Партия, Ленин, Комсомол и др

                Партия, Ленин, Комсомол.



            В нашей службе, особенно в 70-е, 80-е годы прошлого столетия, было много необычного и непривычного для сегодняшних сотрудников. Время отодвинуло, или вовсе убрало, святыни прошлого, выставив на пьедестал то, что со временем тоже будет успешно отодвинуто и убрано, а заменено, естественно, чем то, что  кому то покажется главным, или, скорее выгодным.
            «Спираль» развития общества настойчиво мотает свои витки, не всегда ровные и предсказуемые. Увы.
            О вожде мирового пролетариата читайте «Лаокоон», здесь же о КПСС и её резерве – Ленинском Комсомоле 70-х, о тех подразделениях этих «гигантов», вниманием и заботой  которых  я в те годы был охвачен.

            В войсковой части 20723 нас, комсомольцев, было 5-6 человек. Мы составляли первичную комсомольскую организацию, которая входила в состав комсомольской организации штаба ПрикВО. Руководили по очереди. Год – комсорг Шиманович В.С., заместитель – Чубанов А.П., на следующий год  менялись ролями.
            Не реже одного раза в месяц проводились комсомольские собрания, не реже раза – партийные, а, поскольку партсобрания часто были «открытыми», для комсомольцев их посещение было обязательным. Всё это происходило, естественно,  в личное, нерабочее время.
            Повестки собраний (круг обсуждаемых вопросов) циклически повторялись из года в год. Например: «О роли коммунистов (комсомольцев) в проведении предстоящих мероприятий». Под понятием мероприятия подразумевались учения, итоговая проверка, субботник, спартакиада, какие-либо выборы  и т.д. и т.п.  Темой собрания могло стать обсуждение очередного доклада генерального секретаря ЦК КПСС.
            На таких форумах особенно трудно было бороться со сном. Сейчас эпоха тотального лицемерия почти забыта. И, слава Богу. Но тогда ведь были люди, которые относились к этим сборам крайне серьёзно, были убеждены в необходимости их проведения, считающие  себя сначала строителями коммунизма, потом социализма «с человеческим лицом», готовые строить то, что зародится в стареющих мозгах членов политбюро.
            Таковых, конечно, было мало, но были. Факт. Самое интересное, что в специальности своей они не преуспевали, а вот языком на собраниях поболтать были горазды.
            Многие из нас покорно отбывали  в театре абсурда безвозвратно потраченное время, утешая себя верой в то, что «проходит всё». Так старался относиться к происходящему и я. Это напоминало принудительное посещение церкви ярыми атеистами.

            К счастью, служба не состояла из сплошных собраний. Но направляющая (а скорее всего подавляющая) роль партии в обществе ощущалась во всём. Жена могла пожаловаться на неверного своего мужа в политотдел. Сколько публичных стирок чужого исподнего я перевидал. В результате любовь не возвращалась, а вот неверный «благоверный» почти всегда.

           Запомнилась история.  Первая половина 70-х была почти на исходе. Страна жила обменом партийных документов  на партбилеты нового образца, что сопровождалось для рядовых коммунистов почти повторением процедуры вступления в ряды КПСС.
           А в нашем небольшом коллективе (человек 40-45) в этот период 4 (четверо!) коммунистов решили разорвать свои брачные узы.
               Во время беседы с представителем политотдела секретарь нашей первичной парторганизации  Евгений Сергеевич Шох, обсуждая эту проблему, сообщил о своём (личном!)  намерении создать новую ячейку общества взамен пришедшей в полную негодность старой семьи. От заявления Шоха тот был в шоке, потом - в истерике. Но настоящие коммунисты в своих устремлениях очень упорны.

           Так вот на фоне этой 10-процентной семейной катастрофы нашего коллектива на столе командира появляется рапорт майора Миронова Анатолия Михайловича примерно такого содержания. «Прошу  внести  изменения в моё личное дело в связи … с расторжением брака с гражданкой Мироновой….». Теперь в истерике и шоке пребывал наш командир -  Кадетов И.П.
           Вызывает Анатолия Михайловича, просит объяснений происходящего. Наконец, просит повременить с разводом хотя бы до окончания кампании по обновлению партбилетов.
           Однако, ему приходится смириться с решением А.М., поскольку причина развода вовсе не в моральной неустойчивости супруга, а гораздо серьёзнее. Оказывается, уже давно им не исполняется супружеский долг, и перспектив на улучшение положения практически никаких.
           Против таких аргументов, извините, и политотдел и командир бессильны. Анатолий Михайлович тихо разводится, изменения в личное дело вносятся.
           Через некоторое время на стол Кадетову ложится новый рапорт Миронова. «Прошу внести изменения в  моё  личное дело в связи  с   вступлением  в брак с гражданкой… ».
           Тут Кадетов вызывает новобрачного и  вопросительно  на него смотрит. Всё объясняется просто и быстро.   Оказывается, у Анатолия Михайловича с новой супругой необыкновенное родство душ, масса общих интересов, им хорошо вдвоём, и вообще всё гармонично и  прекрасно. Да и речь-то идёт о создании семьи, а не о разрушении.
           Появление через некоторое время нового рапорта Миронова командир воспринял с заметным удивлением. Теперь следовало внести изменения в личное дело Миронова в связи с… рождением сына.   
           Командир вёл себя последовательно, снова потребовал объяснений, и получил их. Хорошие, тёплые, уважительные отношения супругов положительно повлияли на восстановление, как казалось, навсегда утраченных функций. Вот так-то, Иван Петрович. И партия, и командование в этом случае оказались ни при чём.

