пара.
- Генрих, оставь тетю в покое, - полная женщина с корзинкой в руках, попыталась осадить малыша. Мальчика лет пяти. Темноволосого. В коротких штанишках, с медными пуговицами и в тяжелых ботинках из бычьей кожи. - Извините, он милый мальчик. Но боится. Самолеты русских бомбят каждый час. Нам всем страшно.
- Всё же, постарайтесь не допускать его к моим вещам. Это очень дорогие вещи, - Ирма раздражённо отодвинула редикюль вглубь полки. – Не понимаю, зачем рожать детей, если не можете их воспитать!
Уже выходя в коридор, Ирма услышала, за спиной:
 – Таких даже война не исправит!
«А мне тоже страшно. Всю жизнь страшно: страшно было выходить за него замуж, -  мысли Ирмы летели вслед за дымком сигареты, вьющимся у окна, - за богатого, талантливого и непредсказуемого. Я понимала, что он принадлежит не мне... Принадлежит великой империи. Государству. Нет, скорее, он весь принадлежит лишь своим замыслам. Он – гениален, он – сложен. Но так его создал, Господь Бог...»
Ирма вспомнила, как любила наблюдать за мужем, когда он склонившись на чертежами, попыхивал трубкой, и его взгляд был где-то очень далеко. В лабиринтах творчества. Ирма тихонько прокрадывалась и щекотила его пятки, стараясь отвлечь мужа от работы. Губерт улыбался, ловил ее за ноги и страсть укрывала их в спальне. От всего мира. И от великих замыслов, в том числе. Они были счастливы, Ирма в избалованности и любви, муж – в уединении и способности творить.
Шли годы. Ирма не смогла подарить мужу детей. А самой оставаться ребенком уже не удавалось. И между ними росла пропасть. Губерт интеллектуально рос выше, Ирма не успевала за ним. Но понимала, что он человек иного плана, иного порядка бытия. И ей надо тянуться вслед за ним. Но куда ушла любовь? Муж всё более и более погружался в работу, в идеи великой империи, часто ездил в Берлин, получал новые заказы. Ирма оставалась одна. Она  стала читать. Читать много, как говорится, взахлёб. Читать книги, что привозил ей муж из разных стран. Книги, на которых, у него самого не хватало времени. Зато они открыли для Ирмы новое, неизведанное, иное. Среди ночей, арестов близких и несносных маршей гитлер-югента возник неведомый окружающим чудесный мир поэзии и мудрых слов, что подарили книги.
А в это время, у Губерта женщины сменялись одна за другой. Ирме страшно стало жить. И терять сердце. Словно его резали по частям, медленно. Сколько было у него женщин? От них всех, от предательства любви, от равнодушия и непонимания, Ирма пряталась в книжных лавках. Прятала в них свои одиночество и боль. Но чем больше, Ирма растворялась в потоке мыслей того или иного писателя, тем чётче и ярче становился ее внутренний мир. Личный, которого Губерт не знал...
Хотя многие, называли Губерта, «Пигмалионом, создавшем новую Галатею». Ирму, женщину, умеющую поддержать разговор. Одно из правил общества...Правил тех самых многих... Многих, которые так и не поняли Ирму.  Многих, создавших правила для всех. Правила, которые сейчас Ирма сломала. Теперь она была свободна... Только в сердце била тонкой иголкой пробитая аорта... Аорта, так и неиссякшей любви... в этом густом потоке крови лилась страсть, воспоминания... и душа Ирмы, в котором был лишь он, Губерт... 
Мысли прервал резкий свист.
Поезд вошел в тоннель.
Стоп-кран.
Бомбежка.
Грохот.
Темнота.
Удар по голове.
Потеря сознания. 
Сплошной черный провал.
Время остановлено.
Темнота отступает.
Ирма открыла глаза.
В заваленном тоннелле повсюду - обгоревшие трупы.
И тоненький луч света.
Там, где выход.
Надо встать.
Белое пальто испачкано кровью.
- Э-э-э-эй, есть кто-нибудь живой? – в ответ лишь эхо. Никаких эмоций. Как это ни странно. Ирма просто поняла, что должна выбираться сама. И еще неизвестно, что там – за тоннелем. Вернее, кто.
- Э-э-э-эй, помогите! – несносно болела голова.
- Я здесь... – тишина вдруг прерывается тихим детским голоском.
- Кто тут?
- Это я – Генрих!
Ирма, перешагнула через мертвое тело пассажира,  с трудом откинула панель купе. Под ней тот самый несносный мальчик. Только этого не хватало! Самой бы спастись. Обуза... Голова болела всё сильнее... На шее кровь... Откуда?
