Письма

Сауле Сулеймен
Письма
Letters
Алексею Гончарову
Комната пуста, нема и свежа от  ушедшей ночи. Пуста, но жива: на столе чашка неостывшего чая, еще хранящая тепло рук; небольшой мобильный телефон, издания прессы с пятнами кофе по краю, пару ручек и письма.
Ветер, притаившийся в ветвях сирени, ждал недолго. При первой возможности, отбросив легкие занавеси, он прошелестел желтой газетной бумагой на столе, слегка подвинул конверты, сломал неподвижную, почти зеркальную гладь забытого чая и потрепал край письма, с затейливой вязью ятей и позабытого росчерка пера.
«… 19 июня 1864 года от Рождества Христова, я раб Ваш, ниже преклоненный, милостью Государя Императора, был произведен в штабс-капитаны. А в 1866 году назначен был в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора, старшим помощником Аулизатинского уездного начальства. В период службы в Туркестане, с отличием сражался в кампаниях 1867 и 1868 годов против Бухарского ханства. Был награжден орденом св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом. Но, главная мечта моя – издать «Толмач – спутник русских воинов по  русско-турецко-сербским языкам». То будет важной для меня наградой, порукой всех моих дальнейших планов. По воле Господней нахожусь я в Ходжентском уезде, и здесь в жаре и пыли немыслимой, понял я суть испытания души человеческой. Разума бренного.  Понял, как важно слово писанное. Словом можно прекратить грабежи и притеснения народа мирного. Словом направляем огонь смертельный на толпу. Словом грешим, и словом каемся. На слово Божие полагаюсь. Ибо – оно есть свет. А ежели я владею светом таким, то должен быть чрезвычайно ответственен пред людьми. Подчас от  всего этого и жизнь зависит, не токмо человекия, но и государства…»
Неожиданно гром принес неуправляемый летний дождь, порывы ветра, перестук крупных капель.  День украсила радуга и перемена настроения капризной земной атмосферы. Дождь, омыв вокруг все, также неожиданно прекратился. Влажные пятна на мгновенно высыхающем асфальте. Колебания космических магнитов дали новую силу обжигающему июльскому солнцу, противостоять которому ветер не захотел. Он прятался в прохладе пустых комнат. На столе ловил солнечный свет желтый треугольник с потертыми буквами, выведенными простым грифельным стержнем. Латинские буквы. Адрес: «Гродно, СССР. Май, 1941 год»
«... Как Вы там живете, Осеке? Скучаю по Алма-Ате, по ее садам и аллеям, по солнечным улицам и горячим лепешкам мамы. Домой хочу. Отслужил уже три месяца. Из уважения к Вам, старший брат, я пошел, как и Вы, по военной части. Кормят хорошо, занятия идут постоянно, дали новую форму. Посмотрел Гродно. Красивый город. Только холодно. Часто слышим раскаты грома. Или это не гром? Персиков нет.  Надеюсь, что всё скоро завершится и приеду домой. А когда я вернусь, обязательно закончу художественное училище. Ваш друг, Абеке Кастеев, художник, говорил, что у меня талант и мне надо обязательно учится....Лишь бы не началась война. Может, помолиться? Ведь, я зачем-то пришел в этот мир? Зачем? Не воевать же... Эх, если бы от меня зависело! Я бы вернулся, смотрел на цветущие яблони и рисовал...Я бы всё променял на запах родного квартала и улыбку мамы...»
Полдень. Солнечные зайчики устроили беспорядочную чехарду, согревая разбросанные бумаги, и где-то даже пытаясь прожечь маленькие дырочки на старой ветхой бумаге.  Еще одно письмо, прижатое парой золотых сережек, пряталось,  выглядывая из узкого конверта. Любопытным солнечным лучам был виден абзац с половины листа.