           Ну, а моя комсомольско-офицерская идиллия продолжалась до возраста 28 лет, после чего не вступить в партию было нельзя. Было писаное правило: все офицеры в органах разведки должны быть членами КПСС (до 28 лет – ВЛКСМ). Приём в партию, сначала в кандидаты, а через год - в члены, прошёл и торжественно и волнительно.
           При обсуждении вопроса в первичной организации Геннадий Михайлович Лебедев высказал упрёк в мой адрес, дескать, номинант как-то имел неосторожность рассказать скабрёзный анекдот. У него тут же поинтересовались, смешён ли был анекдот, и смеялся ли он сам. Услышав утвердительный ответ, засмеялись все. Скоро с моим беспартийным положением было покончено.

           Всегда был и остаюсь в убеждении, что, если бы  всё время, потраченное на партийные собрания, семинары по марксистско-ленинской подготовке, митинги и многие другие идеологические мероприятия, уделить реальной работе, удалось бы сделать больше.
           В те годы я высказал одну мысль, которую многие разделяли: «Лучше пятёрка к зарплате, чем «пятерка» (оценка) на семинаре по Марксистско-Ленинской подготовке». Сразу поясню, пять рублей в семидесятые годы – это примерно нынешние (2012-13гг.) сто гривен…
           Отсутствие идеологического давления, возможность самому определиться в отношении к окружающему, право на собственное мнение, короче, полная свобода выбора – это  большая ценность, и её следует беречь.

           Была ещё одна неприятная институция, которая многим испортила службу, карьеру, а кому – и жизнь. Особый отдел и его бойцы – «особисты». Довелось и мне соприкоснуться с этой «машиной».
           Нашу часть в те поры, как это было принято называть,  «курировал» майор Павлов.
Для бесед с «заблудшими овечками», или  добровольными помощниками («стукачами» - прим автора), имелся  кабинет на ул. Гаврилюка (рядом с нынешним шахматным клубом). Как-то я имел честь быть приглашенным туда для «доверительной» беседы.
           Я чувствовал себя вороной, сидящей  на дереве с куском сыра в клюве, майор же был непревзойдённой лисой. Я услышал массу комплиментов в свой адрес. Какой я классный специалист, какое меня ждёт будущее, какой я семьянин, как хорошо я поставил себя в коллективе, как меня все любят и уважают. После таких оценок   дальнейшее пребывание на этом свете смысла уже не имело.
           Однако, «сыра я не ронял». После сладостной увертюры последовало гнусное предложение «постукивать» на своего старшего товарища – друга, тогда капитана, Федина Владимира Константиновича, очень уважаемого мной человека.
           Володя обладал необыкновенно тонким чувством юмора, верю, что он его не утратил с годами, ибо это – дар. Гуманитарий, переводчик с немецкого, начитанный, воспитанный, корректный, порядочный и красивый офицер.
           Я  в очень мягкой, как мне тогда казалось, форме отказался от роли Иуды в проекте Павлова, заметив, что  Высшая школа КГБ меня готовила вовсе не к такому применению.
           Тотчас же моё будущее было мне обрисовано в таких мрачных красках, что захотелось просто спрятаться куда-нибудь от майора, имевшего, кстати сказать, совершенно безобидный вид.
           По его словам, моя перспектива – дослужиться, максимум, до майора. При этом, о хороших должностях, командировке за границу, поощрениях и прочих благах я должен забыть. Я  обречён на роль вечного «аутсайдера».
           Иуда продал друга за определённую сумму, а эта «сука!» склоняла меня на предательство «по идейным убеждениям»! Ужас!
           В  дальнейшем я никогда не ощущал, что  мне кто-то строит  козни, или я чего-то недополучаю. И если я где то в чём-то "пролетел", то только из-за своей собственной неповоротливости, а,иногда, и лени.
           А вот  своего тогдашнего друга, Федина, часто вспоминаю. Однажды мы зашли с Володей в ЦПКиО (Парк Культуры и отдыха)  попить пивка после  службы, и, случайно, стали свидетелями того, как группа парней, которую беспощадно обсчитала официантка, пыталась добиться справедливости.
           Сначала шёл мирный диалог, но вскоре выяснилось, что никто не хочет уступать.
           Примчалась милиция, противоречия усугубились, конфликт был разрешён очень уродливо, «по-советски». Парней унизили, заставили заплатить лишнее и ещё извиняться. 
           Было всё громко и неприятно, вечер был испорчен всем присутствующим при инциденте. Мы рассчитались и ушли.
           Володя тихо заметил: «Чем ближе к коммунизму, тем острее классовая борьба!». Это была цитата Сталина из статьи по национальному вопросу. Федин, как никто другой, чувствовал лицемерие, которым было всё пропитано в то время,  терпел, как многие, на собраниях не ораторствовал, но был надёжнее многих «убеждённых».
           Мне был понятен интерес Павлова к Федину, и в процессе нашего с Володей общения я часто ловил себя на мысли, что услышь нас майор, что он мог бы раздуть из этого.
           Ко мне больше непристойных предложений не поступало. Значит, в нашей беседе с майором «по душам», я был убедителен.