- Ну, все не плачь, малыш! Я с тобой. Идем, -  Ирма подняла Генриха на руки, прикрыла своим пальто и стала продвигаться к свету. Медные пуговицы впечатались в плечо. На белой коже – округлый след с перекрестием ниток. 
- Тётя, мне страшно!
- Не бойся, обними меня. Хочешь, я расскажу тебе сказку?
- О чем?
Ирма прижала к себе малыша. Каждый шаг отдавал болью. Ирма начала рассказ.
О зодчем и птице
В далекой стране, на востоке, жил Зодчий. Он много трудился, много путешествовал и мечтал построить дом мира. А пока жил в небольшом домике на берегу реки, тратил деньги на книги, вино и женщин. Вставало солнце, озаряя своими лучами окна, и Зодчий радовался наступающему дню. Иногда он хандрил, философствовал, делал новое открытие и начинал бег по кругу. Или делил хлеб с друзьями. На склоне лет заслуженной наградой стали: почет, деньги, любовь  женщин и враги.
После дневной суеты, поздно вечером Зодчий выходил в сад, садился в любимое кресло и читал. Однажды в саду поселилась птица. Яркое оперение, красивый голос, нежный взор. Всё чаще Зодчий выходил послушать пение, доверял птице свои мечты и помыслы, слегка касался крыльев. И так изо дня в день. Зодчий привязался к птице и уже не мог без любимицы проводить вечера.
В один из дней Зодчий испугался, что птицу украдут завистники. Тогда он смастерил крепкую клетку. Укрепил железный засов. Теперь он мог не бояться похитителей. 
Вскоре птица загрустила. Ей было тяжело в неволе. Она стала чахнуть и заболела.
- Что мне сделать для тебя? – спросил обеспокоенный Зодчий.
- Я хочу лучшей доли, - грустно сказала птица.
- Может, путешествие развесилит тебя?
- Мне нужен другой дом, - окинула птица взором клетку.
- Хорошо. Я сделаю так, чтобы ты была счастлива.
Зодчий собрал небольшую суму, взял клетку в руки и двинулся в путь. Спустя некоторое время он достиг северной страны. Белый искристый снег, переливы полярного сияния в небе, узоры льда на окнах и тепло костров в хвойных лесах имеют свою прелесть. Зодчий решил задержаться в этой стране. Чтобы любимой птице было хорошо, он построил замок. В самом центре северной столицы, на возвышенности. Каменный замок, с мраморными колоннами и тяжелым мощным сводом. В замке было комфортно: уютный камин, теплые ковры, бархатные занавеси, золотые решетки на окнах, мебель из дуба и красного дерева.
- Ах, какой прекрасный замок! - возрадовались горожане и заполнили его почетные матроны с детьми.
- Если я захочу вывести птенцов, то лучше места мне не найти. Но рано или поздно птенцы покинут дом, и улетят навстречу судьбе, - взор птицы наполнился печалью.
- Тогда мы двинемся дальше в путь, - решил Зодчий.
Зодчий соорудил деревянную клетку, с которой было легче идти, взял на память о северной стране еловую шишку и продолжил странствие. Он прошел много дорог, увидел много государств, но птица все равно болела и чахла.
Наконец, они остановились в прекрасной южной стране. Аллеи высоких кипарисов вели к морю. Солнце плескалось в изумрудных волнах. Среди цветущих холмов Зодчий построил дворец. С куполами из белого мрамора, изящными стройными колоннами, с просторными комнатами, украшеными дорогой мозаикой и восхитительными фресками, с поющими фонтанами и парком, наполненным дивными благоухающими цветами, скульптурами, творениями великих мастеров. Красота дворца была на устах у всех. Народ шел посмотреть новое чудо света. Вскоре залы дворца заполнили художники и музыканты, поэты и философы. Им было уютно в гостях у Зодчего.
- Здесь хорошо познавать истину, - сказала птица. – А для этого нужно быть готовым.
- Ты опять недовольна! – рассердился Зодчий. – Но, ладно! Я всё равно найду решение!
Он сменил деревянную клетку на клетку из ивовых прутьев, взял веточку кипариса, чтобы вспоминать южную страну, и двинулся дальше в путь.
Дорога становилась круче и труднее. Зодчий был упрям. Он шел, укрывая клетку с птицей от ветра и пыли. Шел, пока не достиг горных вершин. На одной из них Зодчий построил прекрасный храм. Стены его были из горного хрусталя, солнечный свет преломляясь на гранях, рассыпался алмазами. Голубые купола из бирюзы, невесомые мосты, изящные фарфоровые колонны делали храм почти прозрачным на фоне горных ледников. Храм заполнили мудрецы, а под сводами стали звучать молитвы.