«...проснулся утром и ... многоточие... Со мной такого не было давно! Наверное, с юности, до первой ходки, точно. Да и не буду вспоминать! Главное, что этим утром в душе – многоточие... многоточие надежды. А все потому, что в моей жизни, непутевой и такой корявой, есть ты. Маленькая, упрямая вредина Арири. Любимая вредина. С тобой пришло что-то другое, давно забытое. Прости меня. Прости за эти глупые подарки-подкупы. Я дурак! Ведь знал же, что есть такие, как ты. Которых не купишь бриллиантами и машинами в упаковке. Ну, прости, дурака. Ты спросишь, почему я не приехал сам, а послал своих? Между Ташкентом и Чимом всего два часа езды. Но я не еду. Я боюсь... Я и боюсь... Представляешь! Я в тюрьмах - не боялся. Пока себя делал - не боялся. Империю свою возводил – не боялся. Понимаю, что звучит слишком помпезно «империя»! И всё же горжусь... Чингисхан недоделанный! Или доказать тебе хочу, что стал лучше, не знаю. Только факт признаю: ни дня, ни минуты никого и ничего не боялся. А тут... Боюсь.. по-пацански боюсь... Боюсь увидеть твои глаза. А в них так чисто...  И что тогда моя жизнь? И кто я в этом мире? И зачем так прожито всё? Мне бы встретить тебя лет двадцать назад. Любить и быть счастливым. Сыновей хотел растить, дочек баловать... Я иногда представляю тебя полногрудой мамашей, почему то с полотенцем в руках, а себя стариком с хитринкой во взгляде и вокруг нас куча ребятишек. Девчонок, похожих на тебя и мальчишек, с моим упрямым характером. И что я сейчас? Кто? В стране, захлопнувшей ворота Востока. Жизнь истекает моей кровью...»
Стрелки часов неслышно делают круги. А в комнате время течет по другим, параллельным реальности, невидимым каналам.
С улицы прилетели голоса малышни, выкатившейся во двор, чтобы скрасить соседям предвечернее состояние, отпускающей жары. Ветер, подчиняясь этому сигналу направился к альбомному листу, слегка порванному, с большими детскими буквами, словами – сиамскими близнецами, прописанными цветным карандашом и портретами, сопровождающими важное послание.
«... Мама. Моя мама. Красивая. Папа. Любит, наверное. Систра. Занята. Она на машине. Братишка. Хулиганит. Съел всё мороженное. Говорит ему полезно. Моя семья. Мама, мы тебя очень любим. И хатим, чтобы мы все были месте. А еще падарки и путешесвия. А кагда я вырасту то стану чимпионом. У меня будит свой самалет. Смайлик станет доктором и вылечит твое сердце. И мы будим всегда жить в Казахстане, где есть  наш дом...Саид, мне 5 лет...»
Неожиданно, разрезав тишину, зазвонил мобильный телефон на столе. Вибрация звонка нервно передала дрожь белой скатерти. Через минуту голосовое сообщение добило тишину.
«Мы делаем предложение, от которого Вы не сможете отказаться: квартира в благоустроенном районе, приличная зарплата и гонорар от выхода книг. Грамотные специалисты нужны всегда. Через какое-то время сможете устроить своих детей. Подумайте о выезде из страны... рассматривайте вариант эмиграции...»
В комнате раздались шаги. Женская рука приподняла телефон. Пальцы застучали по клавишам панели.
- Твой советник звонил.
- И?
- Сообщение оставил. Насчет эмиграции. Я не знаю...
- Что ты не знаешь? Что тебя держит? Тебя никто здесь не защитит, кто ты в этом провинциальном городишке? Права голоса нет, жизни толком нет, соцпакета нет, даже мужика нормального нет!
- Это – моя родина...
- О, Алла! Ты ей нужна? Своей стране? Что она тебе дает? Ты можешь чувствовать себя защищенной? А здесь человеком будешь!
- Я подумаю.
- Арири, не дури! Когда женщины думают – это чревато...
В трубке раздались гудки.
Слышится вздох,
затем шаги,
шум воды,
росчерк загорающегося огня комфорок плиты.