           И немного о том, что когда-то раскрыло мне глаза на тогдашнюю действительность. Сейчас я вспоминаю о происшедшем в далёком  1975 году спокойно, с позиций если не мудрого, то умудрённого жизненным опытом,  человека. Фразу Булгакова о «москвичах»,  которых испортил квартирный вопрос, я воспринимаю с большим пониманием.

           Итак, всё по порядку. Я очень рассчитывал осенью 1975 года получить квартиру в новом доме для военнослужащих львовского гарнизона. Для этого были все предпосылки, как считал я, наивный 25-летний старший лейтенант. Подвела родословная. Квартиру дали моему сослуживцу, который (внимательно следите за руками):
 1. Был поставлен на квартирный учёт  ровно на год позже меня.
 2. Он имел такой же состав семьи, как и я – жена и сын.   
 3. Мой сын, как и его, родился в 1973 году, но на полгода раньше.
 4. Оба мы состояли на одинаковых должностях и имели одинаковые воинские звания.      
           Так почему же он, а не я?
           Когда я обратился к командиру части с просьбой разобраться, он незамедлительно нашёл главный аргумент не в мою пользу: тесть конкурента, полковник, оказывается, был начальником отдела в Управлении  Кадров штаба округа.  В этой номинации я мог  противопоставить конкуренту лишь одноногого инвалида Великой отечественной войны в чине рядового – тесть, или  капитана, тоже без ноги - отец.
           Командир наотрез отказался заступиться за меня, а, когда я сообщил о своём намерении жаловаться на несправедливость решения жилищной комиссии, всячески пытался меня отговорить. Но я не успокоился, написал письмо в политотдел штаба, в котором изложил подробно все детали конфликта. Я не жалею об этом. Несмотря  на бесперспективность изменения решения, я очень многое увидел,  подобно патологоанатому узнал, как работает этот гадкий партийный организм.
           Жалобу рассматривал цыганского вида полковник - заместитель начальника политотдела штаба округа. И фамилия у него была «лошадиная» - Выпряжкин. Так вот он, кроме того, был по совместительству (опять следите за руками) заместителем председателя жилищной комиссии. Эти партийные руководители держали в своих сомнительной чистоты руках полный контроль за распределением всех материальных благ.
           То, что вытворял сей арбитр   могло бы стать неплохой темой для отдельного повествования, или судебного разбирательства. Сначала я выслушал фантазии на тему, как тяжело живётся зятю полковника в родительской квартире.
           «Комиссия, после тщательного рассмотрения жилищных условий претендентов, приняла тяжёлое, но справедливое решение».
           Однако, никаких следов этого рассмотрения в протоколах отражено не было, иначе бы мне их  показали.
            Потом полковник занялся явным подлогом. Мне был показан приказ 1956 года, согласно  которого  отказ в предоставлении жилья именно мне был мотивированным. На тыльной стороне приказа, правда,  стояла отметка о его отмене ещё в 1968 году.
            Со мной беседу вёл настоящий аферист. Когда я уличил его в подлоге, тон беседы резко изменился. Он начал юлить и извиваться, а я решил идти вперёд, не останавливаясь ни перед чем.
            После бесплодной беседы я написал ещё одно письмо, уже в более высокую инстанцию, в котором кроме квартирных претензий я изложил протокольно ход нашей беседы с Выпряжкиным.
            Конечно, последствий больших не последовало, так, кое-кто получил партийные взыскания, я квартиры тогда не получил, но глаза мои уже партийная пелена не закрывала, я узнал настоящую цену и своему командиру, и своему начальнику лаборатории, который, кстати, меня поддержал  морально, а отношение моё к речам партработников сильно изменилось. Я стал на порядок циничнее, и, думаю, вовремя и не зря.  Симпатий к  политработникам я никогда не питал, а уж после случившегося я их  просто ненавидел, причём всех, скопом.
            С сослуживцем, получившим тогда квартиру, врагами мы не стали, впоследствии мы часто делили с ним тяготы службы,  участвовали в хороших совместных проектах, никогда происшедшее не портило наших отношений, видимся иногда и сейчас.               
            Когда  в 1987 году я через львовский «Военторг» приобретал автомобиль, пришлось  иметь дело с одним из инструкторов политотдела. Он никак не мог смириться с тем, что у меня будет такой же автомобиль, как и у него. Он мне и Выпряжкина вспомнил, но к тому времени я имел очень крепкие зубы… 
            «Ум, честь и совесть» - не слишком ли громко?