- Это ступень к Богу, данная тем, кто любит просветление, - сказала птица и спрятала голову под крыло.
- Что желает она? – закричал, вконец рассерженный Зодчий, обращаясь к самому старому мудрецу.
Мудрец протянул Зодчему чётки, выточенные из темного дерева.
- Отсчитай столько бусин, сколько тебе лет. Каждая бусина – это год твоей жизни.
Зодчий взял чётки и начал перебирать бусины. Перед его внутренним взором предстала вся жизнь. Он вспомнил радость, вспомнил печаль, потерю близких, ценные находки, вспомнил первую любовь, своих детей, вспомнил победы и разочарования. Не спеша, перекатывались бусины в руке и становились светлее, светлее, свелее. Неожиданно каждое воспоминание наполнил солнечный свет: в детских воспоминаниях - яркий, в потерях – тихий, познающий начало и конец пути.
- Что наполнило твою душу?- спросил мудрец.
- Радость, - ответил Зодчий.
Услышав голос мудреца, птица встрепенулась, расправила крылья и прислушалась.
- Что для тебя дороже всего?  - мудрец повторил вопрос. В этот момент Зодчий  увидел глаза своей птицы. Зодчий сломал ивовые прутья клетки, взял в руки птицу. Упали на землю и еловая шишка, и кипарисовая веточка, и чётки.
- Что для тебя дороже всего?  - еще раз мудрец повторил вопрос
Птица прижалась к ладоням Зодчего, ощущая тепло. Биение маленького сердца побежало по крови самого Зодчего, передалось всей Вселенной, дало силу крыльям свободной птицы.
- Свобода! – крикнул Зодчий и подбросил птицу. Она вспорхнула.
Зодчий подарил ей небо.

Небо, солнце, облака обрушились на Ирму и ребенка, выбравшихся из разрушенного тоннелля. Она отпустила мальчика на  траву. Первую весеннюю траву. Медные пуговицы закружились сознании. Женщина увидела крестьян, что указывали на спасшихся. Запах малыша радовал и дарил сладкое тепло. Глаза слипались. Она не заметила лишь одного, как бежит кровь на белое пальто с небольшой раны у шеи...

* * * * *
- Теперь, Вам понятно, почему болела голова? В прошлой жизни у Вас была смертельная травма. Вот здесь, - он дотронулся до шеи Арири. - Там и будем искать точки, на которые надо воздействовать. 
- Я еще кое-что поняла, - Арири посмотрела в окно.
- Ответ Вам дали люди. Они с Вами из жизни в жизнь. Те же. И, возможно, Генрих сейчас – один из Ваших сыновей.
- А Губерт?
- В этой жизни, Арири, Вы любите данного человека, вернее данную душу. А он (она, душа) дает Вам испить чашу безответной любви. Потому, как в прошлой Вы ее не сохранили. В следующей будет так же. Пока Вы не поймете, что нет наказания, а есть – исправление. Когда Вы подняли малыша на руки и вынесли из тоннелля, Вы исправили свой эгоизм. И сегодня у Вас тоже есть шанс принять правильное решение. Если не изменять любви, если верить в нее, она тоже ответит благодарностью. И созданием новой ситуации. Подумайте: «Может, самая большая заслуга Губерта, в том, что он подарил Вам свободу? Как зодчий подарил птице небо...»
- Я нахожусь на той точке отсчета, где человек сам себе задает вопрос: «Что дальше?». В точке жизненного перекрестка - вечный выбор: идти или остаться, любить или забыть, быть свободным или зашоренным, покрытым пылью.
- Вы справитесь, Арири...
«Вы справитесь...», - эта фраза звучала в душе Арири до того момента, пока она  не переступила порог своего дома. Арири подняла с пола, оброненные кем-то, четки из светлого дерева и устало присела в кресло. Она начала перебирать бусины четок: чет-нечет, страх-действие, жизнь-молчание, небо-земля.
«Я не имею права бояться, - думала Арири. -  Я не имею права остаться.  И где найти бы силы на самый первый шаг из этой точки?»
- Мама, мам, а мир большой? – старший сын прижался к коленям Арири.
- Очень.
- А селовек? – спросил младший сын.
- Маленький, - Арири погладила его по упрямым, жестким, черным волосам.
- А засем Бог создал небо? Засем? – младший шепелявил и не произносил «Ч».
Арири попыталась подобрать слова.
- Эх, ты, не понимаешь! -  брат великодушно учит братишку. – С неба лучше видно, что - большое, а что - маленькое
Арири  встала и сделала шаг. В счастливую жизнь. У нее есть два крыла – два сына и  большое-большое небо.
2012 год