Комната наполнялась звуками,
гулом
и движением.
Опять звонок,
скрип открывающейся двери,
возглас приветствия
и опять шаги.
Белую скатерть поправили сухие морщинистые руки.
Аромат жасмина разлит по синим фарфоровым чашкам.
- Арири, хочешь, я расскажу тебе притчу? - капля чая стекла на блюдце в руках старика.
- Да, -  ответил женский голос, спустя секунды раздумья.
- Эта притча о волшебнике и овцах - любимая притча Георгия Гурджиева, который часто рассказывал ее своим ученикам.

Притча о волшебнике и овцах
На поляне, среди огромного леса, жил волшебник, у которого было большое стадо овец. Каждый день он съедал одну из них. Овцы причиняли волшебнику много беспокойства: они разбегались по лесу, и ему приходилось тратить очень много времени на то, чтобы поймать одну, а других - снова собрать в стадо. Конечно же, овца, которую волшебник собирался убить, чувствовала и начинала отчаянно сопротивляться, ее крики пугали других. И тогда волшебник придумал хитрость: он поговорил с каждой овцой наедине, и каждой что-то внушил.
Одной сказал: «Ты - не овца, ты - такой же человек, как и я. Тебе нечего бояться, ведь я убиваю и съедаю только овец, а ты - единственный человек в этом стаде и значит, мой лучший друг».
Второй  внушил: «Почему убегаешь от меня, как другие? Ты же львица и тебе нечего бояться. Я убиваю только баранов, а ты - мой друг».
Третью убедил: «Послушай, ты - не овца, ты - волчица. Волчица, которую я уважаю. Я, как и раньше, буду продолжать убивать ежедневно одну овцу из стада, но волчице, лучшему другу волшебника, нечего бояться».
Итак, волшебник поговорил с каждой из овец и каждой внушил уверенность в превосходстве своем над другими. После этого разговора поведение овец полностью изменилось: стадо  спокойно паслось и больше никто не убегал в лес. И когда волшебник убивал очередную жертву, все думали: «Ну вот, убили еще одну овцу, а мне - льву, волку, человеку, лучшему другу волшебника, нечего бояться».
И даже те, кого он он убивал, перестали сопротивляться. Колдун просто подходил к одной из них и говорил: "О, мой лучший друг, мы давно не общались. Пойдем ко мне на двор. Мне нужно с тобой посоветоваться по поводу стада овец". И та с гордостью шла за волшебником на двор, где он действительно спрашивал у своего лучшего друга, как идут дела в стаде. Жертва с радостью рассказывала ему обо всем, а потом волшебник убивал ее. Поскольку смерть наступала мгновенно, то овца ничего не успевала понять.
Волшебник был очень доволен. Ему удалось высоко поднять самооценку каждой из овец,  которые перестали забивать себе голову мыслями о неизбежной смерти, стали доброжелательны, наслаждались жизнью и спокойно щипали траву, в результате чего их мясо стало вкуснее. На протяжении многих лет волшебник легко управлялся с огромным стадом, и самое интересное, что остальные овцы стали помогать:  если какая-нибудь слишком сообразительная овца начинала догадываться об истинном положении вещей, то остальные овц.. ну, то есть львы, люди, волки -  лучшие друзья волшебника, сообщали ему о странном поведении близкой, и на следующий день волшебник с удовольствием ее съедал...»

- Такая вот притча. А ты, кстати, кем себя считаешь - львом, волком или, быть может, даже человеком?
Молчание Арири затянулось. Она покусывала губы и размышляла.  Было слышно, как шебечут птицы за окном, плавно опускается вечер, вытесняя день, читавший письма.
- Каждый из нас делает свой выбор. Главное, это решить, кем быть. Отсюда будет поступок. И помнить, что все наши поступки переплетены в одной книге, в которой, мы – страницы.
- ? – Арири удивлено смотрела на  «Дедушку-японца». 
- В этой книге одна история – общая судьба.
- Чья?
- Мира.
2012 год